КАРА 19. ИНТЕРЛЮДИЯ В
– Балет, верховая езда, курсы моделей, скрипка. Выбери что-нибудь одно, Эмма. Одно.
– Или, или, или, может, я не выберу ничего, и…
– И? – в голосе отца была слышна усталость. Он оглянулся через плечо и повернул, заехав в переулок. Между отцом и дочерью расположилась сумка с разнообразными пачками мороженого.
– Может, еще подумаешь насчет переезда? Всего чуть-чуть южнее есть такие классные места, и я по-прежнему буду ходить в ту же школу, и…
– Нет.
– Ну пап!
– В этом мире есть три занятия, которые я терпеть не могу. Первое – разбирать носки по парам, второе – гладить, а третье – переезжать. Первые два я могу перегрузить на твою маму, но третье – это выбор стиля жизни. Конкретно мой стиль жизни – владеть домом, где я буду жить до самой смерти.
Эмма нахмурилась и повернулась к боковому окну. Слегка надувшись, произнесла:
– Это место – полный отстой. Весь Броктон-Бей – полный отстой.
– Что в нем такого плохого?
– Все разваливается. Как будто… Покажи мне любой дом, и я назову десять вещей, которые с ним не так.
– В каждом доме что-то да не в порядке.
– Не в каждом! Вот помнишь, я ходила на день рождения Крис? Я…
– Крис?
– Кристина, – Эмма подбавила в голос снисходительную нотку. – На прошлых выходных. Или ты уже забыл?
– Почему не звать ее Кристиной? Хорошее имя.
– Потому что андрогинность – это клево, пап. В модельном бизнесе это такая фишка. Скажем, я не могла сделать себе короткую стрижку, но… – она прервалась на полуфразе, чтобы ответить на телефонный звонок. – Алло?
– Эмма! – голос на том конце звучал с придыханием, возбужденно. На заднем плане слышались другие голоса. Эмма представила себе, как дети выстраиваются в очередь, чтобы звонить по платным телефонам.
– Тейлор, – произнесла она с улыбкой.
– Окей, буду говорить быстро, потому что у меня только две минуты, а другой полубакс мне нужен, чтобы позвонить папе. Сегодня утром мы гребли на лодке через озеро к этому водопаду, только это был не совсем водопад, скорее водяная лестница, и мы все по очереди то скользили, то падали с этих скользких камней, и Эльза, ну, это девчонка с бикини, она последние три дня была вся такая носом кверху, будто она тут самая секси, ну так вот, она поскользнулась не там, где надо, и зацепилась бретелькой, прикинь? Купальник не порвался, но растянулся, теперь он ей даже не идет…
Эмма рассмеялась, откинувшись на сиденье машины.
У нее стало чуть легче на душе от того, что Тейлор что-то привело в восторг, что ее привела в восторг такая ерунда. Год назад Тейлор потеряла мать и все еще не восстановилась, не полностью. Она улыбалась не так широко, смеялась с секундной задержкой, словно ей необходимо было сдержаться, выждать, дать себе разрешение сделать это. Прежде между ними почти что не было тормозов. Как бы они ни желали развлекаться, о чем бы они ни желали говорить – все годилось. Полная, абсолютная открытость. А в последнее время слишком много фильмов, слишком много занятий и тем для беседы Тейлор предпочитала обходить.
Это было нелегко, думала Эмма, пока Тейлор продолжала трещать. Иногда она звонила, они по привычке зависали вместе, и ей казалось, что она впустую потратила время, впустую потратила часы и выходные в компании своей лучшей подруги, не получив от этого удовольствия.
Не то чтобы Тейлор обламывала весь кайф, но, скажем, подламывала слегка?
Сейчас? Эта бестолковая, бессмысленная, глупая, односторонняя беседа, в которой Эмма произнесла одно слово? Это было хорошо. Это давало надежду, что все еще может вернуться в норму.
– …и я жалею, что не прислушалась к папиному совету, он раз десять, если не больше, говорил, что мне стоит взять побольше книг, а я взяла всего три и каждую из них прочла уже дважды. Моя…
Тейлор продолжала говорить, но Эмма почувствовала руку отца на своем запястье и опустила трубку, чтобы уделить больше внимания окружающему.
Машина остановилась посередине узкой улочки с односторонним движением. Мусорный контейнер, сдвинутый с места, перекрывал проезд вперед.
Эмма огляделась через плечо на другой выезд из улочки. Там стоял белый фургон с включенными задними фарами. Оттуда, перебираясь через капот фургона, приближались человек двадцать азиатов. Члены АПП.
«Такого не должно происходить средь бела дня», – мелькнуло в голове у Эммы.
Голос Тейлор слабо доносился из телефона:
– …Эту книгу, наверное, я тебе смогу слово в слово пересказать к тому времени, когда приеду. Может, если попрошу кого-нибудь из вожатых, смогу достать еще.
Эмма, сердце которой колотилось так, как никогда в жизни, повесила трубку. Какая-то частица ее объяснила это здравым смыслом: нужно избавиться от того, что отвлекает, сосредоточиться на проблеме перед носом.
– Держись крепко, – предупредил отец.
Она послушалась, и отец легонько нажал педаль газа. Машина покатила к мусорному контейнеру, и бандиты позади перешли на бег.
«Слишком медленно», – подумала Эмма.
Машина слабо стукнулась о контейнер. Лишь после контакта отец вжал ногу в педаль газа, давя на препятствие, а не пытаясь снести его с ходу.
Контейнер не сдвинулся с места.
«Они его подперли чем-то. Или скрутили колесики. Или и то, и другое».
Сзади было слишком много людей, чтобы давать задний ход. Если, конечно, отец не хочет покалечить или убить кучу народу. Но даже если бы хотел, он не мог быть уверен, что попадет в них, и куда бы он потом поехал? Нет никакой гарантии, что ему удастся сдвинуть контейнер, если он отъедет назад и таранит его на скорости.
– Звони в полицию, – сказал отец.
Эти слова едва отпечатались в ее сознании.
– Эмма! Звони в полицию!
Она начала ковыряться с телефоном. Девять-девять…
«Почему меня руки не слушаются?»
Девять-один-один.
Окно справа от нее разбилось. Эмма закричала, потом еще раз закричала, когда руки вцепились ей в волосы и почти сорвали с сиденья – ремень безопасности натянулся, не пуская плечи и таз. Бандит был не настолько силен, чтобы реально поднять ее, но было больно. Эмма не думала, она просто хотела, чтобы боль прекратилась. Ее сознание переполняли картины того, что могло бы произойти, если бы человек снаружи потянул в немного другую сторону и протащил ее лицо по разбитому оконному стеклу. Мобильник упал на пол машины, когда Эмма схватила напавшего за запястья, пытаясь смягчить боль от выдирания волос из скальпа.
Она уперлась ногами в пол и толкнулась вверх от сиденья, почти что помогая типу, который на нее напал.
В панике и боли она отстегнула ремень безопасности, хоть и пожалела об этом в тот же момент.
Она просто хотела, чтобы перестало болеть, и теперь ее держало уже две пары рук, которые выволокли ее через окно. Стекло ломалось о джинсовую ткань куртки, и Эмма свалилась на мостовую с такой силой, что гравий впился в кожу.
«Надеюсь, куртка не порвалась. Она такая дорогая», – подумала она. Бестолковая, идиотская, почти до смешного не стыкующаяся с реальностью мысль. Горячечная.
Откуда-то издалека доносились полные бездумной паники вопли отца, который снова и снова выкрикивал ее имя.
Каждый из бандитов, стоящих над ней, были одеты в багровое и светло-зеленое. Были и другие цвета, в основном черный, но контраст зеленого и красного бросался в глаза в первую очередь. У некоторых лица были открыты, у других нижние половины скрыты под платками. У одного бандана была сложена таким образом, что закрывала один глаз. Эмма не могла мыслить здраво, чтобы сосчитать их.
С запозданием она осознала, что у них ножи.
Отец опять выкрикнул ее имя.
«Прекрати, папа. Мне за тебя стыдно». На этот раз Эмма осознавала, насколько иррациональной была эта мысль. Странно то, какой спокойной она себя чувствовала. Вот только это было не так. Сердце отчаянно колотилось, она едва могла дышать, иррациональные мысли путались в голове, и все же почему-то она чувствовала себя более собранной, чем сама могла бы ожидать.
По крайней мере, она не истерила. Странным образом она была довольна этим, хоть и думала в то же время, не обмочится ли.
– Перевернись, рыжая сучка, – велела одна из девушек, стоящих над Эммой. Для большей доходчивости приказ был сопровожден пинком по ребрам.
Эмма перевернулась, вжавшись лицом в горячую мостовую. Чьи-то руки схватились за ее куртку и стянули. Рукава вывернулись наизнанку, полусложенные манжеты зацепились за кисти.
Если бы она снимала куртку сама, то сейчас поправила бы манжеты, чтобы высвободить руки. Но эти просто потянули. Краткая боль – и куртка у них в руках.
– Держи, Ян, – произнес один из парней (его акцент звучал почти музыкально). – С тебя причитается.
– Клево! – голос был совсем молодой.
«Моя куртка», – скорбно подумала Эмма.
– Можем вывезти эту сучку из города, – сказал один из парней. – Закинуть на одну из ферм и подержать там немного. У нее есть сиськи, можно будет продать, кто заплатит больше.
– Не будь кретином. Когда пропадает девчонка, ее ищут.
Кто-то открыл дверцу машины и залез внутрь. Раздался звук открывающегося бардачка, затем звуки падения предметов на пол, где уже лежал мобильник Эммы.
Даже под угрозой смерти Эмма не могла вспомнить, успела ли она нажать «вызов» на телефоне, прежде чем уронила его. Это означало бы разницу между «телефон лежит на полу с высвеченным номером» и «полиция с помощью ее телефона пытается определить ее местонахождение и прислать помощь».
Кто-то опять схватил ее за волосы. На этот раз последовало ощущение чего-то рвущегося, и натяжение резко прекратилось. Эмма ударилась лицом о мостовую – почти весь удар пришелся на скулу.
Они отрезали ей волосы, и она только что получила синяк.
– Лицо, – пролепетала она.
– Чего, рыжая? – переспросила девушка, стоящая над ней. Эмма вывернула голову и увидела, что та держит в руке изрядный клок рыжих волос.
– Только… только не лицо, пожалуйста. Я сделаю все, что вы хотите, только… не лицо.
Это была все та же горячка, которая охватила ее, когда отец вцепился в ее руку. Это ведь не настоящая она, правда? Не могла ведь она быть такой идиотски самовлюбленной, когда приперло. Она не хотела быть таким человеком.
– Сделаешь все, что мы хотим? – переспросил один из парней. Одноглазый. – Это, например, что?
Эмма попыталась найти ответ, но в голове царил практически белый шум.
Ответы, которые приходили-таки на ум, не рассматривались как варианты. Нет.
– Значит, все-таки лицо. Держите ее.
Десять минут назад она всю жизнь не знала страха. Не по-настоящему. Боязнь сцены – да. Опасение, что не получит на Рождество тот подарок, какой хочет? Да. Но страха не было.
А до того, как этот одноглазый бандит произнес последнюю фразу, она не знала ужаса. Не знала, что чувствует олень в тот момент, когда волчьи клыки уже касаются плоти, что чувствует кролик, спасающийся от хищной птицы. В нее как будто вселился кто-то, и белый шум, который накрыл ее мысли, когда она искала ответ, сейчас поглотил ее мозг полностью. Она ощутила прилив сил, когда включились инстинкты «бей или беги», однако этого было недостаточно.
Их было больше, и многие из них были сильнее, даже с учетом переполняющего ее адреналина. Двое держали ее за руки, вытянув их в стороны, и кто-то опустился рядом с ней, вжав колени сбоку в голову, не давая ее повернуть. Посмотрев вверх, Эмма увидела девушку ненамного старше ее самой, с кольцом в носу и яркой фиолетовой подводкой. На ней была куртка Эммы.
Эмма слышала, как ее отец продолжал кричать, и этот крик доносился откуда-то издалека, дальше, чем прежде.
Одноглазый оседлал ее, положил левую руку ей на макушку, помогая прижимать голову к земле.
Он держал длинный тонкий нож, не шире пальца, очень заостренный. Как это называется? Стилет? Бандит приложил клинок плоской стороной к кончику ее носа.
– Нос, – прошептал он. Клинок передвинулся к глазу, а Эмма не могла отодвинуться. Она могла только зажмурить глаз и ощутить, как он немилосердно дрожит, когда бандит прикладывает клинок к веку. – Глаз…
Клинок прикоснулся к губам – стальной поцелуй.
– Рот…
Бандит отвел ножом волосы сбоку ее головы и подцепил острием сережку.
– Да, уши можно спрятать за волосами, – произнес он едва громче шепота. Острие ножа стало тянуть за сережку, пока лицо Эммы не исказилось от боли. – Так что, пожалуй, я возьму оба. Ну так что выбираешь?
Окутанная туманом ужаса, Эмма не могла переварить, не могла осмыслить информацию.
– А?
Нож опять прошелся по лицу, почти ласково касаясь тех же самых мест.
– Один глаз, нос, рот или оба уха. Тут вот Ян думает, что у нее кишка не тонка стать нашим членом, вместо чтоб оставаться обычной шлюхой, так что ты выберешь что-то одно, а она займется этой частью, покажет, чего она стоит.
– Черт, Лао, – произнесла девчонка с подводкой. Ее голос звучал почти что радостно. – Это просто застебато.
– Выбирай, – повторил он, будто не слышал.
Эмма сморгнула слезы с глаз, попыталась высмотреть спасение, ответ.
И увидела фигуру, сидящую пригнувшись на крыше отцовской машины. Фигура была вся в черном, на ней был плащ с капюшоном, развевающийся не в такт теплому летнему ветерку, дующему со стороны моря. Эмма видела белки глаз девушки сквозь отверстия металлической маски, похожей на хоккейную.
«Помоги мне».
Темная фигура не сдвинулась с места.
Лао, одноглазый парень, крутанул нож в руке и протянул его девице с подводкой. Та, в свою очередь, подвела острие к веку Эммы, чуть-чуть коснулась.
– Выбирай, – произнесла она. – Нет, погоди…
Она сунула в рот Эмме клок волос, который сама же отрезала.
– Сожри это, потом выбирай.
Эмма открыла рот, чтобы взмолиться о помощи, но голос отказал. Не из-за волос, не вполне. Отчасти из-за давящей тяжести парня, сидящего у нее на груди. В основном – из-за страха, который словно стал материальным.
Вдруг она подумала о Тейлор. Та в некотором смысле тоже получила удар ножом, от нее тоже отрезали нечто незаменимое. Не нос и не глаз – мать. И в тот же миг, когда она узнала про это, в лучшей подруге Эммы потух свет, выключилась энергия. Она перестала быть тем человеком, каким была.
Если вкус настоящего страха Эмма впервые в жизни ощутила, когда банда напала на машину, вкус настоящего ужаса – когда Лао заявил, что порежет ей лицо, то сейчас, при мысли о Тейлор, о том, что она станет Тейлор, ее охватила паника – совершенно иной уровень страха.
«Я не стану Тейлор.
Я не…
Я не настолько сильная, чтобы вернуться после такого».
На миг забыв про нож, она забилась, затрепыхалась, заотбивалась. Из глотки вырвался нечленораздельный звук – крик, хрип, вопль отчаяния, все вместе; кошмарный звук, который она и вообразить не могла, что способна издать. Лао свалился с нее, одна рука освободилась, и Эмма подняла ее – не для защиты, но для атаки. Ногти нашли здоровый глаз Лао, зацепились за плоть, впились в самые мягкие ткани, какие она нашла, и пробороздили их, сквозь веко, по глазному яблоку, через скулу и мякоть щеки.
Он заорал и ударил Эмму с такой силой, что она подумала: может, у него есть кастет, который она не заметила?
Кастет… оружие. С запозданием Эмма вспомнила про нож и подняла глаза на девчонку с подводкой.
Фигура в черном плаще держала ее, завернув руку с ножом ей за спину.
Резким, но просчитанным движением она завернула руку чуть-чуть слишком сильно. Девчонка с подводкой потеряла равновесие, и вес ее тела лишь помог выкрутить руку еще больше. Девчонка завопила, выронила нож, а потом сама повалилась на землю; рука ее обмякла, болтаясь от плеча под невозможным углом.
Фигура в черном занялась Лао. Она махнула плащом вбок и на мгновение превратилась в живую тень, в прозрачную дымку. Когда она вернулась в нормальное состояние, была уже в другой позе, и нож исчез с земли. Он был в ее руке.
С парализующим ужасом и восхищением Эмма смотрела, как девушка надвигается на Лао, а тот пятится, пытаясь убраться. Девушка сблизилась, вытянула руку и нанесла единственный режущий удар ножом, прямо по правому глазу Лао.
Другие бандиты уже лежали. Тот, который держал Эмму за руку, пока она ее не вырвала, валялся без сознания. Женщина, похоже, стоявшая рядом с отцом Эммы, лежала навзничь с другой стороны машины, и под ней растекалась кровавая лужа.
Остался только один – тот, который держал Ян за левую руку. Миг спустя он был уже на ногах и бежал. Рюкзак Эммы болтался в его руке, раскрытый, и оттуда вываливалось то, что прежде было в бардачке. Бесполезные, тривиальные вещицы. Пакетик с конфетами, руководство для водителя. Вещи, которые он взял просто потому, что мог.
Эмма заметила, что девушка в плаще маленькая. Молодая. Закутанная «народная мстительница» вновь стала живой тенью и понеслась по переулку быстрее, чем тот тип бежал. Обогнала его и, пригнувшись, материализовалась в нормальную форму. Нож прошелся сбоку по колену бандита, и тот упал. Ударившись о землю, он извернулся, пнул одной ногой и тоже угодил девушке в колено сбоку. Она опрокинулась прямо на него.
Последовала борьба, очень краткая и в одну калитку. Бандит попытался схватить девушку, но поймал лишь бесплотную тень. Он перевернулся, поднялся на четвереньки, чтобы встать, но она двигалась быстрее, приняла материальную форму, нависнув над ним, для надежности опершись одной рукой о стену. Она споткнулась, позволила себе упасть и всем своим весом вогнала бандита лицом в мостовую.
Секунду спустя девушка в плаще прижала руку бандита к двери справа от него. Ударом стилета она пришпилила кисть к дереву, а потом изогнула клинок, так что рукоять отломилась.
– Эмма, – произнес отец. Он выбрался из машины и уже обнимал ее. – Ты ранена? Эмма?
Одной рукой Эмма рассеянно пыталась выковырять изо рта пряди своих собственных волос, но достать все не получалось. В конце концов она оставила руку прижатой ко рту – жест такой же неопределенный, как все, что она могла бы сказать, если бы была способна говорить.
Девушка в черном плаще без единого слова прохромала несколько шагов прочь от поверженного бандита, а потом приняла теневую форму и, неприкасаемая, поплыла прочь.
***
– Эмма?
Эмма смотрела в потолок своей комнаты. Это был голос сестры.
– Я сходила в тот магазин, купила шампунь, какой ты любишь.
Эмма перевернулась, натянула покрывало и уставилась теперь в стену.
– Просто подумала, как раз сейчас было бы здорово принять душ.
На стене оставались пришпиленные синими кнопками бумажные обрывки – уголки постера, который она сорвала в приступе эмоций. В английском языке столько слов, но не было такого, каким можно было бы описать ее чувства. Не гнев, не страх, не возмущение… Какая-то комбинация всего этого, но более тупая, тяжелая, удушающая. Взгляды парней с постера – это было уже чересчур.
– …Окей, – произнесла сестра за дверью спальни. – Мы тебя любим, Эмма. Ты ведь это знаешь, правда?
***
Через дверь к ней обратилась мать:
– Эмма? Тейлор звонит. Она все еще в лагере. Ты не…
Эмма резко уселась на кровати, свесив ноги.
– Нет, – выдавила она скрипучим голосом. Сколько дней назад она говорила в последний раз?
– Если я ей объясню, может быть, она…
В голове вспыхнул мысленный образ. Тейлор на другом конце звонка, смеющаяся, болтающая, счастливая, прямо перед тем, как все случилось.
Все перевернулось с ног на голову.
– Если ты ей расскажешь, я никогда не выйду, – прокаркала она.
Ответа не последовало. Эмма встала с кровати и подошла к двери. Ее мать с той стороны говорила:
– …сейчас не хочет с тобой говорить. Извини.
Пауза.
– Нет. Нет, не знаю.
Еще одна пауза, короткая.
– До свидания, солнышко, – произнесла мать Эммы.
Раздался скрип половиц – мать удалялась.
***
– …к психотерапевту. Можешь сходить одна, можем все вместе.
Эмма стиснула зубы.
– Я… я оставила ее номер возле телефона. Мы уходим. Твоя сестра будет заниматься своим общежитием при колледже, она готовится заселяться. У меня и у мамы работа. Наши номера ты знаешь, но я тут подумал, эээ…
Пауза.
– Если ты думаешь сделать что-нибудь отчаянное и тебе не хочется поговорить с кем-нибудь из нас, номер психотерапевта вот здесь.
Эмма обхватила руками колени. Она крепко прижалась спиной к двери, позвонки скребли по поверхности.
– Я люблю тебя. Мы любим тебя. Входные двери заперты на два замка, так что ты в безопасности. Еда в холодильнике. Твоя сестра купила в магазине то, что ты любишь. Мыло, шампуни.
Эмма вцепилась в ткань пижамы.
– Прошла уже неделя. Ты… ты так не сможешь быть счастливой. Мы не будем тебя беспокоить, так что ты спокойно согрейся чем-нибудь вкусным, расслабься в ванне, может, посмотри телевизор? Сделай шаг к тому, как было раньше?
Эмма резко встала, пошла через спальню, на полпути остановилась. Идти некуда, делать нечего.
Она просто стояла, сжав кулаки и глядя на стену, где оставались уголки оторванного постера.
– До свидания, родная.
Эмма продолжала стоять как вкопанная, уставившись на пустую стену, слушая, как ее родственники занимаются обыденными делами. Слышалось бормотание разговоров, когда они собирались, обсуждали, кто поедет на какой машине, кто что будет на обед. Более тихие кусочки разговоров, когда обсуждали ее.
Хлопнула дверь, и Эмма услышала, как щелкнули замки, – звук настолько тихий, что, возможно, он ей почудился.
Лишь когда все ушли, она осмелилась выйти из комнаты.
Кофе. Хлопья. Эмма бездумно двигалась, разогревая в чашке первое и готовя второе.
Не доев и не допив, она остановилась и направилась в ванную. Не притронулась к пакету с дорогими мылами и шампунями, а воспользовалась обычным шампунем отца. Намылилась кусковым мылом, смыла все, потом вышла из душа и вытерлась.
Одевшись, со все еще влажными волосами, она подошла к парадной двери, поколебалась.
Все-таки вышла наружу и оставила дверь незапертой. Она не могла вытряхнуть из головы беспокойство, что, если зайдет снова в дом, чтобы найти ключи, второй раз выйти за порог уже не сможет.
Когда Эмма добралась до конца улицы, ее зубы стучали, хотя было совершенно не холодно.
Мысли хаотично метались. В животе был словно здоровенный ком из желе, который трясся с каждым ее шагом.
Хуже всего были взгляды. Сколько Эмма ни пыталась убедить себя, что сейчас она не под лучами гигантских софитов, что людям все равно, ей никак не удавалось избавиться от мысли, что они на нее смотрят, анализируют каждое движение, подмечают влажные волосы, обращают внимание на грубо выстриженный клок на затылке. Видят ли они в ней жертву, человека настолько переполненного страхом и тревогой, что каждое ее движение буквально вопиет «легкая мишень!»?
Возможно, самым дурацким беспокойством было то, что вдруг они каким-то образом читают ее мысли, что вдруг они знают, что она сейчас совершает самый идиотский поступок за всю свою жизнь.
С каждым ее шагом белый шум страха отъедал кусочек от ее рассудка.
Она очутилась у входа в узкий переулок с односторонним движением. Мусорный контейнер уже передвинули, фургона видно не было.
Сейчас у Эммы не было ощущения невинной жертвы, потому что здесь она знала, что сама напрашивается на нападение. Болтаться по территории банды, причем без оружия? Глупо. На этот раз они вполне могут исполнить свои угрозы. Достаточно ей попасться на глаза неподходящему человеку.
Эмма не могла заставить себя волноваться об этом. Она боялась, но она боялась каждую секунду каждого дня на протяжении последней недели. А сейчас? Отчаянное желание пересиливало страх.
Она надеялась наткнуться на девушку в черном плаще. Однако везение было не на ее стороне. Желудок начал жаловаться, что полтарелки хлопьев было недостаточно, но Эмма осталась тут. Она не взяла с собой ни кошелька, ни телефона, ни часов, поэтому никак не могла раздобыть еду и понятия не имела, сколько уже прождала.
Когда солнце повисло прямо над головой, она развернулась, чтобы уходить.
Идти было некуда. Домой? Слишком легко было бы запереться в своей комнате, спрятаться от мира. Она ничем не хотела заниматься, ни с кем не хотела говорить.
Этот мир – отвратительное место, полное отвратительных событий, и, в отличие от того, что было раньше, она не могла отгородиться от него, не могла вытряхнуть из головы мысль, что что-то ужасное творится за каждым углом. Тысячи людей по всему миру страдают каждую секунду.
Что задевало ее, что ужасало ее, так это смутная мысль о воздействии всех этих событий. Так много определяющих моментов, так много кризисов, больших и маленьких, придает форму людям, которых они затрагивают. Самые большие и самые критические события – из тех, какие полностью очищают доску от фигур, какие игнорируют или выключают человека, существовавшего прежде, чтобы создать на его месте другого.
Эмма в момент отчаяния дралась, словно драка могла сделать ее сильнее Тейлор, выделить ее как-то. Но она потерпела неудачу. Это было невыносимо. Она ненавидела себя.
Ее глаза следили за толпой, искали людей, которые смотрят на нее, оценивают ее. Она таких не находила, но не могла избавиться от убеждения, что они есть.
– А у тебя есть яйца.
Эмме показалось, что ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Она крутанулась на месте, представляя себе, что за спиной стоит та азиатка с подведенными глазами.
Но это была не она. Темнокожая девушка, стройная, с длинными прямыми волосами. У нее был пристальный, проникающий взгляд.
– Яйца? – Эмма не могла вообразить менее подходящего слова.
– Что вернулась сюда. Единственные причины, почему ты могла это сделать, – ты ищешь мести, либо ты ищешь меня. Либо и то, и другое, в зависимости от того, насколько ты сдвинутая.
Эмма открыла рот, потом закрыла. До нее дошло. Это и есть девушка в черном плаще, и сейчас она открылась ей, Эмме.
Она задала вопрос, ради которого и пошла на такой риск:
– Почему… почему ты ждала? Ты видела, что я в беде, но ничего не делала.
– Потому что я хотела посмотреть, кто ты.
Прежде Эмма подозревала, что оскорбится, ужаснется самой мысли о том, что эта девушка оставит ее страдать, оставит рисковать жизнью, и все это лишь ради ответа на вопрос. А сейчас? Сейчас, как ни странно, она почти понимала.
– Кто я?
– В мире два типа людей. Те, кто в критических ситуациях становятся сильнее, и те, кто становятся слабее. Естественно, те, кто становятся сильнее, оказываются наверху. Бывают взлеты и падения, но в итоге они побеждают.
– И кто я? – вновь спросила Эмма.
– Ты ведь здесь, верно? – улыбнулась девушка.
На это у Эммы ответа не нашлось. Она закрыла рот, остро чувствуя, как люди ходят мимо них, занимаются своими повседневными делами, ловят обрывки их разговора, но не могут подхватить ничего существенного.
– Я хочу быть из числа сильных.
– Я не занимаюсь всякой фигней типа партнерства или командной работы.
Эмма кивнула. Готового ответа у нее не было.
Глаза собеседницы изучали ее, и, похоже, девушка пришла к какому-то решению.
– Есть такая философия, определенный взгляд на вещи. Можно рассматривать мир как… Как это называется? Когда есть одно или другое?
– Двоичный?
– Да, двоичный. Но не черно-белый. Мир делится на победителей и проигравших. На сильных и слабых, на хищников и добычу. Последнее мне вроде как нравится, но я охотница.
Эмма вспомнила, с какой легкостью это девушка разобралась с бандитами.
– Легко могу поверить.
Девушка улыбнулась.
– Вот что ты должна держать в уме, главный вопрос, на который ты должна ответить себе прямо сейчас. Выживший или жертва?
– В чем разница?
– На этой нашей жестокой, гнусной планетке именно выжившие оказываются самыми сильными.
***
Эмма встала из-за кухонного стола, осознавая, что вся семья смотрит на нее.
«Всё у меня в голове».
Три недели назад она и помыслить не могла, что сможет вернуться к нормальной жизни, не бояться.
Пожалуй, правильнее было бы сказать, что она боялась, просто не выдавала свой страх. Притворялась бесстрашной, пока не станет такой на самом деле.
– Ты на улицу? – сестре не удалось избавиться от удивленной нотки в голосе.
– Сейчас София забежит, – ответила Эмма.
«Просто хочу забыть, что это случилось, оставить позади. И двигаться вперед».
– Сегодня утром Тейлор вернулась из лагеря, – сообщила мать.
– Окей, – ответила Эмма после паузы.
– Может быть, она заглянет.
– Окей.
Эмма не удержалась от некоторой торопливости, когда собрала свою посуду и ополоснула в раковине.
– Если она придет, когда тебя не будет…
– Я поговорю с ней, – перебила Эмма. – Не беспокойся.
Она вышла в прихожую, остановилась перед зеркалом, чтобы пробежаться расческой по волосам. Они были острижены, чтобы тот кусок, который отрезали ножом, не выделялся.
Эмма с нетерпением ждала, когда они снова отрастут, будто это могло бы стереть еще одно воспоминание о том моменте слабости и унижения, о том, как близко она подошла к смерти или увечью. Пока они не отрастут, будут служить напоминанием о всей той мерзости, которую она хотела оставить в прошлом.
К тому времени, когда Эмма обулась, София уже ждала снаружи.
– Салют, народная мстительница, – с улыбкой сказала Эмма.
– Салют, живучая.
Эмма увидела идущую к ней Тейлор, загорелую, все еще в лагерной рубашке ярко-синего цвета с логотипом, в шортах и сандалиях. Из-за этого она выглядела еще более по-детски. С тощими как спички руками-ногами, неуклюжая, с широкой дурацкой лыбой, глаза чуть крупнее за очками, малость чересчур старомодными. Длинные темные кучеряшки были связаны в две свободные косы, у одной из которых на конце были разноцветные резиночки а-ля «браслеты дружбы». Лишь рост выдавал ее возраст.
«Она выглядит так же, как несколько лет назад. Задолго до смерти матери. Как будто ей девять, а не тринадцать».
– Это еще кто, блин, такая? – пробормотала София.
Эмма не ответила. Она смотрела, как Тейлор приближается к воротам перед домом, потом идет по дорожке к крыльцу, где стояли она и София.
– Эмма!
– Ты кто, блин, такая? – спросила София.
Улыбка Тейлор потускнела. По лицу промелькнуло выражение замешательства.
– Мы подруги. Мы с Эммой дружим уже давно.
– Правда? – ухмыльнулась София.
Эмма подавила желание съежиться. «Притворяйся, пока это не станет правдой».
– Правда, – повторила Тейлор. Между ее бровями появилась крохотная морщинка. – Эмма, что с тобой происходит? Я тебя сто лет не слышала. Твоя мама сказала, ты не берешь трубку?
Эмма колебалась.
Просто объяснить все, поговорить с Тейлор…
Тейлор будет сочувствовать, выслушает все, что она скажет, беспристрастно обдумает каждую мысль, каждый вопрос, каждую тревогу. Для Эммы даже думать об этом было почти невыносимо.
Но будет еще и дружба. Поддержка. Так легко будет потянуться и принять это все.
– Мне нравится твоя стрижка, – Тейлор заполнила молчание, улыбаясь, будто не могла сдержаться. – Тебе с любым стилем удается классно выглядеть.
Эмма на секунду закрыла глаза, собираясь с духом. Потом улыбнулась в ответ, хотя и не так широко. Она чувствовала на себе взгляд Софии.
Спустилась на одну ступеньку, чтобы оказаться ближе к Тейлор, и положила руку ей на плечо. Тейлор тоже подняла руку, чтобы обнять Эмму, но застыла, когда рука Эммы не поддалась, не позволила ей сблизиться.
– Уходи домой, Тейлор. Я тебя не звала.
Она видела, как улыбка исчезает с лица Тейлор. Лишь намек на нее остался, неуверенная полуулыбка.
– С этим… никогда раньше не было проблем. Извини. Я просто обрадовалась, когда увидела тебя, мы же сто лет не общались.
– И неслучайно. Это был всего лишь повод обрезать веревку, которую я хотела обрезать уже давно.
Вот и все. Последние остатки улыбки исчезли с лица Тейлор.
– Я… что? Почему?
– Ты думала, это было прикольно? Проводить с тобой время, весь прошлый год? – слова пришли слишком легко. Это то, что она хотела сказать; не вся правда, но те чувства, которые в ней копились. – Я давно уже хотела порвать с тобой, еще до того, как твоя мамочка дала дуба, но не могла найти подходящую возможность. Потом ты получила тот звонок и была такой прям вареной, что я подумала – если скажу тебе правду, ты еще себя поранишь, а мне не хотелось брать на себя вину за такое.
Удивительно, с какой легкостью у нее вышли эти слова. Эти полуправды.
– Значит, ты врала мне, водила за нос.
– Ты сама себе врала больше, чем я тебе.
– Иди на хер, – огрызнулась Тейлор. Она развернулась уходить, и София подставила ей ножку. Тейлор не упала, но споткнулась, и ей пришлось ухватиться за ворота, чтобы не потерять равновесие.
Она обернулась, выпучив глаза, словно не в состоянии осознать, что София сделала то, что сделала, и что Эмма просто стояла рядом и смотрела.
А потом Тейлор убежала.
– Ну что, получшало? – спросила София.
Получшало? Нет. Эмма не могла заставить себя чувствовать вину или стыд, но… приятных ощущений тоже не было.
Узел негативных эмоций размягчало глубокое чувство облегчения. Минус одно напоминание о прежней, слабой, жалкой, никчемной Эмме, плюс один шаг к новой.
***
Мобильник Эммы завибрировал. Она встала с кровати, подавив вздох.
Как можно тише она достала из-под кровати ящик для рыболовных снастей, оделась и спустилась по лестнице.
За кухонным столом сидел отец. Его глаза расширились, и он встал.
Эмма прижала палец к губам, и отец застыл с раскрытым ртом.
Она поколебалась, потом шепотом произнесла:
– Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. Только не задавай пока что вопросов, хорошо?
Он не сразу, но кивнул.
Эмма дала ему ключи от машины и села на пассажирское сиденье.
Отец завел машину, и они поехали туда, куда Эмма его вела, не сводя глаз с экрана телефона.
Они оказались в деловом районе. Там была кучка тел.
А в центре, прислонясь к стене и согнувшись, стояла Теневая Охотница и зажимала руками рану в ноге.
Эмма склонилась, открыла ящик для снастей и принялась доставать оттуда средства первой помощи.
Отец без единого слова присоединился к ней.
«Как минимум это ей от нас причитается».
***
– Верни, – потребовала Тейлор тихим, но ровным голосом.
– Вернуть что?
– Вы вломились в мой шкафчик. Вы забрали мою флейту. Эту флейту мне оставила мама, она была ее, а сейчас папа дал мне, чтобы я могла ее вспоминать. В общем… если ты решила, что ненавидишь меня, если я сказала что-то не так или из-за меня ты поверила в какую-нибудь неправду, окей. Но не смей так поступать с моей мамой. Она была добра к тебе. Не пачкай память о ней.
– Если эта штука была тебе так дорога, ты не должна была приносить ее в школу.
Тейлор молчала несколько долгих секунд.
– Ты меня за что-то винишь? С самого начала занятий ты меня… шпыняешь. Как будто пытаешься донести до меня что-то. Только я не знаю, что именно.
– Пытаюсь донести, что ты лузер.
Тейлор не смогла сохранить бесстрастное лицо.
– …Даже если это всего лишь флейта и память, возможно, я хотела чувствовать какую-то поддержку. Я была о тебе лучшего мнения; не думала, что ты будешь гадить мне на таком уровне.
– Что ж, значит, ты ошиблась, – ответила Эмма. Она дала словам повисеть несколько секунд, затем добавила: – Непохоже, чтобы она давала тебе хоть какую-то поддержку.
В ту неделю, когда она пребывала в шоке после едва не состоявшейся встречи со смертью или увечьем, Эмма размышляла о том, что бывают моменты, которые меняют человеческие судьбы, меняют жизненные траектории людей. Некоторые изменения мелкие, незначительные, другие настолько крупные, что становятся необратимыми. Так просто: всего лишь произнести слова и получить такую яркую реакцию. Смесь эмоций, на несколько секунд обнажившая душу Тейлор, открывшая все в череде быстро меняющихся выражений лица.
Эмма не наслаждалась этим. Не радовалась этому. Но это… ободряло? Мир обретал смысл. Хищники и добыча. Атакующие и их жертвы. Это было как наркотик, но наркотик, от которого Эмма никогда не испытывала кайфа, чистого восторга. Только ломка, только потребность в новой дозе, просто чтобы опять найти свое место в мире.
«Отбивайся, разозлись, ударь меня.
Брось мне вызов».
Тейлор потребовалось несколько долгих секунд, чтобы взять себя в руки. Она встретилась с Эммой взглядом, потом опустила глаза. И пробормотала:
– Думаю, это говорит о тебе намного больше, чем обо мне.
«Я не это имела в виду», – подумала Эмма.
Она ощутила иррациональный гнев, раздражение, и не могла конкретно объяснить себе почему.
У нее ушла минута, чтобы отыскать Софию, не в последнюю очередь из-за того, что у них были уроки в противоположных концах здания.
София загружала монеты в закусочный автомат. Она подняла глаза на Эмму.
– Что?
– Это ты вломилась в ее шкафчик?
– Ага.
– И сперла флейту?
– Ага.
На несколько долгих секунд Эмма смолкла. Тайком вернуть флейту – это бы сильно нарушило весь ритм, весь цикл.
Слова Тейлор ее задели. Отступить сейчас – значит сделать шаг назад к прежней Эмме, к Эмме-жертве.
– Позабавься с ней. Сделай что-нибудь гадкое и обязательно расхерачь так, чтоб она никогда больше не смогла на ней играть.
София улыбнулась.
***
– Подтверждаете ли вы, что, в меру вашей информированности, все утверждения, изложенные в этом документе, являются правдивыми?
– Подтверждаю, – ответил отец Эммы.
Эмма вытянула руку и сжала руку отца. Он покосился на нее, и она одними губами произнесла: «Спасибо».
С другого конца длинного стола донесся шорох бумаг.
– Мы, члены комитета, изучили документы и пришли к общему выводу, что субъект один-шесть-три-один, Теневая Охотница, удовлетворяет необходимым требованиям. С учетом ограничений, о которых будет объявлено дополнительно, специфических к ее способности и ранее выдвинутым против нее обвинениям, она принимается в Защитники с испытательным сроком до достижения ею восемнадцатилетнего возраста либо до нарушения ею условий испытательного срока. Поздравляю, Теневая Охотница.
– Спасибо.
Голос Теневой Охотницы звучал подавленно, злой взгляд уперся в середину стола, а не на кого-либо из присутствующих.
Эмма смотрела, как Плащи и чиновники вокруг нее выбираются из своих кресел и кучкуются в группки.
Неустрашимый подошел к ее отцу. Она уловила лишь тихий шепот вопроса, который задал Неустрашимый:
– …адвокат по разводам?
Что до Теневой Охотницы, то она встала и стремительно вышла из комнаты. Эмма поспешила следом. К тому времени, когда она добралась до лестницы, Теневая Охотница была уже на полпути к крыше.
– Ты злишься.
– Конечно, я злюсь. Условия, правила, ограничения. У меня способность всего два с половиной года, а я остановила больше плохих парней, чем половина Плащей в той комнате!
Эмма не удержалась от воспоминания.
Мужчина дергался, а Теневая Охотница хоть и была способна стать нематериальной и благодаря этому ослабить любую хватку и высвободиться из любых оков, но не могла эту самую хватку, наоборот, усилить. Мужчина откинулся назад, через край крыши, и то, что предполагалось как устрашение, стало убийством.
Теневая Охотница посмотрела на лежащее внизу тело, затем повернулась к Эмме.
«Он… он?» – спросила Эмма.
«Думаю, лучше всего тебе больше не ходить со мной в патруль».
– Это да, – ответила Эмма, вернувшись к реальности. «Интересно, скольких ты «остановила»?»
– Все равно что засунуть волка в овечье стадо и рассчитывать, что он будет блеять!
– Всего на три года. Это лучше, чем тюрьма.
– Три года и четыре месяца.
– Это лучше, чем тюрьма, – повторила Эмма.
– Это, блин, и есть тюрьма!
– Вспомни, что ты сама говорила. Просто… просто притворяйся, пока это не станет правдой, отложи летальное снаряжение на несколько лет.
Теневая Охотница резко повернулась к Эмме, ткнула пальцем в ее сторону.
– В жопу всё.
Эмма смотрела на свою лучшую подругу, видела взгляд Софии, видела гнев и жесткость в этом взгляде.
На миг она пожалела о сделанном выборе.
Но потом она снова привела свои мозги в порядок; мелочи, в которых она притворялась, принимали форму реальности, пока она не перестала видеть отличия.
Люди способны убедить себя в чем угодно, и есть вещи похуже, чем самоубеждение, что ты сильный, способный, один из тех, кто наверху, а вовсе не из тех, кто на дне.
***
Дверца туалетной кабинки распахнулась. София обвила рукой плечи Эммы, и Эмма присоединилась к ее смеху. Справа от них третья участница их троицы хихикала так усердно, что смех перешел в икоту.
Тейлор стояла на коленях посреди здоровенной лужи из соков и газировки, которая все еще шипела. Тейлор была мокрой с головы до ног, с волос до сих пор стекали струйки. В последнее время ее стиль одежды изменился, причем, вероятно, Тейлор сама этого не осознавала. Сейчас она носила более темные цвета, пряталась в водолазки и свободные джинсы. Длинные волосы служили ей щитом, барьером вокруг лица. Всё, чтобы скрываться, все сигналы поражения.
Более того, изменилось и ее поведение: она перестала отбиваться. Она вообще почти перестала реагировать. Выражение лица оставалось непроницаемым. Это немного портило веселье. Почти что разочаровывало.
«Надо будет придумать что-нибудь получше, расколоть эту маску», – подумала Эмма. Она ухмыльнулась, выходя вслед за Мэдисон из туалета. Тейлор осталась там.
«Тейлор превратилась в архетипическую жертву, – размышляла Эмма в момент протрезвления, после того как трио разошлось. – А я превращаюсь в человека, способного искренне смеяться над такими вещами».
Она выкинула эту мысль из головы, переключила думательные шестеренки, снова занялась укреплением уверенности в себе. С каждым разом это получалось чуточку легче.
***
В вентиляторе на другом конце комнаты что-то разболталось. Он скрипел на каждом третьем обороте.
Эмма осмотрела свои ногти, сняла какую-то белую фиговину, прилипшую к концу одного из них, потом проверила кутикулы.
Вентилятор скрипнул, и Эмма повернула голову, словно могла обнаружить и исправить дефект, елозящий по ушам.
– Ты проделала весь этот путь, и теперь тебе нечего сказать? – спросила София.
Эмма пожала плечами. «Нам было по пути».
– Ну говори, что думаешь.
– Все стало наоборот, а?
– Наоборот в каком смысле?
– Вверх ногами, шиворот-навыворот, минус на минус дает плюс.
– Какие еще минусы? – голос Софии прозвучал раздраженно.
– Это не о тебе. Не о твоих делах. Я не об этом. Мы возвращаемся в Броктон-Бей. Прямо сейчас. Половина наших вещей все еще в Портленде, половина в Бее. Наконец-то переезжаем.
– В какое-нибудь приятное место?
– Дальше на север.
София ухмыльнулась.
– Но я потому и говорю, что все стало наоборот. Там все переменилось. Теперь северный край лучше. Там отстраивают, и все срастается. А сильней всего пострадал торговый район. Есть три больших зоны, куда соваться запрещено: вокруг кратера, карантинная и еще одно место – я слышала, его называют шрамом, там была какая-то бомбежка оружием Бакуды. На юге строительство идет медленнее, потому что очень много трафика и не очень много дорог.
– Хм.
– За законом следят плохие парни, но в целом ситуация лучше, и, с кем ни поговори, чувствуется надежда. Не знаю, как такое может быть: на одно и то же место обрушиваются все мыслимые трагедии, десяток различных кошмарных сценариев, а ситуация становится лучше. Как так происходит?
– Да мне плевать, – ответила Теневая Охотница.
– Это твой город.
– Меньше чем через два года миру придет конец. Я к тому времени не успею отсюда выйти. Я… как это говорится? Я подчеркиваю, мне плевать.
– Просто пытаюсь поддерживать беседу.
– У тебя херово получается, – ответила София.
Эмма промолчала, лишь смотрела на подругу.
– Через два года миру придет конец, – повторила София, потом добавила: – Просто смешно делать вид, что все становится лучше, что есть надежда. Планета сделает еще несколько сотен оборотов, а потом всему конец.
«Кислый виноград?»
– Общая картина выглядит довольно симпатично, – сказала Эмма, не обращая внимания на слова Софии. – Будущее давно уже не выглядело таким светлым. Большие перспективы, если слухи об открытом межпространственном портале окажутся верными. О множестве порталов, если верить самым безумным слухам. Пути для бегства, ресурсы, работа. И Броктон-Бей в центре всего этого.
София фыркнула.
– И больше того: когда мы говорим о надежде, о будущем, кто олицетворяет все это лучше, чем дети? Ну ты знаешь это выражение про детей и будущее. И еще герои, они тоже олицетворение надежды. Сложи это вместе, и ты получишь что? Старшую школу Аркадия. Уинслоу больше нет, да и учеников не очень много, так что нас всех собирают вместе.
– И?
– И, в общем, говоря о надежде, мы видим в центре всего Броктон-Бей. А в центре надежд Броктон-Бея мы видим Аркадию. А в центре Аркадии? Герои и победители. И я намерена быть в числе последних. В каком-то смысле это как королева мира.
– Звезда старшей школы?
– Той самой старшей школы, – поправила ее Эмма. Потом пожала плечами. – Один из возможных взглядов на вещи.
– Печально.
Эмма ухмыльнулась.
– Кое-кто дуется.
– Печально, потому что ты упускаешь ключевую деталь и тем самым выставляешь себя дурой.
– И что за деталь?
София пожала плечами.
– Лучше тебе самой понять. Я не буду кормить тебя с ложечки.
Эмма закатила глаза. София просто подкалывает ее. Достаточно легко это игнорировать.
– Ладно, я пошла. Сказала бы, что рада была повидаться, но…
София уловила это «но».
– Сучка.
– Ага. Угадала, – ответила Эмма и повесила трубку. Встала с привинченного к полу стула, потянулась и легонько взмахнула рукой.
София подняла обе руки, чтобы совсем чуть-чуть взмахнуть правой. Они были скованы наручниками, на которых горел светодиод, показывая, что через них течет ток.
Эмма не могла сказать себе, что еще вернется сюда. Торчать здесь и хранить лояльность – значит предать все резоны, по которым, как она сама себя убеждала, она бросила Тейлор. Тейлор была кайфоломкой, неудачницей. И София сейчас была не лучше.
Иронично, но София показала себя больше добычей, чем охотницей, в рамках ее же собственной философии.
***
– Пап?
Отец повернул голову к Эмме, при этом не переставая смотреть на дорогу.
– Да?
– Можно нам сделать крюк? Я хотела бы увидеть дом Тейлор.
– Я думал, вы с ней больше не подруги.
Эмма покачала головой.
– Я… пытаюсь увидеть все в перспективе. Все правда изменилось, и мне будет легче всего понять эти изменения, если я смогу посмотреть на знакомые места, а ее дом вполне знакомый.
– Не вопрос. Если никто не возражает?
Мать и сестра не возражали.
У города всегда были вершины и низины, пики и провалы, но сейчас, похоже, контраст еще усилился. Когда-то Эмма сказала, что сможет найти три недостатка у любого дома. Сейчас в определенном смысле все стало наоборот. На каждые десять домов приходилась одна развалина, заброшка или груда обломков. На каждые десять целых участков дороги приходился один, по которому машина не могла проехать.
Они свернули с Лорд-стрит на улицу, где стоял дом Тейлор.
Когда они приблизились, Эмма увидела, как Тейлор помогает отцу выгрузить ящик из, похоже, новой или свежевымытой машины. Отец произнес что-то, и Тейлор рассмеялась.
Это будничное проявление эмоций поразило Эмму. И не меньше поразило то, что, когда отец Эммы слегка притормозил, Тейлор повернула голову, ее взгляд уперся в них, и она продолжала смотреть, разворачиваясь в их сторону, пока они проезжали.
Она абсолютно не напоминала человека, которого Эмма знала тогда, – ни девушку, которая подошла к ее дому, вернувшись из лагеря, ни ту, вымокшую в соке. Скулы и подбородок стали четче очерчены, кожу покрыл легкий загар, длинные черные кучеряшки чуть разлохматились от долгого пребывания на ветру. Небольшие мускулы выступили на руках, когда она подняла ящик; отец стоял в сторонке и направлял.
Даже одежда. Тейлор больше не пряталась в капюшоне и длинных рукавах. Между нижней кромкой желтого топа и поясом джинсов проглядывала полоска живота. Разлохмаченные внизу штанины были подвернуты над новыми кроссовками, и ни Тейлор, ни ее отец, похоже, не обращали внимания на нож в ножнах у нее за спиной.
Эмма удивилась, поняв, что все мелочи вместе указывают на один факт: Тейлор осталась. Она осталась – и выбралась невредимой. Судя по новой машине, кроссовкам и одежде, с деньгами у Хибертов сейчас лучше, чем в последний раз, когда Эмма виделась с кем-либо из них. Может, они одними из первых воспользовались благами удачного поворота дел в Броктон-Бее?
Это грызло Эмму, и ей было трудно понять, почему конкретно.
Лишь когда они добрались до своего нового дома, до нее дошло. Она вспомнила фразу, произнесенную когда-то Софией.
«На этой нашей жестокой, гнусной планетке именно выжившие оказываются самыми сильными».