Предыдущая          Следующая

СУМРАК 4.ИНТЕРЛЮДИЯ Б

Рейн вылез из кузова пикапа и перекинул сумку через плечо (содержимое сумки загремело). Вместе с ним вылезли еще двое парней постарше. Мотор работал на холостых оборотах, пока Рейн шел к водительской двери. Он протянул несколько купюр. Внутри удушливо пахло сигаретами, дым и темнота мешали рассмотреть человека за рулем – его подсвечивали только сменяющиеся цвета огоньков на радиоле.

– Спасибо, – произнес Рейн. Собственный голос показался ему каким-то чужим.

Ответом было лишь бурчание. Водитель пересчитал деньги и отложил их в сторону.

Двое старших парней подошли к окну. Один из них нес упаковку банок пива, которая выглядела сильно побитой жизнью, словно месяц простояла под дождем. Платить водителю пошел второй.

Когда поселение так далеко от наезженных дорог, добраться до него или выбраться из него можно, либо имея свою машину на ходу, либо заплатив кому-то, чтобы тебя подвезли. Рейн был вполне уверен, что его приезды-отъезды докладывались тем, кто расположен выше в пищевой цепи.

Когда его не подвозила Эрин, альтернативы у него не было.

Опустив голову, он зашагал по обочине дороги. Земля под ногами то тут, то там подавалась, не удерживаемая корнями травы, и ноги проскальзывали. Идти из-за этого было тяжело.

Уже вечерело, и в домах горели свечи и лампы. За полем был виден большой костер. Именно туда направлялись двое с пивом; они перелезли через изгородь, чтобы пройти самым коротким путем. Если бы Рейн пошел с ними, то встретил бы людей вроде Джея. Достаточно взрослых, чтобы шебутиться и влипать в неприятности, но еще не женатых. Когда-то Рейн мечтал быть в числе участников таких маленьких тусовок.

Если бы он туда пошел, его бы нехотя приняли. От него ожидали бы, чтобы он смеялся над шутками, соглашался с высказываниями, подыгрывал. Ожидали бы, чтобы он принимал подначки и подколки в свой адрес, и их было бы много. Ожидали бы, чтобы он придерживался негласного договора. Взрослые дозволяли эти маленькие сборища, потому что их участники играли по правилам. Они не жаловались слишком много, когда приходило время делать что-то вместе с сообществом или ради сообщества. Ради племени. Ради банды.

Рейн шел, полностью осознавая, что вычеркнул из жизни сегодняшний день и ранний вечер. Он покинул группу и сел на поезд, и он не мог заставить себя вернуться сюда. «Домой».

Вибрирующая нервозность переросла в тусклое чувство ужаса. Этот ужас пропитывал его, словно яд, как будто само осознание высокой вероятности гибели трансформировалось во что-то, из-за чего он чувствовал, будто его пожирают заживо, будто страх убивает его.

Его бы вырвало, не будь он так напряжен, что сомневался, сможет ли заставить себя перегнуться.

Он толкал себя вперед. Дом Эрин был уже следующим, и в его окнах горел свет. Рейн плелся вперед; ботинки утопали в расступающейся грязи обочины, он вытягивал их и толкался, но через несколько шагов они снова утопали.

Он мог бы идти по середине дороги, но компания Джея тусовалась и напивалась у костра, и Рейн не доверял им и многим другим, что они включат фары и будут смотреть на дорогу.

Эрин была дома, сидела у своего окна на втором этаже. Она высматривала Рейна; на ней по-прежнему была та майка с крестом спереди. Свет от телеэкрана окрашивал тени вокруг девушки в разные оттенки зеленого.

Она подняла руку и помахала, когда он подошел достаточно близко, чтобы его стало видно в свете из окон. Он тоже поднял руку.

Поскольку дом стоял в самом конце дороги, а Эрин была на втором этаже, ее голос был почти не слышен, когда она что-то спросила. При этом она указала рукой на Рейна, а потом подняла руку, сделав едва видимый знак «ОК».

Он окей?

Перед Рейном маячила весьма реальная возможность гибели.

Он стоял на месте, не отвечая, а в его мозгу метались мысли. У него были варианты, но все они были не варианты. Если он пойдет искать помощи к «Надзору», то ввяжется в нечто крупное, потому что он много знает, и от него потребуют этим знанием поделиться. На него нацелятся «Падшие», и нет никакой гарантии, что «Надзор» сможет обеспечить ему безопасность. Не исключено, что это оттолкнет от него Эрин и отделит его от группы, потому что его поместят под стражу в безопасное место, где он должен будет давать показания. Не исключено, что разоблачение заставит Викторию оттолкнуть его, или Свету заставит, а может, даже Криса или Кензи.

Он мог бы поделиться с группой, но по тем же причинам, по каким он не может пойти к «Надзору», расплата будет и здесь. Многое поменяется.

Человек в интернете – никаких гарантий.

Миссис Ямада – она может морально поддержать, может помочь обратиться за помощью к другим, но в целом ее возможности ограничены.

Эрин повторила вопрос.

Секундой позже она положила свою книгу и выставила руку перед собой. Веля ему ждать.

– Я окей! – крикнул он. Это была неправда.

Эрин убрала руку и высунула голову из окна. На заднем плане в комнату вошел кто-то из ее родителей – похоже, мать – и встал позади нее.

Рейн помахал рукой, и мама Эрин помахала в ответ.

– Завтра поговорим! – крикнул Рейн.

– Ага! – ответила Эрин.

Рейн поправил сумку за плечом и поплелся дальше. Поддельная нормальность и ложь, что он в порядке, ощущались почти настоящими; он сможет цепляться за это какое-то время.

На весь путь до дома этого не хватило. Но, когда он добрался-таки до границы участка с огороженным двором, наспех построенным домом и конюшней, за которой тянулось поле, ужас в нем хотя бы не был таким острым.

Но знание, что он может умереть, все равно тяжко давило.

Он вошел в дом и поставил сумку у лестницы. Все были на кухне. Дядя просматривал сегодняшнюю газету. Элли сидела с кроссвордом и словарем, а тетя занималась, похоже, бесконечной борьбой за чистоту и порядок в доме.

– Прошу прощения, что я поздно, – произнес Рейн.

– Ничего, – ответила тетя. – Ты ел?

Рейн покачал головой.

– Если голоден, еда на плите. Если нет, дай мне знать, чтобы я могла убрать остатки.

Рейн взял из буфета миску и направился к плите.

– Рейн, ты выглядишь как теплое говно, – сказала Элли.

Тетя отвесила Элли подзатыльник, достаточно сильный, чтобы Элли согнулась и осталась в таком положении на несколько секунд.

– Но он правда выглядит, – проговорила она.

– Наверное, я действительно выгляжу как дерьмо, – согласился Рейн.

– Это не значит, что ей надо так говорить, – сказала тетя. Она дала Элли, все еще согнувшейся над кроссвордом, второй подзатыльник, полегче.

Рейн еще не положил рагу в свою миску.

Он ничего не мог. Ему требовалось… Какой бы кошмарной ни была ситуация, какой бы кошмарной ее ни делал каждый новый кусочек информации, который он узнавал, ему требовалось кое в чем разобраться.

– Дядя, – позвал он.

Он услышал шуршание газеты.

– Стой лицом к своему дяде, если обращаешься к нему, – велела тетя.

Рейн повернулся. Его дядя был среднего роста, мускулистый, как многие фермеры, с седеющими светлыми волосами, которые тетя аккуратно подстригала каждые несколько дней, и очень загорелой, выдубленной непогодами кожей. Он мог бы выглядеть вполне нормальным и располагающим к себе, его выражение лица могло бы быть даже дружелюбным, но вместо этого он вечно хмурился. Он никогда не улыбался и редко говорил (если вообще говорил).

В дяде не было огня. Если бы Рейн не жил вместе с этим человеком годами, он мог бы счесть его социопатом – просто по тому, как он себя держал, как смотрел, каким безрадостным казалось его рутинное существование. Если «Падшим» потребуется выполнить какую-то работу и для этого понадобятся сильные, лояльные люди, дядя Рейна пойдет без вопросов и колебаний.

– Поучите меня драться? – попросил Рейн.

– Не стоит тебе в это лезть, – сказала Элли.

– Заткнула пасть, Элли, – произнесла тетя, подняв руку, но не дав очередного подзатыльника. – Это между мальчиком и мужчиной.

Дядя сложил газету, встал со стула и придвинул его к столу. Затем вышел через заднюю дверь в огороженный двор, оставив дверь открытой.

– Чего ты ждешь? – обратилась тетя к Рейну. – Не заставляй его ждать.

Рейн поспешно вернулся к подножию лестницы, где оставил сумку. Потом направился обратно к кухне, на ходу открыв сумку и роясь в поисках того, что было сейчас нужно.

Мимо тети и кузины он проходил, уже достав одну механическую руку. Лицо тети было непроницаемо. Не такое темное, как у дяди – создавалось впечатление, что в ней огонь почти полностью погас, но она могла улыбаться, хотя и делала это очень редко. Она о чем-то заботилась, чем-то дорожила. Огонь притух, спрятался в темные угольки, но не исчез совсем.

Рейн прижал руку к лопатке и ощутил, как связь вспыхнула, пламенем прошла по нервам к мозгу. В сознании открылось крохотное окошко восприятия руки и ее положения. Он почувствовал воздух, обтекающий «кожу» руки и кисти.

Дополнительная рука помогала поддерживать сумку, когда он доставал вторую руку и прижимал ее ко второй лопатке.

Дядя ждал возле деревянной изгороди – периметра, состоящего всего из трех широких досок, перемежаемых крепкими столбиками.

Он стоял, подсвеченный лишь светом от крыльца, и казалось, что в нем самом света не было вообще никогда.

У Рейна были еще две руки для подсоединения, но они были меньше, крепились у локтя и дотягивались только до запястья. Они были старше, и Рейн привел их в рабочий порядок, намереваясь отдать одну Кензи для изучения. Уходя в спешке, он забыл это сделать.

Он подошел к дяде. Когда он был в трех-четырех шагах, дядя шагнул ему навстречу. Никаких прелюдий, никаких видимых намерений. Со вторым длинным шагом дядя ударил Рейна в плечо, толкнув его к изгороди.

Рейн окружил их обоих своей эмоциональной способностью и ощутил гудение обратной связи – слабую реакцию, показывающую, что способность работает.

Затем он поднял руки. Нормальной рукой схватил дядю за запястье. Механической – за локоть и сжал пальцами в попытке согнуть. Самая маленькая рука схватилась за два пальца, отжимая их назад.

Дядя отдернул руку вверх и прочь, после чего пнул Рейна в бедро.

Рейн упал. Механические руки не успели вовремя разжаться, и он увидел, как обе правые руки рассыпались на части; провода натянулись между запястьем и предплечьем, предплечьем и локтем, а затем оборвались. Отдельные куски посыпались на утопающую в тенях траву.

Пока Рейн не встал, дядя снова пнул его, на этот раз в ребра.

Рейн потянулся к обломкам, поднял их двумя левыми руками. Предплечье, сломанное спереди, выглядело почти как разбитая бутылка. Рейн откарабкался назад, держа сломанные куски своей настоящей рукой и оставшейся полноразмерной механической.

Он отключил эмоциональный эффект, потом снова включил, чисто чтобы удостовериться, что он наложен на дядю. Но это особого значения не имело. Он уже пытался оставлять его на людях или на скотине. Это не работало. Он лишь надеялся, что есть какие-то нюансы, которыми он мог бы воспользоваться.

Блин, ребра и нога болели там, куда пришлись пинки.

Дядя зашагал прочь, спиной к Рейну. Подошел к изгороди, наклонился через нее. Элли была неподалеку. Она вышла через ворота и, прислонившись к изгороди снаружи, наблюдала.

Лопата. Дядя Рейна взял в руки прислоненную к изгороди лопату длиной почти с рост Рейна и с заостренным, как пика, лезвием. В его движениях ясно читалось: «Если ты собираешься пользоваться оружием, то и я тоже».

– Не убей его, – произнесла тетя, стоя на лестнице, ведущей в кухню.

Дядя повернулся и посмотрел на тетю долгим, медленным взглядом.

– Не хочу потом объясняться с боссами, – добавила она.

Дядя Рейна перехватил лопату наоборот – двумя руками у самого лезвия.

Когда дядя двинулся к нему, Рейн слегка попятился.

Первый взмах лопаты был примерочный – чтобы оценить дистанцию. Как бейсбольная бита, она рассекла воздух с шелестом. Если бы Рейн не отпрянул назад, она, возможно, угодила бы ему по носу.

Рейн бросился вперед. Его оружие было меньше.

Дядя не стал махать лопатой обратно. Вместо этого он сдвинул руку, ухватив древко посередине, и махнул так, что верхний конец поймал механическую руку Рейна, а нижний – запястье.

Механическая рука от удара сломалась, и разбитое предплечье, которое она держала, выпало.

Боль от удара по запястью разошлась по всему предплечью и кисти, даже в пальцах защипало.

Рейн знал, как драться на кулаках, и раз дядя совершенно не сдерживался, то и он не видел смысла. Сблизившись вплотную, так что его и дядина груди соприкоснулись, он ударил низко, метя в живот, прямо под ребрами. Удар за ударом, кулаки против мускулов и жира.

Пальцы вцепились Рейну в волосы и сжимались, пока весь скальп не охватила боль. Дядя его отдернул от себя, а затем, не отпуская руки, ударил об изгородь – скула и плечо стукнулись о верхнюю доску.

Не дав ему восстановить равновесие, дядя его оттащил от изгороди и ударил о нее вновь.

Рейн применил мобильскую способность, чтобы нейтрализовать толчок, остановить себя. Локоть, на котором осталась лишь соединительная подушечка и обломки механической руки, он вогнал в руку дяди, скребя покореженным металлом и проводами по плоти.

Дядя отдернулся, и Рейн на секунду подвис в воздухе.

Он не успел отключить свою мобильскую способность, прежде чем дядя снова обрел равновесие, вернулся и вбил колено ему в корпус. Рейн врезался в изгородь и жестко упал.

Он поднял себя на ноги, цепляясь одной рукой за изгородь, но дядя пнул его, прежде чем он выпрямился. Пнул в подмышку, и рука Рейна уже не могла его поддерживать. Мобильская способность была недоступна, а если бы и доступна, все равно не предотвратила бы падение.

Боль теперь струилась по всему телу. Дядя возвышался над ним, прижимая одной рукой кровоточащую вторую, и шагал взад-вперед. Восприятие Рейна было недостаточно точным, чтобы он понимал, где именно находится дядя, и было трудно найти позу, где он мог бы посмотреть вверх.

Он схватился за изгородь и заставил себя подняться.

Дядя посмотрел на тетю, и Рейн воспользовался этой возможностью, чтобы со всех ног понестись к нему. Он прыгнул, наплевав на риск получить ответку, на риск упасть, и нанес боковой удар ногой в полную силу.

Удар пришелся голенью в бок. На лице дяди отразилась боль. И тут же Рейн применил способность, чтобы подвиснуть в воздухе, прежде чем рухнул на землю.

Способность подвесила его слишком надолго. Отменить ее было невозможно, и, сколько бы она ни продлилась, полторы секунды, две, может даже, почти три, этого вполне хватило дяде, чтобы развернуться к нему и с силой пнуть.

Рейн упал в траву и грязь; ему было слишком больно, чтобы высчитать, как он вырвался из тисков своей способности.

Пока лежал, он получил еще несколько пинков. По спине, по ягодице, по ноге. Он не знал, то ли его и в бок пнули, то ли просто он дернулся, и от этого заболело место предыдущего удара.

Его механические руки ломались при всякой возможности, его эмоциональная способность не умела ничего, что он мог бы идентифицировать, его мобильская способность делала его легкой мишенью в любом реальном бою.

Пинки прекратились. Рейн лежал, натужно и сипло дыша. Его мысли настолько увязли в тошнотной беспомощности, что он едва мог думать вообще.

К нему протянулась рука. Крепко схватила его за руку выше локтя и подняла на ноги.

Слишком поздно Рейну пришло в голову, что его дядя не из тех, кто протягивает руку помощи.

Все еще крепко держа за руку стоящего согнувшись Рейна, дядя врезал ему по лицу. Лишь твердо зажатая рука не дала ему снова повалиться.

Еще один удар по лицу. Голова беспомощно повисла.

Следующий удар пришелся по уху тыльной стороной ладони. Было невыносимо громко, невыносимо больно, и все мысли рассыпались облаком искр. В ухе зазвенело, как будто рядом включили сирену.

Почти бессознательно Рейн ударил куда-то в направлении дядиного живота, развернул лицо к земле, подальше от дальнейших ударов, и продолжал бить вслепую, пока дядя его не отпустил.

Шатаясь, Рейн отступил. Он хрипел, кашлял и пытался выпрямиться, но от последнего быстро отказался. Чтобы устоять на ногах, он уперся рукой в колено.

Дядя подошел ближе, и Рейн попятился. Пришел дядин черед возвращать должок. Удар ладонью, коленом, кулаком, толчок. Даже легкий контакт ощущался болезненно, потому что у Рейна и так все болело, и каждое касание вынуждало его сдвигаться то в одну, то в другую сторону, а уже имеющиеся синяки и ссадины наказывали за эти движения.

– Окей, – сумел пропыхтеть Рейн. – Хватит.

Дядя не остановился – выбросил вперед обе руки и толкнул Рейна обратно на изгородь.

На грани отчаяния Рейн создал серебряные клинки. Дядю это не поколебало.

Рейн метнул первый клинок, и боль в подмышке изменила его траекторию, поскольку он не закончил размах. Серебряная коса прошла сквозь дядину голову, два оставшихся куска полетели дальше и угодили в стену дома.

Дядя, у которого вокруг головы шла серебряная линия, стоял на месте, делая глубокий вдох.

– Окей, – произнес Рейн. Он перегнулся, упершись руками в колени, кашлянул, сморкнулся. – Не чихайте и ничего не делайте. Всё. Спасибо.

Дядя оставался на месте, сверля Рейна взглядом; его глазницы были едва подсвечены серебряной отметиной.

Отметина скоро погаснет. Секунд через десять – двенадцать. Рейн смотрел и ждал, нервничая из-за возможной катастрофы.

Серебряная линия истончилась, затем пропала вовсе. Дядя прикоснулся к лицу. Миг спустя он уже шагал к Рейну, смотря на него мрачно.

– Стойте, – сказал Рейн слабым голосом. Уже произнося это слово, он понимал его бесполезность. Дядя не намеревался останавливаться, пока один из них не потеряет всякую способность двигаться.

Второй клинок все еще оставался у Рейна, и он его метнул. Пролетев лишь несколько футов, клинок попал в середину дядиного туловища, подсветив в сумраке вертикальные и горизонтальные линии клетчатой рубахи.

– Стойте, – повторил Рейн. – Или вы умрете.

Дядя посмотрел вниз, разведя руки в стороны.

Его выражение лица изменилось, он поднял голову к небу и вздохнул. Рейн собирался использовать эти двенадцать секунд передышки, чтобы попытаться собраться с мыслями; он смотрел не в небо, а в землю. Он…

Дядя пнул его, не обращая внимания на отметину. С такой силой, что серебряная линия вспыхнула и рассекла то, что было под ней.

Дядя пинал Рейна снова и снова. Один раз топнул, потому что Рейн был слишком близко к земле, чтобы можно было как следует пнуть.

– По-моему, он уже выучил, чему ты там хотел его научить, – произнесла тетя. – Почему бы тебе не зайти в дом? Я сделаю тебе чай и посмотрю эти царапины.

Рейн ждал, зная, что, если дядя решит проигнорировать приказ, боли будет еще больше. Эта боль, возможно, убьет его, если из-за нее он не сможет отбиваться, когда Зацеп, Веревочник и Лишенная Любви придут по его душу.

Вместо новых ударов на голову Рейна упала ткань.

– Заменишь ее, – произнес дядя. Возможно, одиннадцатое и двенадцатое слово, которое он адресовал Рейну за все время.

Рейн поднял руку и убрал ткань с лица. Клетчатая рубаха. Разрезанная посередине. Дядя не пострадал, потому что…

Потому что (осознал Рейн, закрыв глаза) способность действует только на одну вещь за раз. Сперва одежда, затем уж человек.

Он открыл глаза и проводил взглядом дядю в майке и джинсах. Дядя открыл дверь в кухню и закрыл ее за собой; как только дверь закрылась, свет во дворе почти полностью пропал.

Рейн лежал, пытаясь дышать; у него болело все тело, с головы до пят.

– У папы даже способностей нет, – произнесла Элли с той стороны изгороди.

Рейн вздрогнул, осознав, что она все видела. Она оставалась на месте.

– Ты лучше справлялся, когда не пользовался способностями, – сказала его кузина. И после паузы спросила: – Ты окей?

Нос был словно чем-то забит; каждая пульсация сердца отдавалась во всей носовой полости. Рейн с силой высморкался, и боль пронзила ему череп, а на траву перед лицом брызнула кровь. Он выдохнул.

– Я… – начал он. – В порядке.

Он умрет. Не здесь, не из-за вот этого. Но он умрет.

– Не понимаю, чего ты ожидал, – сказала Элли. – Папа из тех, кто считают, что можно научить меня-пятилетку плавать, кинув в пруд. По-моему, тебя он учит драться по тому же принципу.

Рейн выдохнул. Ребра болели адски, но…

Он сделал глубокий вдох, дернулся от боли.

Не сломаны. Он уже сталкивался с переломами ребер.

– Не знаю, ты уже был тогда тут или еще нет, но, когда у мамы был рак, в доме оставались только мы с папой и еще пара кузенов. Он, например, говорил нам подметать и, если мы подметали плохо, давал нам ремня. Он даже не говорил, что мы сделали неправильно или почему вышло не так, как он ожидал. Нам приходилось выяснять это самим.

– Я помню, – удалось выдавить Рейну. – Я там был.

– Тогда какого черта ты решил, что это хорошая идея? Ты мог попросить других. И ты раньше просил других, если только не врал нам об этом. Ты мог бы пойти к ним.

– Мог бы. Но я хотел… – тут Рейн закашлялся. – Я хотел этого.

– Этого? А, так ты просто свихнулся.

Возможно, подумал Рейн. Возможно, он свихнулся. Если так, это все объясняет. Но он хотел, должен был узнать: когда он будет в отчаянном положении и в реальной опасности, сможет ли он что-нибудь сделать?

Не сможет.

– Ты уверен, что тебе не нужна помощь? – спросила Элли.

– Я справлюсь, – ответил Рейн напряженным голосом. Вытянул руку и попытался нашарить изгородь.

На ноги он сумел подняться не сразу. В итоге он привалился к изгороди, обнимая ее и пытаясь правильно дышать.

Он был уверен, что страха и других эмоций в нем хватило бы, чтобы его вырвало, если бы он попытался. Он был уверен, что в таком случае он бы просто отключился.

По грунтовой дороге с ревом проехал грузовик – слишком быстро для такой темноты. Вот почему Рейн предпочел идти по обочине дороги.

– Рейн, – окликнула его Элли.

– Мм?

– Я знаю, что мы с тобой не близки. Возможно, я вела себя с тобой говенно.

– Лучше, чем многие другие, – заверил он.

– В смысле, я не в том положении, чтоб просить тебя о чем-то.

Прислоняясь к изгороди, все еще обнимая ее, Рейн не отводил глаз от темной травы по ту сторону. Он ничего не ответил.

– Но мне очень, очень надо, чтобы ты разобрался со своим говном, – продолжила кузина.

Он вздрогнул и закрыл глаза. Почти тут же открыл, потому что испугался, что может вырубиться.

– Ты привлек немало взглядов и внимания, – сказала Элли. – Ты умудрился сделать такое, что никто не думал, что возможно. Ты прибил к лестнице перекладину еще даже ниже, чем у тех, кто без способностей. Человек со способностями, который полный отстой. Потому что, если у тебя херовые способности, значит, ты не можешь триггернуться и получить другие способности. Без шансов.

– Да, – ответил Рейн. Он еще пару раз кашлянул, чувствуя при каждом кашле колотье в боках.

– Мне очень, очень нужно, чтобы ты что-нибудь с этим сделал, – продолжила Элли. – Если для этого тебе что-то нужно от меня, скажи, и я попытаюсь помочь. Но мне нужно, чтобы ты не был… вот таким.

Он сфокусировался на дыхании, поглощая ее слова.

– Ты же знаешь, почему я прошу, да?

Он медленно кивнул, сосредотачиваясь на пульсирующей головной боли, отдающейся в ушах и в носу. Он не знал, видит ли его Элли в сумраке.

– Никто не хочет видеть тебя мужем своей дочери или своим мужем. Они делают всякие телодвижения, но они тебя не хотят.

– Угу, – согласился Рейн.

– Рано или поздно они от тебя устанут. Тогда они попытаются свести тебя с кем-нибудь, получить каких-нибудь детишек и посмотреть, будет ли от них какой-то прок через несколько лет. Когда они этим займутся, никто не будет радостно прыгать от возможности быть с тобой или отдать за тебя своего ребенка.

Рейн вздрогнул и попытался встать прямее.

– Они будут смотреть друг на друга и старательно отводить глаза, и в конце концов их взгляды остановятся на моих маме и папе. Они сведут меня с тобой, потому что мама и папа – такие люди. Они послушны чувству долга, и они в этом так глубоко, что в ближайшее время верить не перестанут.

Он знал, что это правда. Он тревожился из-за этого.

– И не думай об Эрин. Я знаю, она тебе нравится. Я знаю, ты, наверно, втайне надеешься, что, может, тебя сведут с ней.

– Нет, – ответил Рейн.

– Если и да, это не страшно. Наверно, все надеются. Она секси. Но именно потому, что она секси, она в итоге окажется с каким-нибудь сорокалетним типом рядом с боссами, ну или сбежит. Откажись от нее сейчас. Иначе я буду не просто жалкой инцестной женой – я буду жалкой инцестной женой при муже с разбитым сердцем.

– Ты могла бы уйти.

– Все думают, что уйдут, если станет похоже, что они получат плохую пару. Сколько реально уходит? Когда становится близко к такому, за тобой начинают строже присматривать. Тебя просят побеседовать с боссами. Тебе не оставляют выбора.

Рейн заковылял к кухне, опираясь на изгородь, чтобы держаться прямо.

– Я не собираюсь становиться одной из дур, которые думают, что смогут уйти, – сказала Элли. – Я примиряюсь.

Рейн остановился, увидев тени от своих разломанных механических рук.

Он медленно двинулся туда, чтобы собрать обломки.

– Стой, – сказала Элли. – На тебя даже смотреть больно. Дай я.

Он дал.

Элли перепрыгнула через изгородь, подошла к теням и наклонилась, нащупывая предметы и подбирая их.

– Эти штуки меня не ударят током или еще что-нибудь, нет?

– Не… – начал отвечать Рейн, потом сделал паузу. – Не прикасайся к вытянутым кускам, тонким. Держи их за ствол с проводами или за плечо.

– Окей.

Элли осторожно собрала большинство кусков и передала их Рейну. Он взял оторвавшуюся контактную подушечку и выключил ее, прежде чем сложить в свою руку, где уже была порванная рубаха.

Элли дала ему последний обломок, но не убрала с него руку.

– Разберись, блин, Рейн, – произнесла она.

«Я умру, меня убьет мой кластер, и я больше не буду причиной для твоего беспокойства», – подумал он, глядя на крохотные точки в ее глазах, где отражался далекий огонь.

«Я умру. Я не могу драться даже с дядей, у которого нет способностей. Как я смогу драться… с ними всеми?»

– Я попытаюсь, – произнес он вслух.

Дверь открылась. Тетя Рейна.

– Элли, вот ты где. В дом. Возьми в подвале большую аптечку. Я хочу перевязать порезы твоего папы, а в маленькой аптечке нет бинтов.

Элли послушно развернулась уходить.

– Рейн, если тебе нужна первая помощь, постучись в главную спальню или иди сразу к Элли. Она тобой займется. И живо в постель. Утром ты идешь в церковь.

Рейн слегка покачнулся, потом сказал:

– Окей.

Дверь за тетей закрылась.

Рейн подошел к сумке и отправил в нее останки руки. Упаковавшись, зашел в дом. Рагу уже убрали. Никакого ужина.

Он поднялся по лестнице к себе в комнату. Опустился на стул у письменного стола. Перед ним лежало сегодняшнее домашнее задание, ожидающее, когда его сделают.

Он медленно выложил куски механических рук.

Несколько дней работы.

Никакого нового секрета не раскрыто, никакого применения, какого он бы еще не придумал. Ни ног, ни когтей.

Вот это, вот эти хрупкие штуки – все, что приходило на ум, когда он тянулся к своей механиковой способности. Где-то от десяти до тридцати минут прошло, прежде чем он нашел все самые маленькие кусочки и установил их в нужные места. На столе лежали кое-какие проводки и инструменты, и теперь он их взял. Для начала он починит все, что можно починить за пять секунд. От этой печки потом и будет танцевать.

Чары рухнули, когда зазвенел будильник. Рейн всегда ставил его на вечер, а не на утро, потому что была жесткая временная граница.

Он начал подниматься на ноги, но слишком долго сидел неподвижно, и у него все слишком болело. Тело отказалось сотрудничать.

С черепашьей скоростью он двинулся к будильнику.

– Рейн! – окликнула его тетя из другой комнаты. – Выключи его!

Черепашья скорость, ковыляющие шаги.

Он успел добраться до будильника, но до кровати уже не успел.

Сознание Рейна погасло, как свеча.

 

⊙

 

Веревочник.

Его сны странные.

Рука, хлопающая по столу, бумага под ней. Открывающийся рот. Мужчина, который мог бы быть отцом Веревочника, заговорил, но изо рта вышли не слова. Отчаянные крики толпы, вопли, мешанина звуков.

Бумага немного смялась, когда пальцы сжались в подобие кулака.

На заднем плане спиной к Веревочнику стояла очень чопорная и очень правильная женщина.

«Родители, – интерпретировал Рейн. – Разочарование и гнев. Это я могу понять».

Сцена сменилась. Лысеющий мужчина в костюме, сидящий с другой стороны стола. Позади него – доска с детскими рисунками.

Его выражение лица – печальное, обеспокоенное. Слова, идущие от этого безрадостного пожилого человека, – крик обожженного; прекращаются, когда он смыкает губы, возобновляются, когда размыкает. Рука двигает новые бумаги, рассортировывая лежащую перед ним стопку.

Поле зрения Веревочника качнулось влево-вправо – это он покачал головой.

Выражение лица пожилого лысеющего мужчины сменилось с беспокойства на что-то более сильное. Расстройство. Сильная тревога.

«Директор, – интерпретировал Рейн. Он уже видел вариации на эту тему. Обычно было вот это, иногда вместо слов изо рта у людей вырывался дым, или камешки, или осколки стекла. – У Веревочника были проблемы с успеваемостью?»

Это он тоже мог понять.

«Это даже знакомо. Нераскрытый потенциал, насколько я могу понять. Табели, учителя, отцовские фигуры, они хотят чего-то от него, а он не выполняет. Не дает им это».

Потом длинный коридор. Вялый шаг. Видна рука Веревочника, которую он поднял поправить очки, затем потянулся к окну. Вдали, очень вдали слышны звуки катастрофы. Бегущие в панике люди, огонь.

«Опять школа? Безлюдный коридор? Изоляция? Я раньше звал его отшельником».

Веревочник снял очки, и сразу все размылось. Когда он надел их обратно, перед ним стояли ровесники-подростки.

Их лица двигались, как если бы они кричали; выражения лиц искажались. Единственный идущий от них звук – шум бегущей толпы. Топот ног, сливающиеся друг с другом крики. Когда слово заканчивалось, зубы смыкались, и звук при этом был, как от ломающейся кости. Один из подростков толкнул Веревочника на пол. Очки при падении перекосились.

Но этот раз, когда он поправил очки, он стоял в торговом центре.

Все двигалось замедленно. Неостановимо.

«Что чувствует Веревочник, когда он здесь? Ужас?»

Голова Веревочника повернулась – он взглянул на группу мужчин и женщин с татуировками. Картина двигалась, словно под водой. Компания общалась между собой шумно, слишком шумно.

Веревочник посмотрел в другую сторону. Другие лица. Лица, которые скоро окажутся в толпе. Пара лет тридцати на вид. Мужчина постарше, тоже с женщиной.

«Пожилую пару затоптали быстро», – подумал Рейн.

Взгляд замедленно сдвинулся в другом направлении. В магазине с цветными изображениями в рамках и разными товарами в стеклянных витринах здоровенный мужик с длинными волосами, кольцом в носу и впечатляющей бородой разговаривал с другим, более старшим мужчиной, постукивая пальцем по одному из мультяшных изображений в рамке. Когда его губы двигались, никакого звука не выходило.

Подобные образы – лучшие, на которых Рейн мог разглядеть ничем не прикрытое лицо Зацепа.

Там были и другие. Двенадцатилетняя девочка с подругами, которой Зацеп не сможет помочь. Она умрет в давке, после того как выскользнет из пальцев Зацепа.

Много детей и пожилых людей в торговом центре найдут потом среди мертвых.

Одна из трех девочек распрощалась с подругами. И, как в замедленном кино, побежала через плазу торгового центра.

Улыбаясь, она подбежала к ожидающей ее женщине. Тут улыбка исчезла с ее лица, девочка перешла на шаг, затем повесила голову.

Женщина показала девочке свои часы, постучала по ним, ее слова были жесткими, хоть и абсолютно неслышными. В этой замедленной прелюдии к главному событию была лишь тишина.

Женщина с вьющимися рыжими волосами, в свитере, который безуспешно пытается скрыть ее впечатляющую грудь, и в юбке до щиколоток. Немало людей повернуло головы посмотреть, как она ругает ребенка. Ребенок нервно оглянулся на подруг.

Лишенная Любви.

События ускорились, сцена понеслась вперед. Все – на свои позиции.

Три взрыва подряд, громкие после тишины; они прошлись по плазе и разрушили один из выходов. Синее пламя.

Потом движение – все старались убраться подальше. Торговый центр был устроен так, что хороший путь к свободе оставался только один, и все поспешили именно туда.

Еще одно ускорение, перемотка вперед. Шум паникующей толпы, все те звуки, которые слышались или на которые намекалось раньше, вышли на передний план, врезались в настоящий момент. Веревочник находился в передней части толпы. Его толкали, он пытался поймать равновесие, но упал. Очки свалились с лица, и на них наступили.

Дважды он тянулся к очкам, и оба раза ему наступали на руки. В этом было какое-то отчаяние: он больше пытался добраться до очков, чем даже встать. Вся сцена была размыта, но руки виднелись отчетливо.

Поблизости закричала женщина, и звук этот длился и длился, прерываясь и возобновляясь.

Веревочник дотянулся до очков и надел их кровоточащими пальцами. Его пинали, на него наступали.

«Я что, подсознательно отвел себя туда?» – подумал Рейн.

Он потянулся рукой вверх.

«Молит о помощи, тянется, но не получает ответа», – интерпретировал Рейн.

«Каким образом все то, что было раньше, привело вот к этому?»

 

⊙

 

Рейн был в комнате. Он взялся за стул.

Говорить ничего не стал. Он знал, каков будет ответ.

Он и смотреть на других не особо хотел. Эти люди желали запытать его до смерти.

Пока что он просто сел на стул. Незачем стоять. Ему даже не требовалось искать свои три фишки. Все равно он и раздавать их не будет, и сам ничего не получит.

Его сила останется такой, какая есть.

Зацеп подошел к столу, убрал мусор, нашел свои стекляшки. Повернулся к Рейну.

Рейн хотел ответить на этот взгляд, хотел как-то спровоцировать. Но вместо этого посмотрел через стол на зону Веревочника. Глубоко вдохнул – от недавних травм не осталось и следа. Остальные выглядели в каком-то смысле такими же, какими были раньше. Зацеп все в той же одежде, частично скрывающей внешность, – по его виду и не скажешь, что он только что вернулся с работы. Веревочник в гражданской одежде. Лишенная Любви…

Лишенная Любви встала со стула. По-прежнему в маске-наморднике, по-прежнему в платье с боковым разрезом, в туфлях на каблуках, с крашеными ногтями. Она никогда не снимала маску, так что та превратилась в часть ее – настолько, что переносилась сюда.

Не поднимая глаз, она подошла к платформе и вцепилась в ее край. Подняла голову лишь затем, чтобы посмотреть на Рейна. Страшная ненависть.

Прошел, казалось, час, прежде чем заговорил Зацеп.

– Веревочник. Я хотел бы получить монеты, пока время не истекло.

Веревочник вышел из-за одной из бетонных плит. Выглядел он неважно.

«В свою ночь всегда тяжелее», – подумал Рейн.

Веревочник нашел монеты, сжал их в ладони и шлепнул этой ладонью по невидимому барьеру, разделяющему секции его и Зацепа. Зацеп поймал одну монету в воздухе, не дав ей упасть на пол. Другие две легли на плоскую поверхность плиты.

– Знаете, что в этом самое дерьмовое? – спросил Веревочник.

В свои ночи он всегда любил поговорить.

– Ты заразил нас, – сказал он, глядя на Рейна. – Мы все получили частицы друг друга.

– Истечение личности, – произнес Рейн.

– Стало быть, ты делал какие-то изыскания, – сказал Веревочник. – До того мы были вполне приличными людьми. Лишенная Любви орала на свою дочь, но…

Лишенная Любви стукнула ладонью по плите.

– Но она не была злой, – закончил Веревочник. Он повернулся к Лишенной Любви. – Извини.

Та сердито смотрела на него.

– Зацеп был даже немножко героем, – продолжил Веревочник.

– Не думаю, – вздохнул Зацеп.

– Мы были приличными людьми, – повторил Веревочник. – А теперь нет. Из-за тебя. Из-за того, что ты нас заражаешь.

Рейн отвернулся.

– Убей себя, – сказал Веревочник. – Я не хочу, чтобы во мне была хоть одна частица тебя. Просто… проснись и убей себя. Ты не можешь быть счастлив с «Падшими». Поэтому просто закончи это. Убей себя. И всё станет легче.

– Я не собираюсь это делать, и я не с «Падшими», – ответил Рейн. – Уже нет.

– Убей себя, – повторил Веревочник. – По крайней мере, так будет легко.

– Ты меня вообще слушаешь?

– Убей себя. Если не убьешь, то когда-нибудь, может, через месяц, может, через год, мы к тебе придем. Мы возьмем всю ту мерзость, что ты нам дал, и вернем ее тебе. С процентами.

Монеты в руке Зацепа звякнули.

– Убей себя, – вновь сказал Веревочник.

Ногти Лишенной Любви цокнули по поверхности плиты.

– Убей себя, – сказал Веревочник.

Ногти цокнули.

Рейн встал, повернулся спиной к плите и ушел в глубь своей секции.

Грохот заставил его повернуться. Это Зацеп стукнул рукой по платформе.

– Не игнорируй, – произнес Веревочник. – И убей себя.

– Думаешь, я тебя послушаюсь? – спросил Рейн. – Только потому, что ты это талдычишь снова и снова?

– Думаю, если я буду повторять эту фразу достаточно часто, есть шанс, что она тебя поймает в минуту слабости. Она может всплыть у тебя в мозгу в критический момент. Шанс, может, и маленький, но я за остаток своей ночи больше ничего делать не буду. Могу продолжить и завтра ночью, а может, и послезавтра. А может, придумаю что-нибудь еще.

Ногти цокнули по платформе.

– Убей себя, – сказал Веревочник.

 

⊙

 

Церковная служба закончилась. Проповедники сменялись регулярно, и сегодня была очередь миссис Мэй. Ее в сообществе уважали, но назвать ее почтенной было нельзя. Человек-гарпия с визгливым голосом и резким смехом, который она любила применять по любому поводу. Большинство людей либо обожало ее и ее риторику, либо презирало. Она часто читала проповеди, обычно с множеством предостережений и зачастую в основном на женскую аудиторию. Эта аудитория благосклонно воспринимала почти все, что она говорила.

Некоторое утешение Рейн нашел в том, что, раз тетя и дядя заставили его прийти, они сами были обязаны высидеть тут до конца. Они не принадлежали к пастве миссис Мэй.

Больше всего Рейн желал уйти отсюда, добраться до своей мастерской и заняться тем малым, что он мог делать для своей подготовки. Но, когда он уже двигался к двери, его тетя увязла в беседе с женщиной из группы миссис Мэй. О, ну разве эта проповедь была не прекрасна? Вот этот подбор слов, вон тот пассаж, просто идеально, не правда ли? И Рейн тоже был, как необычно, Рейн уже женат? Нет? А Элли? Уж конечно, у Элли есть кавалеры.

Разные проповедники стремились угодить разным аудиториям, но ревностные прихожане посещали каждую проповедь. Не имело значения, что идеи противоречили друг другу; не имело значения, что проповедь, которую нервный Реверенд Пэтмен читал небольшой компании женщин вроде миссис Симс, представляла собой вежливое послание, какое можно услышать где угодно, а неподобающе одетая миссис Мэй проповедовала, что обязанность жен – держать яйца мужей опустошенными, простаты промассированными, а желудки полными.

Кто хотели верить, те верили, а люди типа миссис Симс оставались, потому что… Рейн сам толком не понимал. Возможно, потому что в сумасшествии безопасность. Отчасти поэтому он сам оставался. А может, потому что уйти и попытаться создать себе новую жизнь в другом месте еще труднее, чем оставаться и игнорировать уродство и противоречия. Труднее, чем лгать самой себе и думать, что она сможет привнести порядок в этот хаос.

Рейн вышел из церкви под пасмурное небо. Элли присоединилась к нему; ее глаза были чуть расширены – единственный доступный ей способ сообщить ему, что она не согласна с проповедью или с прихожанками.

– Привет, Элли, – окликнул ее один парень. Лет восемнадцати, с переросшими всклокоченными светлыми волосами, с естественной улыбкой и чересчур широким ртом.

– Привет, – ответила Элли застенчиво. Она выглядела подавленной.

– Привет, Рейн. Ну и видок у тебя – как будто ты пошел на войну и прорвался сквозь целый вражеский полк.

– Привет, Лахлан. Пожалуй, деликатнее, чем ты сейчас, это описать невозможно.

Лахлан издал смешок.

– Вы тут просто… тусуетесь?

– Мы ждем, когда нас подвезут, – ответила Элли. – Думаю, после того сражения, что ты описал, Рейн предпочтет проехаться, а не идти пешком.

– Я могу подвезти, – предложил Лахлан.

– Нет, спасибо, – отказалась Элли. – Ты милый, но я подожду родителей.

Лахлан крутанул головой.

– Они застряли в беседе с Верещалками Мими.

– Шш! Лахлан! – осадила его Элли. Несколько человек поблизости обернулись к ним.

Лахлан ухмыльнулся.

– Я просто говорю, что это затянется надолго. Если те четверо за кого-то зацепятся языками, от них и за полчаса не отделаешься, а раз твои родители не постоянно сюда ходят, им много чего есть рассказать.

– Не недооценивай моих маму с папой, – сказала Элли. – Мы крепкие орешки.

– Буду иметь в виду, – ответил Лахлан, улыбаясь так, словно его посвятили в какой-то секрет. Он повернулся к Рейну. – А тебя подбросить?

Рейн посмотрел на Элли.

– Езжай, – сказала она. – Мне стыдно, что меня видят рядом с тобой, когда ты такой побитый.

– Что? – переспросил Лахлан. – Да ладно, ты несправедлива. Рейн – один из почитаемых. Он благословлен способностью. Он тут вроде дворянина.

– Дворянина-бастарда, возможно, – прокомментировал Рейн.

– Ты благословлен, – повторил Лахлан твердо. Потом улыбнулся. – А я твой скромный, покорный слуга, который с радостью отвезет тебя, куда ты только ни пожелаешь. Я к твоим услугам.

Рейн снова покосился на Элли.

– Если ты сможешь подвезти меня до магазина техники, я буду признателен.

– Нет проблем. Пока, Элли.

– Пока.

Лахлан отвел Рейна к своей машине. Красивая машина, обтекаемый синий седан где-то пятилетнего возраста в почти безупречном состоянии, если принять во внимание, что он пережил конец света. Рейн влез на пассажирское сиденье, вздрагивая и кряхтя.

В нем все болело.

Он вспоминал ту комнату, повторяемые слова, и с ужасом думал о завтрашнем дне. Каждая проходящая секунда подпитывала этот ужас.

Боль во всем теле и ожидание такой ночи лишь усиливали его чувство усталости. При таких встрепанных мыслях он даже вздремнуть не мог.

Он посмотрел на Лахлана и ощутил укол печали.

Машина пробиралась по дороге, время от времени замедляясь, чтобы объезжать людей, идущих по обеим обочинам.

– Тебе нравится Элли, да? – спросил Рейн.

Лахлан рассмеялся.

– Да. Одна из причин, почему я предложил тебя подвезти. Но все равно, если тебе что-то надо, я в твоем распоряжении. Не думай, что я нелояльный или эгоист.

– Всё в порядке, – сказал Рейн.

– Я вроде как надеялся, что смогу подвезти и ее тоже и поболтать с ней.

– Это я тоже догадался.

– Ты ведь в курсе, что я для «Падших» что-то типа выставочного мальчика?

– Угу.

– Мне восемнадцать, хороший возраст для брака. Они говорят, что я им очень помог, поэтому могу выбрать почти кого угодно. Я ясно дал понять, что не хочу кого-то, кто не хочет меня, а боссы сказали, что любая, кого я возьму, со временем меня полюбит. Так оно устроено.

– Окей, – кивнул Рейн.

– Но все равно я предпочел бы кого-то, кто меня хочет. И поэтому я задаюсь вопросом, ну ты понимаешь…

– Интересно ли Элли?

– Как ты думаешь, ей интересно?

– Я мог бы тебе сказать, – ответил Рейн. – Но это только мое мнение. В таком серьезном и обязывающем деле, как брак, нужна уверенность. Я могу спросить ее прямо, потом передать тебе.

Лахлан издал смешок.

– Правда?

– Если хочешь.

– Вот теперь я нервничаю. Да. Да! Знаешь, она классная. Месяц назад у нас был костер…

– И ты слышал, как она играла на гитаре?

– Она пела. Она не любит петь, потому что некоторые другие, типа Джея – только не подумай, что я нелоялен…

– Все нормально.

– Джей и некоторые другие или смеются над ее пением, или сами присоединяются, а она этого терпеть не может. Но она очень хорошо поет. У нас тогда была маленькая компашка, всего несколько человек, и мы слушали, и я думаю, что тогда в нее и влюбился. Если б я мог слушать ее пение до конца своих дней, я бы обращался с ней как с королевой.

– Я спрошу ее. И могу пересказать кое-что из этого, если ты не против.

– Да. Конечно. Теперь я нервничаю, – проговорил Лахлан. – И еще я думаю… она же не обязательно единственная, кого я рассматриваю.

Сердце Рейна упало.

– Ты знаешь Нелл?

– Знаю, – кивнул Рейн, у которого с души камень свалился. – Близняшка Джея.

– У нее тоже есть способности.

– Она тебе нравится?

– Она… она красивая, и она сказала мне, что ей интересно.

– Но тебе она нравится?

– Она сказала мне, что ей интересно, и она близка к боссам. Как думаешь, я должен согласиться?

– Не знаю, – ответил Рейн. – Возможно, я не тот, кого об этом стоит спрашивать.

– С тобой говорить легче всего.

– Если они тебе сказали, что ты можешь выбрать кого угодно… наверное, ты можешь выбрать кого угодно. Но Нелл, возможно, потом не будет от тебя фанатеть.

Лахлан нахмурился.

– Дай я для начала спрошу у Элли. Может, она скажет нет, и тогда ты пойдешь к Нелл и будешь делать вид, что она первая и единственная, кого ты хотел бы видеть своей женой.

– А если она скажет да?

– Тогда тебе придется решать, стоит ли близость с Элли возможного недовольства Нелл.

Лахлан тяжело вздохнул.

– Магазин техники уже вот он, – произнес Рейн.

– Спасибо, что поговорил со мной, – сказал Лахлан.

Рейн повернулся к нему.

Лахлан сдвинул руку на руле. Когда пальцы не сжимали руль, они чуть дрожали.

– Нет проблем, – ответил Рейн.

Лахлан остановил машину.

– Хочу тебя еще об одной вещи попросить, если ты не против уделить мне минутку.

– Окей, – кивнул Рейн. – Ты сэкономил мне больше минуты, так что я не против.

Лахлан выбрался из машины одновременно с Рейном. За то время, которое понадобилось Рейну, чтобы распрямиться, Лахлан обошел машину спереди, остановился на обочине и стянул с себя футболку.

Он повернулся к Рейну спиной. Перед глазами Рейна оказалась татуировка. Слова, написанные толстыми буквами высотой в несколько дюймов, с тенями, с жирными контурами. Первое слово было чуть ниже шеи, последнее – на уровне талии.

Иисус

Ёб-его-деву-мамашу

Христос

На лопатках Лахлана красовались две ладони с выставленными средними пальцами, показывающими вверх и наружу. В центре каждой ладони виднелся гвоздь.

– Совсем новая. Что думаешь? – спросил Лахлан. Он с улыбкой обернулся через плечо на Рейна.

– Большая, – произнес Рейн.

– Ага! Был просто ад, когда мне ее делали. Особенно на ребрах и лопатках, и всё в один заход.

– Она… очень качественная. Я тут видел уйму плохих татуировок, а эта… Линии прямые, тени букв хорошие.

– То есть тебе нравится? Супер. А Элли понравится, как думаешь?

– Не хочу говорить за нее. Могу у нее спросить.

– Не, я сам ей покажу. Я часто с ней вижусь на кострах. Спасибо, – сказал Лахлан. – Ладно, еще увидимся. Если тебе что-то понадобится…

– Я попрошу.

Лахлан ухмыльнулся и снова сел в машину.

Рейн остался лишь с глубочайшим чувством печали. Он так устал, у него все болело, и сердце тоже. Он хотел созидать, а попозже он свяжется с Эрин. Она выслушает, он расскажет ей смягченную версию того, как проходили его дни…

Магазин техники был сильно потрепан непогодами и плохо теплоизолирован – по сути, это был большой двухэтажный сарай. Сюда свозили машины и оборудование, чтобы ремонтировать инструментами общего пользования.

Но второй этаж был в почти полном распоряжении Рейна. Он поднялся по лестнице, вздрагивая при каждом.

Он был не один.

Эрин уже сидела там, подтянув колени к груди и зарывшись лицом в руки.

Сердце Рейна упало. Крохотная, эгоистичная частица его горевало по тому, что оно не остановилось. Что ему не доведется отдохнуть. Именно угроза жизни довела его до просьбы избить его, до беспокойных ночей, до церкви, до Лахлана…

Он подивился, не та ли это самая монструозная частица его, которую он передал другим. Человек, которым он был раньше, казался теперь неузнаваемым – настолько, что Рейн уже не мог утверждать, что это он.

Эрин плакала. Умная, смелая, красивая, сострадательная, заботливая Эрин. При виде этого Рейну самому захотелось плакать – сильнее, чем от чего-либо еще за последние двадцать четыре часа.

Он никогда прежде не видел ее плачущей, и безответный вопрос, что сделало это с ней, привел его в не меньший ужас, чем угроза быть запытанным до смерти.

– Ты окей?

При этих словах она чуть вздрогнула. Она не слышала, как он вошел?

– Нет, – ответила она. Моргнула, и это моргание выдавило из глаза слезу. Эрин отвернулась и смахнула ее. – Прости. Я знаю, это твоя мастерская, но я должна была убраться оттуда.

– Ничего страшного. Что случилось?

Он не хотел это знать. И в то же время хотел помочь ей.

– Я поссорилась с Тимом, – сказала она. И нервно сглотнула.

Тим. Еще один дядя Рейна. Тим был Сеиром, носил маску из кожи с конской головы, но был далек от грациозной, атлетичной фигуры коня, равно как и от привлекательной фигуры демона Сеира, описанной в книге, которую любили цитировать некоторые из проповедников[1]. Сорокалетний мужчина, толстый, уродливый и настолько влиятельный, что управлял бы всем поселением, если бы двое главных почему-либо не смогли.

Ссора с Тимом. У Рейна были подозрения, что именно произошло. Но чтобы это произошло с Эрин?

– Я бы вышиб из него эту дурь, если бы думал, что смогу, – произнес Рейн.

– У тебя сейчас такой вид, будто это из тебя вышибли дурь, – заметила Эрин. Она несколько раз моргнула, избавляясь от слез. – Ты-то в порядке?

Он был не в порядке, но не мог ей это сказать. Только не сейчас, когда она так расстроена.

– У меня всегда есть несколько синяков и царапин.

– Это больше чем синяки и царапины.

– Я в порядке, – солгал Рейн. – А ты нет. Могу ли я что-нибудь сделать?

Это словно вернуло все назад: лицо Эрин на миг сморщилось. Она поправила выражение лица с видимым усилием и смахнула новые выступившие слезы.

Эрин пожала плечами, и Рейну было очень, очень ясно, что она пытается выглядеть бесшабашно в ситуации, совершенно не располагающей к бесшабашности.

При виде этого у него в груди возникло очень тошнотное ощущение.

– Каждый раз, как я его встречаю, он отпускает комментарии, – произнесла Эрин.

– Угу. Это… это Тим.

Она пожала плечами.

– Он сказал, что я должна пойти в церковь. Миссис Мэй читает лекцию, да?

– Она уже закончила.

– И он сказал, что миссис Мэй могла бы поучить меня, что я должна знать, чтобы ублажить мужа.

Рейн кивнул. Если она выйдет за Тима…

– Я сказала ему пойти в жопу.

– О нет, – вырвалось у Рейна. Он увидел ее выражение лица и отвернулся.

– Я знаю, это было глупо.

– Ты не можешь… у него большая власть. Я не говорю, что он прав, но иногда надо просто не высовываться. Некоторые из этих людей убьют тебя, если ты скажешь что-нибудь не то. Или еще похуже. Выжить – это… это важнее всего.

– Я знаю, – ответила Эрин. Отвела глаза. – В тот момент я чувствовала, будто могу. Рядом были люди. Я… он прижал меня к стене, и он угрожал мне разными вульгарными вещами, а зеваки смотрели.

– Тебе надо убираться отсюда, – сказал Рейн. – Ты… ты не «Падшая». Ты хорошая. Ты добрая. Ты думаешь. Ты не веришь в эту фигню. Ты не заслуживаешь этого.

– Я не могу уйти, – покачала головой Эрин.

– Из-за Брайса? И твоих родителей?

– Ну конечно, из-за них! Ты не понимаешь!

– Я в самом деле не понимаю.

– Мои родители – хорошие, приличные люди. Если во мне и есть что-то хорошее, то благодаря им и их воспитанию. Они… они очень добрые, они были идеальными. Они укрывали меня в ночи, они справедливо наказывали меня, когда я была неправа, они… они играли со мной, и делали со мной домашку, и они действительно очень сильно любили меня. Они все делали правильно, мне ни разу не пришлось их стыдиться.

Рейн молча стоял, впитывая ее слова. Он пытался представить себе, на что это было похоже.

– Они… они говорили со мной, они интересовались, что я хотела сказать. Они… они не это.

– Они не «Падшие»?

– Конечно, нет! Они… они напуганы. Настал конец света, и они потеряли все, мы потеряли родственников, и друзей, и вообще все, ради чего они трудились, и они немножко сломались. Те люди запустили свои крючья, и мои родители купились. Но все равно они те же самые. Они обернутся и поймут, как это все плохо… поймут ведь?

– Я не знаю.

Снова потекли слезы. Эрин зарылась лицом в сложенные руки и свела ноги ближе.

– Ты должна выбраться отсюда, спасти сперва себя. Потом сможешь попытаться вытащить их.

– Думаю, если я так поступлю, потеряю их навсегда, – произнесла она придушенным голосом.

Рейн не знал, что на это ответить.

У него никогда не было настоящей семьи, во всяком случае, такой, как описала Эрин.

Даже если она потеряет их навсегда, по крайней мере, сама будет окей.

– Папа, – прозвучал тихий, приглушенный голос Эрин.

– Что?

– Он был там, когда Тим говорил все те мерзости. И Брайс тоже. Он просто стоял. А потом извинился за мое поведение.

Рейн потерял дар речи. Он ощутил, что на глазу выступает слеза, и смахнул ее, прежде чем Эрин успела заметить.

– Мне так жаль.

– После того как Тим ушел, у меня случилась истерика, а все, что сказал папа, это что я не должна была его провоцировать. И что я должна пойти в церковь, как Тим предложил. Мой папа, Рейн. И при Брайсе.

Рейн вытянул руку и тут же убрал.

– Я могу взять машину, – произнес он. – Позаимствую какую-нибудь, и мы сможем проехаться. Будем делать все, что ты хочешь, найдем твою любимую еду, поговорим. Уберемся подальше от этого.

– Я не хочу выходить наружу, – сказала Эрин. – Не в таком состоянии. Можно я тут останусь? Пожалуйста?

– Ну конечно, – ответил Рейн. Может, это и к лучшему? Если бы Эрин села к нему в машину, он мог бы не удержаться от того, чтобы просто увезти ее отсюда. Он родился в этом всем, она нет.

Он все равно оставался в растерянности. Не знал, что делать.

– Ты… можно я тебя обниму? – спросил он.

Она даже не ответила. Встала, подошла к нему, обвила его руками и зарылась лицом в его плечо.

Рейн обнял ее в ответ. Он даже представить себе не мог, что это может ощущаться так жутко и мучительно. И это не имело никакого отношения к его травмам, к тому, что заболели все точки, где он соприкасался с Эрин. Болело не тело.

Рейн смотрел в пространство, чувствуя себя так, как, по его представлениям, чувствуют себя контуженные на войне.

Он подумал о Веревочнике, о том, как тот тянулся за помощью, а люди шли спотыкаясь мимо него и отбрасывали его руку.

 

⊙

 

– Алло? Миссис Ямада у телефона.

– Это Рейн. Я… у меня неважные дела. Мы можем поговорить?

– Я так и думала, что ты можешь позвонить. Ко мне обратились Виктория и Света. Я планировала сама позвонить тебе сегодня днем, узнать, как ты. Послушай, ко мне скоро должен прийти пациент, и я не могу его передвинуть. Мы можем поговорить несколько минут, либо, если это не настолько срочно, я могу перезвонить тебе через полтора часа и уделить тебе намного больше времени.

– Пожалуйста, – сказал Рейн. – Второй вариант.

– Будь снисходительнее к себе, Рейн. Я позвоню через полтора часа.

Рейн повесил трубку.

Он потянулся за помощью, и к нему потянулись в ответ.

Это у него есть.

Эрин спала в другом конце комнаты на импровизированной кровати, накрытая, как одеялом, запасной одеждой Рейна. Руку она держала под подушкой и в ней сжимала пистолет. Рейн не был уверен, знала ли она, что он это видел.

Веревочник описал его как монстра. Рейн не знал, так ли это, но, сидя за своим рабочим столом и пытаясь работать тихо, он думал, что готов стать чуточку монструознее, если это поможет спасти таких, как Эрин, не дать им потерять себя, как Лахлан.

Пускай его механическое творчество ограничено, у него есть другие умения. Он выживал и в бОльших захолустьях, чем здесь. Он может создавать клинки. Он может делать ловушки и капканы. Его стычка с дядей показала, что в честном бою ему не победить даже человека без способностей – только не с такими умениями, как у него.

Он будет черпать все ресурсы, до каких только доберется, чтобы не дать врагам честного боя. Завтра, когда он вернется к группе, у него будет совершенно другой настрой.

 

Предыдущая          Следующая

[1] Сеир – один из демонов, упомянутых в магическом гримуаре «Малый ключ Соломона» (он же «Лемегетон»).