Предыдущая          Следующая

СУМРАК 4.4

За мной наблюдали.

Рейн ушел скрываться, Ябеда в игре, и именно в этот момент за мной наблюдали. У нас были враги, я привлекла внимание. Однако сейчас я думала вовсе не об этом. Что само по себе говорило о многом.

Перед моим мысленным взором, когда я не следила, куда он обращен, стояло рассеченное лицо Лося.

Поезд шумно бежал по рельсам. Во время долгих поездок по железной дороге я интуитивно ожидала, что городские пейзажи уступят место сельским или что здания по обе стороны прекратятся. Они не прекращались. Я чувствовала себя, словно в машине, едущей по хайвею ночью, когда свет фонарей постоянно заглядывает в машину и исчезает, – точно так же сейчас солнце, висящее низко над горизонтом, то освещало, то затемняло вагон, заглядывая между домами.

Было достаточно позднее утро, чтобы большинство школьников уже успело добраться до школ, а те, у кого уроки во второй половине дня, но кто заглянули в школу отметиться или переодеться, как раз выходили обратно. Они направлялись на работу, на какое-нибудь легкое строительство, или в учебные кружки, в библиотеки, в Патруль, и многие были одеты соответственно. Они выглядели так юно.

Вагон был набит битком, и я была рада, что мне удалось сесть, пусть и лишь на узкое, крохотное откидное сиденье возле двери, которое поднимают, когда нужно место для инвалидной или детской коляски.

Впервые я обратила внимание на человека, который за мной наблюдал, потому что у него, вернее у нее, лицо было усыпано веснушками, и, поймав краем глаза, я сперва приняла ее за кое-кого другого. Приглядевшись, однако, я увидела, что ее волосы длиной до подбородка и более прямые, черты лица отличаются, к тому же на ней одежда школьницы-спортсменки: майка с голыми плечами и руками, физкультурные шорты, полотенце вокруг шеи.

После этого я, возможно, выбросила бы ее из головы, но она смотрела на меня и отвела глаза тут же, как я глянула на нее. Я непроизвольно кинула еще один взгляд несколько секунд спустя, потому что одного раза не хватило, чтобы избавиться от неуютного ощущения, которое вызвало веснушчатое лицо на периферии поля зрения, глядящее на меня сквозь толпу. И во второй раз произошло то же самое. Я поймала ее взгляд, она тут же отвернулась.

В прошлом я автоматически восприняла бы это позитивно. Я была узнаваема, я была местной знаменитостью в городе с изрядным количеством выдающихся людей, и благодаря этому всякий раз, когда я выходила, меня хоть кто-то да узнавал. Я наслаждалась этим.

Сейчас? Предательские инстинкты ставили этот вариант на второе или даже на третье место. Первая мысль, вспыхнувшая в моей голове, как только я осознала, что на меня таращатся, улетела прямиком в больничную палату, где люди таращились на изуродованную меня в тщетных попытках понять, на что, собственно, они смотрят. Они дивились, как я вообще функционирую, как работаю, пытались понять конфигурацию. Когда я двигалась автоматически, эти движения привлекали взгляды.

Даже самые вежливые и твердохарактерные из них мучились, выясняя, на какой глаз или глаза они должны смотреть, чтобы создать и поддерживать зрительный контакт, и в поисках этого общего, естественного знаменателя они таращились на всю меня.

На всю эту тварь, циркового уродца, монстра.

Как там выразился Байрон на встрече с «Прозорливыми»? Тристан подпитывался жесткой борьбой. Байрон заряжался периодами отдыха. Это давало Тристану естественное преимущество в их бесконечном сражении за общее тело.

Я в этом отношении была ближе к Байрону. Я заряжалась вниманием, преклонением, поощрением, почитанием. Естественное развитие того, что я была создана для роли героини, потому что я могла надеть костюм, творить великие дела и получать то самое внимание и поощрение.

Веди я себя иным образом, это могло бы быть даже конструктивно и правильно. Но я была глупой девчонкой. Высокомерной. Почитание в небольших дозах – это хорошо. Я почитала Дина. Он почитал меня. В некотором смысле я иногда тянулась не к тем вещам, не так расставляла приоритеты в том, как справляться с преклонением и с публикой. Много о чем я сожалела, что тогда не делала иначе.

Это даже не главная причина, почему я, как и Байрон, не могла прибегнуть к самым естественным для меня способам подзарядки. Как психическая болезнь мешает больному в принципе увидеть свою проблему, так и моя способность восстанавливаться была искажена и нарушена. Запачкана.

Если подумать – Тристан тоже это упоминал. Он нуждался в людях. Он хотел гулять на вечеринках, отбросив все тормоза. Я хотела… наверное, я хотела, чтобы всякий раз, когда кто-то обращает на меня особое внимание, я не вспоминала нелогично, автоматически, неизбежно об отвратительной твари, занимавшей ту больничную палату.

Я хотела, чтобы меня не охватывала глубокая тоска всякий раз, когда я ловила на себе чей-то пристальный взгляд.

Там, куда унеслись мои мысли, тварь занимала главное место, знаменитая героиня – лишь второе. На третьем месте оставалась возможность, что разглядывание меня этой девочкой было чьими-то кознями, что эта юная веснушчатая спортсменка – агент Ябеды или наемница Кедрового Края. Не невозможно, но маловероятно.

Четвертое место: она считает меня привлекательной. Не невозможно. Пятое место: у меня на щеку налип кусочек завтрака или что-нибудь застряло в волосах. Шестое место: она смотрит куда-то в пространство, а я случайно попала на линию взгляда…

Мои мысли увязли в чем-то столь незначительном, сердце неопределенно ныло, и я лишь раскручивала в себе тревогу и расстройство.

Я проверила телефон. Можно сосредоточиться на работе. На непосредственной задаче.

 

У вас 49 непрочитанных писем.

 

У меня редко бывало больше трех.

 

Закрепленное письмо: Песий Зуб (2 часа назад)

[7 предыдущих сообщений]

9:15 утра, договорились. Встречу вас у станции.

 

(не прочитано) Кензи Мартин (5 минут назад)

ох просто хочу еще раз спросить есть ли новости о Рейне? ты скоро увидишься с Тристаном а они наверно на связи

 

(не прочитано) Кензи Мартин (18 минут назад)

и я вовсе не пытаюсь заставить тебя чувствовать себя виноватой

 

(не прочитано) Кензи Мартин (19 минут назад)

если не ответишь ничего страшного

 

(не прочитано) Кензи Мартин (20 минут назад)

но серьезно кто начинает день с математики?

 

(не прочитано) Кензи Мартин (20 минут назад)

не то чтобы они меня по прежнему наказывали

 

(не прочитано) Кензи Мартин (21 минута назад)

я вышла в туалет чтобы отослать это последнее потому что мы занимаемся углами и о боже это так скучно. еще хуже потому что мне не разрешили поднимать руку больше определенного количества раз. лучше пойти в туалет и быть продуктивной чем заснуть в классе или получить наказание согласна?

 

(не прочитано) Кензи Мартин (24 минуты назад)

я в супервосторге

 

(не прочитано) Кензи Мартин (27 минут назад)

думаю я решила с именем Всевида. оно милое правда? достаточно отличается от оптики чтобы сработать.

 

(не прочитано) Кензи Мартин (34 минуты назад)

[Прикреплённый файл: costumedoodlewoo_2.i – прикоснитесь, чтобы открыть в новом окне]

 

(не прочитано) Кензи Мартин (38 минут назад)

знаю я говорила что не буду слать тебе больше сообщений но я забыла что у меня в телефоне эти сканы:

[Прикреплённый файл: costumedoodlewoo_1.i – прикоснитесь, чтобы открыть в новом окне]

 

[У вас еще 39 непрочитанных писем. Прикоснитесь, чтобы продолжить чтение]

 

Если бы это были смс, я бы слышала звуковые сигналы при каждом новом, но я не слышала, и они накопились. Я приготовилась продолжать листать, заняв голову чтением мейлов в обратном порядке, но тут поезд замедлился, скрипя тормозами.

Тексты над дверями сменились. «Вагон 3: станция Блэкрок».

Школьники вышли, потом зашли другие, но в целом здесь стало намного свободнее. Я глянула на смотрящую на меня девочку, и та рефлекторно отвернулась.

Люди продолжали выходить, и все больше мест освобождалось. Началась небольшая суматоха: люди торопились занять свободные сиденья. Парень лет шестнадцати сел на освободившееся место рядом со мной.

В этот же самый момент в мой вагон из соседнего перешла Эшли, увидела меня и приблизилась. На ней были темные очки и черное платье, которое она выбрала в Кедровом Крае. Без бретелек, с полупрозрачной черной тканью, облегающей плечи и руки, украшенное чем-то вроде кружева из перышек. Рукава ныряли в черные митенки. Маленькие черные туфли походили на бальные, что очень сочеталось с платьем.

Я легонько махнула ей рукой.

– Я так и думала, что ты где-то здесь, – произнесла Эшли, приподнимая очки.

– Я написала тебе, когда села на поезд, – ответила я, прикоснувшись к телефону. Увидела, как ее выражение лица изменилось, и добавила: – А ты телефоны не любишь.

Мое сиденье располагалось так, что полноценные сиденья были спинками ко мне. Эшли прислонилась к спинке одного из них лицом ко мне, и парень рядом со мной тут же поднял сумку с колен, встал и перешел на освобожденный Эшли пятачок.

– Хочешь сесть на мое место? – предложила я ему.

Он кинул взгляд назад, покосился на меня, потом на Эшли и покачал головой. Едва не потерял равновесие, когда поезд пришел в движение.

Эшли откинула сиденье и села, закинув ногу за ногу и положив ладони сверху. Она приняла эту позу очень сознательно и целенаправленно. Даже угол наклона головы.

Я посмотрела мимо нее на веснушчатую наблюдательницу, которая вновь отвернулась. Это благодаря соседству Эшли мой мысленный настрой изменился, и тварь оказалась не так близко от поверхности, и взгляд не так сильно беспокоит?

Или я слишком мудрю? Может, я просто видела ее взгляд и ее реакцию достаточно много раз, и теперь она уже не ощущается такой тяжелой, давящей или потенциально враждебной? Теперь это меньше связано со мной и больше с ней.

– Он разумный, – произнесла Эшли. – Далеко пойдет.

Видимо, она подумала, что я смотрю на сбежавшего парня.

– Ты нарочно сняла очки, чтобы напугать его и заставить уступить место? – спросила я.

Эшли надела очки обратно и чуть улыбнулась мне.

– Тебе не следовало бы, – сказала я.

– Почему? Если бы был шанс, что я встречусь с ним еще, может, и не следовало бы, но я не встречусь. Город слишком большой.

– Мелочи распространяются, как круги по воде. Если ты создаешь хорошее или плохое впечатление, люди упоминают это в разговоре с другими, те тоже упоминают или несут дальше. Ты взаимодействуешь не только с ним. Ты взаимодействуешь со всеми, с кем он еще будет взаимодействовать. В меньшей степени, конечно, но я уверена, что это имеет значение.

– И что он скажет? Я ничего не сделала, он освободил место по доброй воле. Он что, скажет всем своим друзьям и родственникам, что увидел леди со страшными глазами и удрал, как бродячий пес, поджав хвост?

– Я думаю, что это имеет значение, – повторила я.

– Я хотела учиться у вас всех. Мне придется взять эти сантименты и подумать над ними…

– Хорошо, – сказала я.

– …потому что пока ты дала только сантименты. Ни одного хорошего аргумента.

Я повернулась в ее сторону, нахмурившись. Она улыбнулась чуть шире.

– Предположим, ты вышла на сцену, ты собрала всю инфу, у тебя красивый костюм, ты натренирована, ты крута, – произнесла я.

Она издала неопределенное «Мм».

– Ты делаешь свою первую большую работу. Ты вызываешь реакцию, привлекаешь внимание некоторых СМИ, попадаешь на видео, еще что-нибудь такое. На ТВ это мелькает вкратце, но люди обсуждают в интернете. Именно они создают твой онлайн-профиль и вносят инфу о тебе, они лепят ярлыки, делают описания, задают тон. Что если парень, которого ты напугала, окажется одним из них, и, когда он будет сидеть за клавиатурой и решать, что написать, он припомнит тебя?

– Я ему ничего не сделала.

– Но у него осталось о тебе хорошее впечатление?

Она пожала плечами.

– Что будет, если этот парень окажется в ситуации, когда он готов решить что-то насчет тебя или поделиться своими мыслями, и опишет кошмарное столкновение с тобой в поезде, как ты ему угрожала и говорила злые вещи?

– Я ничего не говорила.

– Но он подросток, он парень, а ты девушка, он будет думать об этой сцене снова и снова, он, возможно, будет раздосадован и захочет избавиться от этого чувства. Возможно, он солжет и оговорит тебя онлайн.

Эшли выглядела как живое воплощение недовольства.

Я пожала плечами.

– Ненавижу интернет, – произнесла Эшли. – Презираю. Когда я стану злодейкой, переселюсь в какой-нибудь периферийный мир, где интернета еще нет, и захвачу его. Я буду королевой, и мне не потребуется забивать себе голову подростками, которые могут лгать обо мне, не боясь возмездия.

– Выглядит как план, – сказала я. Пришла моя очередь кинуть в нее легкую улыбку.

– Да, да, – ответила она. Откинула голову, прислонившись затылком к стене вагона. – Меня принизили, полагаясь на сантименты превыше фактов. Как расклад перевернулся.

– Вообще-то я не об этом думала, – произнесла я.

Возможности пояснить мне не представилось. Девочка с веснушками подошла к нам. Прижимая руками к груди блокнот, она выглядела испуганной, но этот испуг, похоже, был больше из-за меня.

Слишком маленькая, чтобы быть той, за кого я ее приняла раньше, увидев краем глаза. Намного младше – лет четырнадцать на вид. Робкая, да, и нервозная, в этом они были похожи, но в других отношениях она держалась иначе. И одевалась она иначе – спортивно и уверенно.

– Привет, – сказала я.

– Вы случайно не… Вы Виктория Даллон.

– Да, это я.

– Я ваша фанатка. Уже много лет как.

– Как тебя зовут?

– Пресли.

– Знаешь, Пресли, я как раз думала о том, как я скучаю по тем дням в Броктон-Бее, когда мне удавалось налаживать связи с людьми. Я скучала по тем временам, а ты, возможно, только что сделала мой день.

Она улыбнулась, сперва осторожно, а потом улыбка стала более уверенной.

– Я год жила в Броктон-Бее, мне тогда было девять. У моей семьи тогда были проблемы. Это не имеет особого значения, но поэтому-то я там и жила, и я увидела вашу фотку и влюбилась. Я даже не знала, вы настоящий человек или нет и как вас зовут, только через месяц узнала. На день рождения мне подарили постер с той же самой фоткой.

– Какой постер?

– Ой, там был желтый фон, и вы летели, и у вас были руки расставлены сзади, как…

Она приняла позу, расправив плечи, отведя руки назад и сжав кулаки где-то в районе попы. Точнее, один кулак. Она по-прежнему держала блокнот.

– А, я его знаю, – сказала я. – Кажется, сперва это была журнальная обложка.

– Журнал у меня тоже есть. И куча всего другого. Даже после того, как я переехала в Портленд, я старалась собирать все, что выходило. Но постер был мне дорог.

– Я очень рада.

– Это была одна из первых вещей, которые я прикрепляла к стене своей комнаты каждый раз, как мы переезжали на новое место. И потом всегда, когда была растеряна, я смотрела на него. Я пошла в спорт, потому что прочитала, что вы были спортсменкой до того, как стали героиней, только это футбол, а не баскетбол, потому что я коротышка.

Это она произнесла с разочарованным видом.

– Ты в числе спортсменов, – сказала я ей. – Туда кого попало не берут. Держу пари, ты в футболе лучше, чем я была в баскетболе.

– Нет, – сказала она с таким выражением лица, будто это даже представить себе невозможно: расстроенным, с широко распахнутыми глазами.

Похоже, я нужна была ей как кумир в большей степени, чем как связь с прошлым или какая-то опора.

– Я получала много дополнительной критики и внимания от команды соперника, потому что я из семьи героев и многие знали мое имя, – сказала я. – Возможно, поэтому.

Пресли тут же кивнула.

– В моей команде одна девочка реально хороша, ей тоже достается что-то вроде этого. Я стараюсь быть похожей и на нее тоже.

– Ты собираешься и дальше обниматься с этим блокнотом или все-таки дашь ей подписать? – спросила Эшли.

Пресли выглядела ошеломленной, испуганной. Она набиралась смелости, а тут ее вдруг толкнули вперед.

– Веди себя вежливо, – сказала я.

– Я веду себя вежливо, – возразила Эшли. – Если все будет идти как идет, эта девица…

– Ее зовут Пресли, – перебила я.

– Она закончит рассказывать тебе, какая ты классная, так и не соберется с духом и потом будет пинать себя за то, что так и не получила автограф.

Я слегка закатила глаза и повернулась к Пресли.

– Ты хочешь, чтобы я подписала?

– Пожалуйста, – скорее выдохнула, чем произнесла она.

Я взяла блокнот и ручку. Давненько я таким не занималась.

– Когда я смотрела на вас на постере, я говорила себе, что вы – всё, чем я хочу быть: бесстрашная, и справедливая, и сильная, и хладнокровная. Каждый раз, когда я вступала в новую стадию своей жизни или переезжала на новое место, я смотрела на это под разными углами.

Я писала свое послание на внутренней стороне обложки, слушая девочку под скрип ручки.

– Когда нам пришлось эвакуироваться в Золотое утро, мы были вынуждены бросить всё.

Я подняла глаза.

– Мне жаль.

– Но мы вернулись, когда все успокоилось. Мы вернулись в свой дом, и он был почти цел, кроме разбитых окон и урона от воды. Мы смогли взять только то, что уместилось в машину, но постер я взяла. Я хотела, чтобы он был со мной, что бы ни случилось в будущем.

– Я могу только вдохновлять и подбадривать, и я очень рада, что мне это удалось. Однако сила, справедливость, хладнокровие – это идет от тебя самой. Все, что ты превозмогла, что ты пережила плохие дни, добралась сюда, потом справилась достаточно хорошо, чтобы вступить в спортивную команду, – произнесла я. Закрыла блокнот, оставив ручку между страницами. Протянула блокнот Пресли, и, когда та взяла его, положила мои ладони поверх ее. – Это и есть ты. Это твоя сила. Я примерно это и написала, но вслух тоже хотела сказать.

Когда я убрала руки, Пресли улыбнулась и обняла блокнот.

В следующую секунду она повернулась к Эшли. Понизив голос, спросила:

– А у вас есть способности?

Эшли кивнула.

– Вы не могли бы? – Пресли протянула блокнот.

– Нет, – ответила Эшли.

– Окей, извините, – сказала Пресли и слишком быстро, слишком настороженно вновь прижала блокнот к себе. Посмотрела на меня. – Спасибо вам огромное.

– Пожалуйста, – ответила я.

Но еще до того, как я договорила, Пресли отступила к своему местечку у дверей, где стояли другие школьники. Пятачок без сидений, где на другой стадии путешествия стояли бы велосипеды и коляски.

Я могла бы нажать, даже выговорить Эшли за ее поведение в этой ситуации.

Но я не стала, собралась с мыслями. В некотором отношении я чувствовала себя освеженной. Это был действительно приятный эпизод – с маленькой горчинкой в конце, но все равно приятный.

Мне приходилось привыкать уже, что приятные моменты в моей жизни постоянно оказываются тронуты горчинкой.

– Я не могу держать ручку, – прошептала Эшли.

Я глянула на нее.

Она приподняла руки, которые держала на коленях. Развернула одну, двинула пальцем. При этом слабом движении он дрожал.

– После разговора с Песьим Зубом у меня встреча, там их подрегулируют. А пока мне больно двигать кистями, и я не доверяю своей способности. Вот почему.

– Ты могла бы объяснить.

Она посмотрела на меня пристально.

– Могла бы, – повторила я.

Взгляд не изменился. Даже несмотря на темные очки, возмущение было очевидно.

– Круги по воде, ты сама сказала. Я раскрыла бы это не ей одной. Я бы рисковала раскрыть это всем, с кем она встретится в будущем.

– Хорошие вещи обычно распространяются энергичнее, чем плохие, – указала я.

– Сказала ты, проезжая на поезде через постапокалиптический город. В одном из множества разрушенных, искалеченных миров.

– Мило.

Поезд замедлился. Пресли возле дверей присоединилась к группе, собирающейся выходить.

– Я бы хотела ей сказать, – тихо произнесла я. – Даже если мы назовем это травмой, чтобы ты не раскрыла ничего жизненно важного.

– Ты действительно очень заботишься об этом.

– Да. А ты нет?

– Я забочусь, – ответила она. – Я не хочу лгать и казаться слабой, в то время как ты лжешь, чтобы казаться лучше.

Я напряглась.

– Ты сильная, да, – произнесла она едва слышно. Сняла очки. – Хладнокровная? Думаю, это игра. Эффективная, из тех, что спустя какое-то время становятся реальностью. Но пока прошло недостаточно много времени. Справедливая? Поживем – увидим. Но бесстрашная?

Она очень тихо фыркнула. Поезд остановился.

Я начала было отвечать, но во рту и горле, где полагалось находиться словам, было лишь какое-то пустое ощущение. Я закрыла рот, затем произнесла так же тихо:

– Ей нужна эта ложь.

Эшли пристально смотрела на меня.

– Говоря откровенно, – произнесла я по-прежнему тихо, но уже с гневом, – ты выглядишь хуже и мельче как человек, когда отказываешь в просьбе, которая тебе ничего не стоит, чем когда признаёшь, что ты покалечена.

– Временно покалечена, – возразила она. – Ты ошибаешься. Не могу придумать ничего хуже, чем пресмыкаться перед ребенком и говорить, что я слабая, когда всё совсем наоборот. Я могла бы убить всех в этом поезде, если бы потребовалось. Одного за другим. К тому времени, когда я добралась бы до следующего вагона, они были бы уже наготове, и это бы не имело никакого значения.

Я напряглась, увидев, как люди оборачиваются на нас. Они реагировали не на слова. Только на эмоции за этими словами.

Я что, спровоцировала ее на очередной приступ ярости, причем в сравнительно многолюдном поезде?

Не спровоцируют ли ее мои следующие слова? Мое молчание? Если я уйду? Если останусь?

– Она не знает, что это лишь временно, – сказала я. – Она просто думает, что что-то не так. С тобой или с ней.

– И пускай, – ответила Эшли. – Делай что хочешь, но не заставляй меня сожалеть, что я тебе что-то рассказала.

Я посмотрела вбок. Люди, включая Пресли, уже сошли с поезда, а встречный поток почти весь зашел.

– В любом случае, уже поздно, – произнесла Эшли. – Еще одно лицо, которое мы никогда больше не увидим и которое, вероятно, не создаст никаких кругов.

Я встала с сиденья.

– Скоро вернусь.

– Как хочешь.

Кинув взгляд назад и убедившись, что Эшли не собирается начать буйствовать, как угрожала, я пригнулась и поспешила к двери, продавливаясь через толпу. Когда я проходила мимо Тристана, он прикоснулся к моему плечу.

– Я сейчас вернусь. Присмотришь за моим рюкзаком? – спросила я, повернувшись к нему и идя спиной вперед. Указав в сторону Эшли, я одними губами добавила: «И за Эшли».

Он коротко кивнул.

Как только я вышла на платформу, двери позади меня закрылись. Я взлетела.

Почему это для меня так важно?

С высоты птичьего полета я могла рассматривать толпу в поисках нужного цвета волос, нужного роста, одежды, веснушчатых плеч, волос до подбородка.

Может, это эго?

Может, я просто ищу извращенного почитания меня любимой, после того как очень долго была его лишена? Тантал, наконец-то получивший глоток воды после столетий без? Паразитичный, печальный вампир-калека, как в тех плохих фильмах про Мэгги Холт, нашедший наконец жертву-добровольца?

Я отыскала ее и притормозила в нерешительности.

Но поезд уезжал. Мне следовало действовать.

Скорее инстинкт, чем действие. Я ничего не продумывала. Я не действовала в соответствии с планом, который подготовила и проработала, верно?

Я приземлилась, превратив инерцию движения вперед в быстрый шаг, потом замедлив его. Увидела изумление на лице Пресли. Люди поблизости явно испугались.

– Извини, – произнесла я. – Я тороплюсь. Можешь мне дать свой мейл?

Она огляделась, то ли смотря на толпу, то ли ища глазами Эшли.

Блокнот все еще был в ее руках. Она открыла его, записала что-то. Потом оторвала уголок листа и протянула мне.

– Я пришлю тебе что-нибудь, – сказала я.

Она безмолвно кивнула.

Я взмыла в воздух почти так же, как и приземлилась. Поезд уже удалялся. Я полетела за ним.

Не совершила ли я ошибку, оставив Эшли в возбуждении? Я понятия не имела, насколько хорошо они с Тристаном ладят. Не искажено ли мое восприятие?

Еще даже девяти утра не было, а я тонула в недельном запасе сомнений и опасений. Это не я. Я не должна быть такой.

На лету я проверила телефон.

 

У вас 52 непрочитанных письма.

 

А было 39 или 40, после того как я пролистала первую страницу.

Я здесь по ряду причин. Кензи – одна из них. Эшли – другая. Тристан, Крис, даже Света… и особенно Рейн. Рейн, взявший день отпуска от всего.

Они нуждаются в помощи. Это моя работа, моя задача. Данная мне человеком, который мне дорог, вовлекающая еще одного человека, который мне дорог, а также команду и место в мире, которого она так отчаянно желала.

Я могла бы это сделать. Но не хотела это делать за счет людей вроде Пресли.

Когда я посмотрела под таким углом, чувства и мысли заиграли новым светом.

Это сказалось на том, как я держалась, когда приземлилась в конце поезда на такую же маленькую площадку, как та, с которой спрыгнул Рейн.

Это сказалось на том, как я шла, как организовывала свои мысли.

Я вспомнила, как вернулась домой после своего первого официального ареста. Плохой парень побит, схвачен, доставлен властям. Все официально, в присутствии мамы. Я вошла в дверь, и мама сообщила папе, что у меня двойной дебют. Мой первый арест, мое первое боевое ранение – порез на лбу, уже зашитый. Она сдвинула мои волосы пальцами, чтобы показать папе.

Он выглядел очень усталым, когда склонился надо мной и поцеловал меня в макушку.

Он предложил мне печенья и молока, и я закатила глаза, хотя печенья очень хотела.

Я вовсе не была уверена, какое значение тогда имело печенье и имело ли вообще, но помнила, что с тех пор я стояла прямее, чувствовала себя более высокой, более сконцентрированной.

То самое чувство я сейчас хотела воспроизвести, когда шла по вагону, переходила в следующий, шла по тому вагону и переходила в тот, где ехала до того, как погналась за фанаткой.

Тристан сидел на моем сиденье и беседовал с Эшли. Та была напряжена. Непохоже, что она как-то успокоилась в мое отсутствие.

На Тристане была черная куртка поверх красной футболки, похоже, сделанной из ткани, впитывающей пот. Он снова покрасил волосы, и краска покрывала их до самых корней.

Когда я подошла, он сдвинулся в сторону, освободив сиденье между собой и Эшли. Эшли не сдвинулась; ее глаза были скрыты под темными очками. Вдоль вагона бежал тонкий лучик света. Не такой яркий эффект, как был раньше, – поезд ехал чуть ниже и под другим углом.

– Я теперь убеждена, что ты самообманываешься сильнее, чем мы остальные, – произнесла Эшли, как только я села. – Раз ты думаешь, что что-то из этого имеет значение.

– Возможно, – ответила я. Стала возиться с телефоном, вводя туда е-мейл.

– Ты ей сказала? – спросила она.

– Нет. Взяла ее мейл и сразу полетела за поездом. Привет, Тристан.

– Насколько я понял, у тебя есть фанатка, и вы с Эшли разошлись во мнениях, – сказал Тристан.

– Да, – кивнула я, не переставая печатать. – Есть что-нибудь от Рейна?

– Напуган, как последний засранец, но жив.

– Ясно, – сказала я. – Он будет в порядке?

– Без понятия. Но если они насядут на него, мы будем не в состоянии что-либо сделать. Я хотел бы попросить совета у Песьего Зуба, посмотреть, к каким ресурсам мы можем подключиться.

Я кивнула.

Введя адрес, я пролистала несколько страниц и оказалась на начальной странице почтового ящика.

 

У вас 55 непрочитанных писем.

 

Я удостоверилась, что никто нас не слышит. На сиденьях рядом с тем, где был Тристан, сидели люди, но в наушниках. Я сочла, что мы вполне в безопасности.

– Кензи, кажется, плавится, – произнесла я. – Или еще что-то. Не знаю, как это интерпретировать.

Я показала телефон Эшли, повернулась к Тристану тоже показать, но он уже вынимал из кармана свой телефон.

Показал мне его.

 

26 непрочитанных писем.

 

– Тебя она любит больше, – произнес он.

– Я сказала ей, что не пользуюсь телефоном. Она сперва была озадачена, но приняла это, – произнесла Эшли. – Теперь я рада.

– Что это? – спросила я. – Часть меня странным образом довольна, что этот поток сознания дает мне понять, кто она и как она думает, даже если это нехорошо, но… это нехорошо. Нездоровое поведение.

– Так и есть, – согласился Тристан. – Но могло быть и хуже. Если уж на то пошло, это хорошая прелюдия или разогрев перед нашей дискуссией с Песьим Зубом. Мы поговорим с ним, потом пошлем Кензи сообщение, если к тому времени у нее не конфискуют телефон, и посмотрим, как будут развиваться события.

– Если ты уверен.

– Я ни в чем не уверен, – ответил он. – Но у нас у всех есть свои уязвимые места, и Кензи со своими борется. Мы разберемся.

Я кивнула и села между ними.

– Могу я попросить вас об одной услуге?

– Что за услуга? – спросил Тристан.

– Почему бы и нет? – сказала Эшли. – Я совершила ошибку, отправившись на задание с двумя самыми упрямыми людьми из всех, кого знаю. Чему бы я ни подверглась, я это заслужила.

– Не исключено, что мы и есть два самых упрямых члена группы, – ответила я. Непроизвольно потянулась к той части себя, которая держалась прямо, сосредотачиваясь на задаче и на своей роли. – Но мы три самых стильных человека во всем этом мероприятии. Возможно, в этом отношении нам еще не хватает Кензи. Три из четырех самых стильных.

– Я бы не сказал, что Кензи стильная, – возразил Тристан. – Но это тема для другого дня. При чем тут стиль?

– Я хочу сделать фото. Придвиньтесь поближе. Пожалуйста.

Эшли пристально посмотрела на меня.

– Пожалуйста, – повторила я. – И раз у вас нет масок, Эшли, ты можешь воспользоваться моей рукой. Тристан, тоже прикрой лицо рукой. Примите фотогеничный вид.

– Меня фотографировали всего два раза, – сказала Эшли. – Это, в общем, были полицейские фотки.

– Ты выглядела достаточно хорошо для полицейских фоток?

– Конечно.

– Тогда выгляди достаточно хорошо для этого. Давай же. Это может стать твоим эквивалентом постера. Она решила, что ты достаточно классная, чтобы попросить автограф, давай подарим ей хорошее фото.

– Окей, – согласилась Эшли.

Двое придвинулись ко мне, я выставила руку перед глазами Эшли, раздвинув пальцы, чтобы один глаз был виден. Тристан закрылся одной рукой и расположился так, чтобы волосы не попали в объектив камеры.

Я моргнула и нажала кнопку съемки.

– Все это не имеет значения, – сказала Эшли.

Я добавила к фотографии подпись: «Спасибо, что подошла и поздоровалась. Фото только для тебя – не упускай нас из вида в будущем».

Я показала фотографию и подпись остальным. Получила от обоих «добро» и отослала фото.

Телефон я держала так, чтобы каждый мог видеть экран. После первой восторженной реакции напряжение Эшли, похоже, рассеялось. Вторая и третья заставили ее улыбнуться.

Так вот помогая, действуя в своей роли, я меньше чувствовала себя вампиром. Меньше чувствовала, будто я обслуживаю себя, потому что чувства были отложены в сторону, где они были не так важны.

Похоже, перед дискуссией с Песьим Зубом я удачно вошла в психологическое состояние воина-монаха.

 

⊙

 

Нам пришлось пройти немного, чтобы попасть туда, где ждал Песий Зуб. Он был в костюме, и его появление на станции вызвало бы сумятицу.

Во время нашей короткой прогулки по Гринвичу мы всюду видели следы протестов и забастовок. То тут, то там стояли примитивные постеры с лозунгами и призывами сражаться за правое дело.

Но для настоящих протестов был еще слишком ранний час. Лишь отдельные группки на углах улиц, отдельные разрозненные люди вносили хаос, другие прибирались. Стазис.

Песий Зуб ждал на холме, возвышающемся над городом. Выглядел он в точности как тот образ, что спроецировала Кензи. Анубис, только в западном стиле, с более короткой и тупой мордой и в костюме из отдельных панелей, представляющем из себя что-то промежуточное между трико и доспехом.

– Спасибо, что уделил нам время, – произнес Тристан и пожал Песьему Зубу руку.

– Это была моя просьба, – ответил тот.

– Привет, – сказала я, обменявшись с ним рукопожатием.

– Спасибо, что пришла, Виктория.

Он повернулся к Эшли. Та стояла, сцепив руки за спиной.

– Рада познакомиться, – произнесла она.

– Взаимно, – ответил он, приняв отсутствие рукопожатия как должное.

В разговоре повисла пауза.

– Это тяжело, – сказал наконец Песий Зуб.

– Мы благодарны, что ты помогаешь с Кедровым Краем, – произнес Тристан.

– Можем начать с этой темы, – предложил он. – Вы там были?

– Да, – кивнула я. – Двое из нас. Один более скрытно.

Морда его маски повернулась больше в сторону Эшли, затем он кивнул.

– Насколько там плохо?

Я ответила:

– Рэкет и крышевание в полную силу. Злодеи вселились туда массово. Люди уезжали при любой возможности. Те, кто не смогли уехать, сейчас парализованы, они помогают поддерживать тонюсенькую ширму нормальности и в то же время платят злодеям у власти ту мелочь, какую могут. Скакун и Панта сейчас – одни из самых выделяющихся наркоторговцев, и они там главные, так, что, вероятно, Кедровый Край служит им хабом.

– Там активничают некоторые очень жестокие Плащи, – добавил Тристан. – Некоторые из них, с которыми у нас есть незначительные отношения, похоже, набирают солдат с намерением устроить войну. Выглядит так, что в это может затянуть и нас, но мы не знаем на сто процентов, что они затевают.

– В общем, все как ожидалось, – произнес Песий Зуб.

Эшли сказала:

– У них есть комнаты на сдачу, но этот рынок они зажали. Они приветствуют новоприбывших, но только Плащей, только тех, кто будет им помогать. Бизнесы страдают или уже закрылись, а вне Кедрового Края нет идиотов, которые согласились бы их выкупать. Гниль в корнях – всему дереву конец.

Песий Зуб сказал:

– Я помню, на Бет была система, которую мы применяли к тем местам, где хорошие парни не могли победить или где все было настолько плохо, что восстановиться без шансов. В основном маленькие городки. Эвакуировать людей, перекрыть электро- и водоснабжение, закрыть и заблокировать дороги, сделать жизнь там максимально тяжелой, блокады по периметру, регулярные рейды, визиты больших героев. Были серьезные планы поступить так с Броктон-Беем.

По-видимому, его последние слова были адресованы мне.

– В итоге они сказали нет, – сказала я.

– Что ты чувствуешь по этому поводу?

– Думаю, если бы они сказали да, я смогла бы примириться с этим, – ответила я. – Он не был бы таким, как сейчас.

– Сейчас он очень неоднозначный.

– Верно, – согласилась я. – Не думаю, что тут есть однозначно правильный или неправильный ответ. Сейчас у него есть свои положительные стороны, для некоторых людей очень много значит, что он восстановился так неплохо, он сыграл огромную роль в нашем восстановлении после конца света. Но я с ним не в гармонии.

– А что в итоге будет с Кедровым Краем?

– Мы ослабим их опору, создадим для более фундаментальных команд возможность встроиться туда и сыграть роль противовеса, тем самым не дав событиям пойти в плохом направлении. Ты упомянул Броктон-Бей. Мы видели, что происходит, когда чаша весов склоняется слишком далеко в одну сторону. Слишком много героев выведено из игры, включая меня, и недостаточно пришло взамен.

– Если мы обнаружим что-нибудь особенно плохое, а мы, возможно, уже обнаружили кое-что плохое, то мы ударим по ним в рамках собственной большой игры, – заявила Эшли.

Мы с Тристаном взглянули на нее.

– С помощью других групп и сил, – добавила она.

– Мы можем быть одной из этих других сил, – ответил Песий Зуб. – «Цари горы» – команда не особо крупная и не особо сильная, но у нас есть своя территория, и мы помогаем хранить мир. В обмен мы могли бы рассчитывать на вашу помощь, когда дело коснется некоторых других проблем. В идеале – на помощь вас троих. Не…

– Кензи? – спросил Тристан.

– Я бы предпочел сказать «детей», – ответил Песий Зуб.

– Тебе придется начать-таки говорить о ней, – заметила Эшли. – Ты не можешь уклоняться от этой темы вечно. Если попытаешься, я рассержусь и уйду.

Он скрестил руки и зашагал взад-вперед. Здесь было несколько деревьев, и его бронепанели время от времени вспыхивали под пятнышками солнечного света, пробившегося сквозь кроны.

– Ты сказал, что это было тяжело, – напомнила я.

– Она притронулась к кому-то из вас перед тем, как вы сюда пришли? – спросил Песий Зуб.

– Она сегодня утром пошла в школу. А мы сюда, – ответил Тристан.

– Я подозревал, что произойдет то, что произошло. Потому-то и хотел встретиться, пока она в школе. Это минимизирует вероятность.

– Почему это имеет значение? – спросила я. – На нас жучки?

– Трекеры, камеры, микрофоны или… – он сделал паузу, но на нем была маска, а значит, если он пытался передать что-то этой паузой или выражением лица, то из-за маски его усилия более или менее пропали впустую. – …Звуковые камеры.

– Она намного лучше, чем была, когда ты ее знал, – произнес Тристан.

– Это отлично, – сказал Песий Зуб. – Я правда очень хочу, чтобы у нее все сложилось хорошо. Просто мне трудно. Я должен защищать себя, моих старых товарищей по команде. Я хочу защитить вас. Я хочу, чтобы люди в целом были в безопасности. Но, отложив это все в сторону, опять-таки, я хочу, чтобы для нее все вышло позитивно.

– Но? – спросила я.

– Но с Кензи, которую я знаю, это было невозможно, – ответил он. – Поэтому я должен был подготовиться к этой встрече, попытаться понять, что сказать и как это сформулировать, чтобы никому не причинить вреда.

– Она уже какое-то время ходит на психотерапию, – сообщил Тристан. – Она добилась колоссального прогресса даже по сравнению с моей первой встречей с ней. Я очень хочу это подчеркнуть.

– Я тебя слышу, – ответил Песий Зуб. – Просто меня беспокоит, что вы не будете слушать, а если так, то это плохой повтор того, как я, наш лидер из Протектората и наш посредник из ОПП говорили с ее школой. Повтор нашей встречи с ее новыми приемными родителями. Повтор нашего разговора с родителями ее новой подруги.

– Что происходило? – спросила я.

– Мы объясняли, они нас слышали, но не слушали. Они не принимали это всерьез, потому что ей… было тогда девять. Она милая, она одаренная, и она обладает очень извращенным набором навыков по части сближения с людьми, и она очень, трагически плоха в том, чтобы эту близость сохранять. Всегда начинается хаос.

– Сейчас она движется более размеренно в своем общении с окружающими, – сказал Тристан. – Она более беззаботная. И насчет сохранения близости? Пока у нее с этим окей. Скрещиваю пальцы.

Песий Зуб двинул рукой, постукивая кончиком большого пальца по боку указательного; выглядело это так, будто он хочет что-то сказать.

– Козерог, я правильно помню?

– Или Тристан.

– Тристан. Я тебя слышу. И слушаю. Она проходит психотерапию, она прогрессирует. Она делает большие шаги. Если давать численную оценку, насколько лучше она стала? Кинь в меня числом. Восемьдесят процентов?

– Девяносто пять, – сказал Тристан.

– Девяносто, – произнесла Эшли.

– Окей, – кивнул Песий Зуб. – Пять или десять процентов от того, что видел я? По-прежнему чертовски охеренно плохо. Я хотел бы дать вам совет и дополнительно проверить кое-что. Как человек, который уже проходил через это и скрещивал пальцы.

– Это несправедливо, ты… – начал Тристан.

– Тристан, – оборвала его я.

Я неотрывно смотрела на Песьего Зуба. Я была уверена, что всего на миг опередила его реакцию.

– Я попросил вас провести эту беседу в качестве своей стороны нашего взаимного соглашения, – сказал Песий Зуб. – Я прошу вас, позвольте мне сообщить вам это. Многое из этого довольно-таки мягкое. Дайте мне высказаться, а потом решайте, что делать с этим знанием.

Я покосилась на Тристана.

– Я затыкаюсь, – пообещал он. – Прошу прощения.

– Я здесь, чтобы слушать, – сказала Эшли. – А потом уж выскажусь.

Ей есть что высказать? Я этого не знала, когда она пригласила себя в эту поездку в качестве одного из «лидеров» группы.

– Пожалуйста, – обратилась я к Песьему Зубу.

– Я дам вам часть тех же советов, которые мои боссы давали нам и людям, взаимодействовавшим с Кензи. Минимизируйте ее домашнюю работу. Это включает в себя рабочую домашнюю работу. Плащевую домашнюю работу, если хотите называть это так.

– Почему? – спросила я.

– Потому что она так рвется угодить, что в процессе вредит себе же. В четвертом классе у нее был проект по искусству, предполагалось, что его будут делать в течение месяца, следуя инструкциям, которые будет регулярно раздавать учитель. В восемь или десять приемов, кажется. Она расспросила детей классом старше, что они делали в этом самом проекте, и все сделала за две подряд бессонные ночи. Ее приемные родители даже не осознали, что она это делает, потому что, оказывается, Механик по слежке-контрслежке очень хорошо умеет тихо пробираться в гараж.

– Слежка-контрслежка, – повторила я.

– Она пошла на это потому, что хотела восхитить учителя и увидеть выражение на его лице, – сказал Песий Зуб.

– Но она хорошей не была. Реакция учителя, – предположил Тристан.

– Он был в шоке, почти в ужасе. А Кензи, когда не получила той реакции, какую хотела, была почти что уничтожена. В последующие дни она была в таком стрессе, что ее вырвало прямо в классе, и… это не подняло ее авторитет у одноклассников, и в итоге ее перевели в другой класс. Это уничтожило ее сразу в двух смыслах: она любила некоторых своих одноклассников и обожала учителя.

– Как такое можно решить? – спросила я. – Что надо делать, чтобы сбалансировать ситуацию?

– Обращаться с этим как с полноценной работой, – ответил Песий Зуб. – Превентивные меры вроде тех, которые я рекомендую. Она готова пахать сколько угодно, если вы не перекроете ей дорогу и не помешаете. Так что вы должны всегда быть на шаг впереди. В этом отношении она та еще головная боль.

– Она упомянула, что у нее есть карточка читального зала, которая избавляет ее от домашней работы, – сказала я. – Похоже, учителя разрешают ей пользоваться им.

– Отлично. Я рад, что такая возможность есть. Но это касается не только школы. Она работает над этим вашим проектом в Кедровом Крае?

– Да, – кивнула я.

– Какие ограничения вы ей поставили на эту работу? На ее расписание?

– Она должна выполнять школьные задания, она не должна допускать, чтобы наши дела сказывались на ее успеваемости и посещаемости. Стандартные правила поведения Защитников.

– Это нужный шаг, но его недостаточно. Она на девяносто пять процентов лучше? Эти пять процентов означают, что она теряет сон, сидит в своей спальне или на койке в темноте, проверяя камеры и новые трансляции или разыскивая старые. Она уработается в ноль, пытаясь найти тот самоцвет, который сможет дать вам, чтобы заслужить вашу любовь.

Я посмотрела на Тристана, потом на Эшли.

Потом на Песьего Зуба.

– Ты считаешь, что это вероятно? Даже несмотря на то, что она прогрессирует?

– Я готов поставить реальные деньги. И сделал бы это с восторгом, потому что у моей команды непростая ситуация с финансированием, и это бы помогло.

– Черт, – ругнулся Тристан. – Мы можем сузить окно, поставить ограничения по времени.

– Или велим ей держать большинство механиковых вещей у нас, – сказала я.

– Сделайте и то, и другое, – предложил Песий Зуб. – Она будет работать над другими проектами, возможно сюрпризными, аналогично тому проекту по искусству в смысле намерения и исполнения.

– Она уже работает над кое-какими дополнительными проектами, – сказала я. – Глазная камера. Телепортатор.

– Вы ведь осознаёте, что она не создает телепортаторы, верно? – спросил Песий Зуб.

– Она никогда не лжет, – произнесла Эшли строго. – Не намекай, что это не так.

– Я не намекал, – ответил Песий Зуб. Его голос помягчел. – Я неверно выразился. Я думаю, что она может создавать телепортаторы. Но не создает. По той же причине, по какой она не создает пушки, мехи, ИИ, химикаты, биологические штуки. Она может это делать, но она продвинется на полпроцента за то время, за какое в своей епархии она бы целый проект завершила. И чтобы получить эти полпроцента, она потратит сотни долларов на материалы.

– Судя по тому, как ты это описываешь… – проговорила я. – Она в самом деле, искренне старается сделать свой телепортатор ценой громадного урона для себя самой?

– Именно, – кивнул Песий Зуб. – По крайней мере, насколько я понимаю. Она будет стараться завершить проект, она будет верить, что сможет, и заставит поверить других, но я готов поспорить, что она самоуничтожится, не пройдя и пятой части пути.

– Несмотря на все эти разговоры о самоуничтожении, жертве собственным здоровьем и сном, она, похоже, хорошо справляется, – сказала я. – На взводе после разговора с тобой, странноватое поведение, но… по-моему, ничего такого, с чем нельзя справиться.

– После того проекта по искусству? Когда ее вырвало в классе? Она не плакала до того, она не плакала после. Во всяком случае, мы не видели. Я всего один раз видел, как она плачет, но тогда плакали мы все. В какой-то момент она поняла, что, когда она выказывает беспокойство, другие отдергиваются или ее саму отталкивают от себя.

– Сейчас она лучше умеет это показывать, – произнесла Эшли. – Тот случай с сумкой. Это было позитивно.

– Если так, это очень, очень хорошо. Потому что раньше, чтобы пробить ее броню, требовался конец света. Ну а помимо этого, у вас на руках девяти… ей сейчас одиннадцать?

– Да. – кивнул Тристан. – Около того.

– У вас на руках одиннадцатилетка, которая так сильно копит в себе эмоции, что у нее волосы лезут клочьями или ее тошнит. Она никогда не плакала, она никак не подавала виду, что расстроена. Даже если сейчас она справляется лучше, вы все равно должны обращать на это внимание.

– На десять процентов от того, с чем имел дело ты? – спросила я.

– Виктория. Дела школы, дела Защитников были структурированы. Когда она переходила черту, возникало естественное противодействие. Наказания, правила поведения в классе, правила Защитников, присмотр, команды людей, совещающихся по поводу нее многие часы. Проект по искусству, смена класса, травля из-за ее поведения и ее глубинные реакции на травлю в школе – все это была легкая часть.

– Могу ли я спросить о тяжелой части?

– Спросить можешь, но не уверен, что у меня получится суммировать. У нас была девятилетка безо всяких якорей, когда речь заходила о чем-либо социальном. Никаких тормозов, почти полное отсутствие чувства границы, нулевой уровень эмоциональной защиты.

– Один наш знакомый описал ее словами «слон в посудной лавке, обожающий сервизы», – произнес Тристан.

– Не шути, – одернула его Эшли.

– Очень уместное описание, – сказал Песий Зуб. – И я не думаю, что кто-либо смеется.

– Что произошло? – спросила я.

– Семья одного из ее одноклассников переехала в другой город, во многом из-за нее. Еще одна или две семьи всерьез рассматривали такой вариант. Как минимум один из ее учителей по тренировочному лагерю был под расследованием, на кону стояла его работа и карьера. Большинство вовлеченных людей знало, каково быть рядом с Кензи, но процедуры надо соблюдать, к тому же, когда у тебя есть кто-то такой уязвимый, как она, никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. До того у нас была похожая история с лидером нашей команды Защитников, но мы ее предвидели и действовали активно, и там были обвинения с другим оттенком. Жаль, что я не могу живописать вам весь тот разрушительный путь.

– Нет, – отрезала Эшли.

– Нет? – переспросил Песий Зуб.

– Она не слон в посудной лавке. Она не головная боль, она не вестник разрушения, или Механик, или Защитник, или девятилетка, или одиннадцатилетка. Ты постоянно ее принижаешь, делаешь ее мелкой, а проблемы крупными.

– Проблемы были крупными, – ответил Песий Зуб. – Они грозили оборвать несколько карьер, сильно повредили нескольким другим, оторвали семью от привычной жизни и родного города. Она любит и влюбляется во всех, и только благодаря нашей бдительности она не стала жертвой какой-нибудь злодейской группировки или опасного психа из-за какой-нибудь отчаянной надежды найти с ними контакт.

– И она не жертва, – возразила Эшли еще жарче. – Она Кензи Мартин. Она человек. Ты, может, и видел всего один раз, как она плачет, но я это видела больше раз, чем могу сосчитать.

– Что, правда? – удивился Тристан. – Когда?

– На встречах. После. Во время приватных бесед.

– Плачет – это хорошо, – сказал Песий Зуб. – Это шаг вперед. Вполне возможно, что она сделала много шагов вперед. Я понимаю, что вы заботитесь о ней и верите в нее. Но я знаком с Кензи Мартин и много общался с ней, и мне очень трудно представить себе Кензи, которая исправна.

– Ты как будто о сломанной машине говоришь, – произнесла Эшли.

– Я не хочу говорить «лучше», потому что «лучше» может означать «на полпути». Что я имею в виду, так это то, что не могу представить, что Кензи, которая тогда была настолько серьезно сдвинута, сейчас… нормальная. Или будет когда-нибудь.

– Ненавижу это слово, – заявила Эшли.

– Не думаю, что есть какие-то хорошие слова для описания того, что так трудно инкапсулировать.

– Что ты посоветуешь? – спросила я. – Касательно того, что не связано со школой или с Защитниками?

– Обращать внимание, когда она рассказывает о новых друзьях и вообще о конкретных людях, играть на опережение, знакомиться с ними, бдить. Говорить с ее учителями. Говорить с ее приемными родителями или, если она в каком-то учреждении, с людьми в этом учреждении. Они, скорее всего, сильно загружены, но заставляйте их уделять внимание. Приведите всех на одну волну. Одни и те же правила для всех, границы, держитесь этих границ, минимизируйте физические контакты и жесты привязанности, если только психотерапевт не даст добро.

Я нахмурила брови. Покосилась на Тристана, и он сделал жест рукой, будто отмахиваясь, приглашая меня продолжать. Я была вполне уверена, что Песий Зуб тоже это увидел.

Но он никак не отреагировал.

Я мысленно сделала зарубку: акцент на приемных родителях. Надо будет переговорить с другими и уделять больше внимания Джулиену и его супруге.

– Честно говоря, я бы взял под жесткий контроль школу. Посмотрите, можете ли вы сделать так, чтобы она постоянно меняла классы или занималась чем-то внеклассно. Не поощряйте дружбу с одноклассниками, потому что она ни к чему хорошему не приведет. Если она начнет проявлять к кому-то по-настоящему романтический интерес, пресекайте жестко. Честно говоря, я бы вообще не советовал брать ее в команду.

– Это экстремально, – сказала я.

– Это отвратительное обесчеловечивание, – заявила Эшли. – Пока она не станет лучше, никаких человеческих контактов и отношений. Никто не может с ней сближаться, никто не может выказывать доброту, никто не может помогать ей или принимать от нее помощь? Ты лишь в шаге от того, чтобы сказать, что вообще не думаешь, что она когда-нибудь будет нормальной. Ты омерзителен.

Она зашагала было прочь, к той тропинке, по которой мы поднялись на холм.

– Эшли, – окликнула я ее. – Я понимаю, что ты говоришь, но мы согласились выслушать его в качестве услуги.

– Ну вот вы его и выслушивайте, – ответила она. – Потом, когда будете пересказывать остальным, расскажете мне, что, по вашему мнению, я должна услышать. Но я не собираюсь оставаться здесь и выслушивать, как этот дегенерат и имбецил сводит ее к проблеме, которую можно вот так вот решить. Она человек.

– Можно я расскажу анекдот?

– А я смогу остановить тебя, не убивая? – парировала Эшли.

– Подожди нас на станции, Эшли, ладно? – попросил Тристан.

Она унеслась прочь, я и Тристан остались с Песьим Зубом.

Он посмотрел на нас.

– Примерно год назад я говорил с одним товарищем по команде. Он сказал, что аддикция к еде – единственная, которую невозможно бросить. Совсем не есть невозможно, а есть умеренно ты из-за аддикции не можешь, и это тяжело. Я сразу же подумал о Кензи. Спустя буквально пару секунд после этих его слов я подумал: ты неправ, есть еще одна такая аддикция. Вы говорите, она человек, но она еще и человеконаркоманка. У нее аддикция к людям. Вы не можете ожидать, что маленькая девочка не будет взаимодействовать с людьми, и вы не можете ожидать от Кензи, что она в своем общении с людьми будет блюсти умеренность.

– И ты считаешь, что для того, чтобы эту проблему решить, надо… свести эти взаимодействия к абсолютному минимуму? – спросила я.

– Спустя месяцы или годы постепенно ослабить этот ремень. Если психотерапевт скажет окей.

Я вздохнула.

– Она справляется потрясающе успешно, – снова сказал Тристан.

– Я даже под дулом пистолета не скажу, что ей недостает рабочей этики, – произнес Песий Зуб. – Она для своего возраста просто блестящая, она по-своему добрая, и она не заслуживает тысячной доли того, через что прошла. Это разрывает сердце и тревожит.

Кензи говорила, что команда Песьего Зуба – второе ее самое большое горе.

– Чертовы агенты.

– Способности и агенты здесь на самом деле ни при чем, – возразил Песий Зуб. – Если бы вы сегодня отобрали у нее способности и влияние агента, завтра я бы вам дал точно такие же предостережения.

 

⊙

 

Мы вернулись в штаб-квартиру.

Света была в пути. Крис взял выходной для дополнительного Удовольствия, но не Бледного, и это последнее, предположительно, было важно.

Отсутствие Рейна ощущалось особенно остро, после того как его ситуация стала более явственной. Все теперь были слегка обеспокоены.

Эшли была на своей встрече. У Тристана подошло время передавать управление Байрону.

Кензи сидела в своем кресле за столом, ее проектор показывал вид на Кедровый Край.

– Ты что, прогуляла школу, чтобы добраться сюда как можно быстрее? – спросила я.

– Не, – ответила Кензи, не оборачиваясь. – Я посидела на уроках, на большой перемене заглянула в читальный зал и спросила, можно ли уйти пораньше. Мне сказали окей. Если хочешь проверить, позвони спроси.

– Мне не нужно проверять, – сказала я. – Ты честная.

– Извини за ту кучу мейлов. Света на меня наорала. Ну, то есть она не орала, но почти. Ей я послала почти столько же, сколько тебе.

– Ты пообедала?

– Положила обед в сумку, на случай если проголодаюсь.

– Слишком нервничаешь, да? – спросила я.

Она развернулась в своем компьютерном кресле и улыбнулась.

– Угу.

– Песий Зуб в первую очередь хотел убедиться, что ты окей. И что тебя не слишком заваливают домашней работой, – сообщила я. – И дал кое-какие советы, как нам сделать так, чтобы ты не замеханичила себя насмерть, когда положено отдыхать.

– Иногда это помогает. Отвлекает от разного.

– Мы должны найти баланс. Он подозревал, что ты остаешься на ногах допоздна, снова и снова пересматривая записи с камер.

– Когда мне не спится, бывает приятно смотреть такие вещи на своем ноутбуке в темной комнате. Сразу приходит сонливость.

Я кивнула.

– Он рассказывал что-нибудь стыдное?

– Не знаю, что считать стыдным, – ответила я. – Рассказывал о проблемах с учителями, со школой. Тристан и Эшли защищали тебя очень яростно.

– А ты?

– Я просто хочу разобраться в том, в чем необходимо разобраться. Чтобы все были счастливы и здоровы, чтобы команда осталась единой и в целом позитивной. Я поделилась кое-какими хорошими вещами, о которых знала.

– Он упоминал бабулю?

– Не уверена.

– Она была в интернете, она хотела заменить кем-то свою умершую дочь, и я почти что пошла к ней, а позже мы стали думать, что это она убила свою дочь. Стыдно.

– Это упоминалось, да.

– А как я заснула перед телевизором на диване у подруги?

– Это нет, кажется.

– Суперстыдно, – произнесла она. – А моих приемных родителей?

– Очень кратко.

Она кивнула. Потом улыбнулась.

– Спасибо, что рассказала.

Я положила руку на спинку ее кресла и закрутила, с каждым оборотом проводя пальцами по голове Кензи.

– Света уже едет сюда. Думаю, остальные уже более или менее разобрались со своими занятиями. Рейн прячется, остальные отдыхают или готовятся. Ты получила мейл?

– У меня забрали телефон. Если я хочу его получить обратно, должна завтра пойти к директору с мамой или папой.

– Я подозревала что-то в этом роде, – сказала я и улыбнулась. – Поменьше мейлов, и не пользуйся телефоном в школе, кроме чрезвычайных ситуаций. Песий Зуб сделает свой ход сегодня во второй половине дня.

Кензи выставила руку и остановила вращение.

– Как тебе это? – спросила я.

– Он не хочет повидаться со мной или поздороваться?

– Я сожалею.

– Наверно, у него хорошее оправдание. В этом он силен. Мне понадобилось время, чтобы понять.

– Он не хочет намекать злодеям о своей связи с нами.

– Звучит разумно.

– Хочешь, помогу тебе с домашкой, пока мы ждем? – предложила я. – И ты сможешь съесть свой обед. Если твоя нервозность немного улеглась.

– Я поем, – сказала она. – И помощь с домашкой – тоже хороший способ убить время.

– Идеально.

Я отошла к маркерными доскам, пока Кензи готовилась.

Тихим голосом она произнесла:

– Я хотя бы увижу его через камеру.

 

Предыдущая          Следующая