ГЛАВА 16. СЕНТЯБРЬ 3
1
Мне показалось, что я услышал слабую дрожь земли. Не успел я подумать «что за дела», как…
Бзун.
Одновременно звук и удар.
Мгновенный удар, как будто прямо снизу вверх. В следующий миг пол под ногами заходил ходуном, парты и стулья застучали друг о друга, с подставки у доски посыпался мел… Землетрясение? Хоть я и понял это, но все тело застыло и не желало слушаться.
Третий урок, математика. Реакции у учеников были самые разные.
Некоторые закричали – кто-то громче, кто-то тише.
Кто-то привстал и напрягся, кто-то вцепился в свою парту. Кто-то спрятался под парту. Многие, как и я, застыли на месте. Но, хотя реакции были разные, всеми владели потрясение и страх.
– Ребята, успокойтесь, – повернулась к классу и, все еще держа мел в руке, сказала учитель математики Инагаки-сэнсэй (она как раз писала на доске). – Похоже, землетрясение несильное. Все в порядке. Скоро все уляжется.
Как она и сказала, тряска к этому моменту уже стихла.
Один карандаш, лежавший на парте, скатился на пол. Глянув вверх, я увидел, что светильники на потолке качаются, но слегка. Похоже, землетрясение действительно было несильным. Вместе с чувством облегчения накатила слабость. И в этот самый момент…
Дзынь!
Внезапный громкий звук чего-то ломающегося.
Из-за того, что общее напряжение уже спало, этот звук вызвал еще большее смятение. Несколько человек снова вскрикнули, атмосфера в классе задрожала.
Оказалось, разбились цветочные вазы.
Вазы, с понедельника стоявшие на партах Симамуры и Куроя, обе с белыми хризантемами. Они упали на пол и разбились.
Возможно, вазы с цветами изначально стояли неустойчиво, возможно, их поставили слишком близко к краю парт. Упали они, несомненно, из-за землетрясения, но то, что они разбились именно сейчас, воспринималось несколько зловеще.
Вероятно, это послужило одним из триггеров странной ситуации, возникшей в классе 3-3 позже.
2
Двенадцатое сентября, среда.
В школу пришло еще меньше учеников класса 3-3, чем вчера, – где-то половина. Я был в числе пришедших и на этот раз не опоздал, вошел в кабинет до начала утреннего классного часа, но…
Был вариант и «не идти в школу». Тетя Саюри так и предложила: «Отдохнул бы ты сегодня дома». Но, даже если я буду отдыхать, сиденье взаперти в своей комнате лишь добавит уныния, и от этого тетя с дядей будут лишь сильнее волноваться… по-моему.
Телевизор в гостиной явно работал всю ночь. Даже когда я проснулся и вышел из дома, он продолжал бесконечно рассказывать о чудовищной трагедии в Америке.
Тетя Саюри сказала, что утром ей наконец-то удалось связаться с живущей в Куинсе Хикари-сан. У тети и дяди буквально гора с плеч свалилась, но хаос в Нью-Йорке продолжался, и тревога, по-видимому, никуда не уходила.
Даже той информации, которую мы узнали из теленовостей, было достаточно, чтобы понять всю серьезность того, что позже будет названо «серией американских терактов 9-11». Возможно, Америка, да и весь мир, окажутся теперь в очень тяжелом положении. Но…
Даже после того, как я окончательно проснулся, это происшествие казалось мне каким-то нереальным. Оно очень шокировало, но воспринималось как нечто не имеющее ко мне отношения…
Кроме того, меня гораздо сильнее волновало состояние Ягисавы и проблемы нынешних «катастроф». Впрочем, как бы я ни волновался, а поделать ничего не мог.
Думаю, мои одноклассники, пришедшие сегодня в школу, испытывали более-менее те же чувства.
– Видал новости вчера вечером?
– Видал. Случайно включил телик, а там на экране вот это.
– Сперва я даже не понял, что к чему.
– Как будто отрывок из фильма, да? Похоже было.
– Мы с батей вместе смотрели, он все повторял: «Это колоссально».
– По телику все время спецвыпуски крутят. Что будет-то?
– Похоже, уйма народу погибла.
– Да, погибло очень много.
– Что это было вообще?
– Теракт, что же еще.
– Да, так говорят.
– Будет война?
– Ну…
Естественно, с утра главной темой разговоров в классе было вот это, но все-таки…
– Ягисава-кун все еще без сознания.
– Неужели его не вытянут?
– Не знаю…
– Если это тоже «катастрофа», трудно будет.
– Но самоубийство? С чего вдруг Ягисава-кун – и самоубийство?
– Боялся «катастроф»?
– Самоубийство же тоже страшно. Я вот ни за что бы так не сделала.
– И тем не менее, кто-кто, а Ягисава-кун?
– Но предсмертной записки вроде не было?
– Ну…
…И такие разговоры тоже были.
Я ни с кем ни о чем не разговаривал – молча стоял у окна и смотрел наружу.
До вчерашнего вечера дождь то шел, то прекращался, но сейчас погода уже наладилась. Однако нельзя сказать, что стояла идеальная «ясная осень». Над головой простиралось чистое небо, но в горах виднелось множество облаков. Воздух был, будто вернулась середина лета, но (хотя, может, мне это только казалось) ветер нес в себе холод не по сезону…
– …Не хочу.
Мои уши снова выхватили кусок разговора в классе.
– Я больше не хочу.
– И я тоже уже…
– Не хочу больше ходить в школу. Не хочу, но сидеть дома в одиночестве и думать о том о сем… так и свихнуться недолго.
– Да уж. И за что нам это…
– Блин, дико не хочу. Страшно.
– По сравнению с нью-йоркским терактом это… ничем не лучше, а?
– Ничем не лучше.
– Не хочу умирать.
– И я. Страшно. Не хочу умирать.
– Не хочу умирать.
…Я тоже.
Не хочу умирать, подумал я. Но раз «катастрофы» продолжаются, то и я могу стать их жертвой, этот риск никуда не делся. Все, что мы сейчас можем, это каждый день молиться о своей безопасности, да?
На Тибики-сана во время утреннего классного часа было больно смотреть. Ясно было, что он, учитель, старался держаться как можно тверже, но и в лице, и в голосе была нескрываемая усталость.
О состоянии Ягисавы он сообщил страдающим тоном; когда просил «не быть пессимистами» и «как можно лучше беречься от болезней и несчастных случаев», его голос звучал бессильно. Я остро чувствовал, что Тибики-сан сдался, что он уже ничего не может.
– В нынешней ситуации никто не может избежать тревоги и страха. Если чувствуете необходимость, не стесняйтесь обсуждать со мной даже самые тривиальные вещи. Даже если я не решу проблему, на основании своего опыта, думаю, смогу дать некоторые советы. По поводу полицейского расследования вчерашнего происшествия можете не волноваться. Скоро все успокоится. Далее… – тут голос Тибики-сана немного окреп. – Со вчерашнего дня тут время от времени мелькают журналисты; если они будут вас расспрашивать – игнорируйте. Даже если им рассказать о «катастрофах», они лишь юмористическую статью напишут. Никому на пользу это не пойдет. И потом… – голос Тибики-сана окреп еще больше, и он продолжил: – Они на короткое время поднимут шум, но вскоре всё забудут. Как и интерес общества в целом: даже жители Йомиямы, если они не имеют непосредственного отношения к «феномену» и «катастрофам», очень недолго сохраняют интерес и воспоминания касательно всего, что с «катастрофами» связано. Им это непонятно, неестественно. Поэтому любая шумиха временная, она быстро утихает. Так было все эти без малого тридцать лет. Возможно, это тоже часть «изменений» и «подделок», привносимых «феноменом».
3
Между первым и вторым уроками пришла опоздавшая ученица. Это была Хадзуми, что меня слегка удивило.
В понедельник она по телефону решительно заявила: «Больше в школу ни ногой. Ни за что». И тем не менее… почему?
После второго урока я тишком глянул на Хадзуми, и наши взгляды встретились. Она смущенно отвернулась, но из-за парты не встала.
– Ты же говорила, что больше не будешь ходить? – спросил я, подойдя к ее парте у окна. – Почему-то передумала?
Хадзуми молча смотрела в окно, потом наконец ответила:
– Мне страшно. Почему-то страшно быть дома одной. Включу телик – там по всем каналам про американский теракт… Страшно.
Ее лицо было очень бледным. И, подойдя вплотную, я увидел, что оно более утомленное, чем прежде. Но…
– Ты мне говорила по телефону, что позавчера к тебе приходила Мисаки-сан, – я не мог не коснуться темы, которая меня волновала. Хадзуми, по-прежнему глядя в окно, молча кивнула. Я продолжил: – Ты сказала, у нее тогда была повязка на глазу. Когда ты вышла в прихожую, она эту повязку не сняла?
– …Сняла, – кинув на меня быстрый взгляд, ответила Хадзуми. – Стояла снаружи и глазела на меня.
– И?
– И все.
– Ничего не сказала?
– Только одно слово пробормотала: «Ясно».
Я представил себе эту ситуацию. Неудивительно, что Хадзуми было неприятно. И тем не менее…
Я задумался.
Раз Мей надела повязку, значит, видимо, в левой глазнице у нее был «глаз куклы». А раз она эту повязку сняла и «глазела» на Хадзуми, то… что, черт побери, это могло значить?
«Не может быть…» – естественное подозрение, возникшее в этот момент у меня в голове.
Не может быть… Нет, но…
Как это воспринимать, мне все еще было непонятно. Я был в полном замешательстве, когда прозвонил звонок к началу третьего урока…
4
Сотрясение было небольшим, тем не менее две вазы упали с парт.
Осколки и цветы раскидало по полу, вода расплескалась. Несколько учеников встали, чтобы все это убрать. Не то чтобы им кто-то приказал, но держались все как-то нервно.
Кто-то смел осколки метлой в совок, кто-то протер тряпкой мокрый пол, кто-то связал рассыпавшиеся цветы и положил на парты… На первый взгляд, это было серьезное, организованное поведение.
Другие смотрели, как они молча выполняют эту работу. На лицах у всех было напряжение. Потрясение и испуг от землетрясения ушли, но теперь, похоже, по классу расползалось напряжение и похожая на страх эмоция от соприкосновения с чем-то вовсе незнакомым.
Посреди всего этого…
Первую небольшую аномалию заметил не кто иной, как я.
Внезапно услышал какой-то неприятный звук и обернулся в его сторону с мыслью «Это еще что?». В лепестках белой хризантемы, поднятой с пола и положенной на парту…
Одинокое черное насекомое.
Что это?..
Вглядевшись, я понял.
– Муха… – вырвалось у меня. Одна из занимавшихся уборкой девушек (Фукути, староста) вскрикнула: «Гадость!»
В обычное время обнаружение мухи в классе вряд ли вызвало бы такого переполоха. Но в нынешней ситуации… Муха в цветке, преподнесенном усопшему, – действительно зловещая примета…
– Гадость! – снова воскликнула Фукути. – Когда она успела?..
Она принялась с отвращением отмахиваться от мухи. До меня донеслось тихое жужжание насекомого, изгнанного из цветка. А сразу затем…
Откуда-то послышался другой звук, словно это жужжание усилилось в десятки раз.
– Уаа! – вскрикнул кто-то. Парень, сидящий у окна. Я глянул, и…
Сразу за окном было что-то черное, большое, неясной формы… Так я подумал, но уже в следующий момент понял, что это. Мухи, тоже мухи. Рой из десятков, а то и сотен мух. И этот рой мог вот-вот влететь в класс.
Поднялся большой переполох.
И в этом переполохе у меня в голове внезапно…
Бзз, бзззз… ззз…
Высокое, пронзительное жужжание. Перекрывает это, что я слышал в реальности…
Бзз, бзззз… ззз…
Это же…
То самое, три года назад. Флешбэк того кошмарного переживания в подвале «Приозерного особняка»? Хотя последний год-два оно всплывало в памяти все реже.
Бзз, бзззз… ззз…
Высокое жужжание, обвившее все тело, проникшее внутрь до мозга. Заставившее меня вспомнить всю отчетливость, весь ужас «смерти», хочу я этого или нет…
Ученики запаниковали. Пооткрывали окна в коридор и стали пытаться прогнать налетевших мух туда. В итоге часть мух действительно улетела, но часть осталась…
– Аааа!
Услышав вскрик, я обернулся – голос принадлежал Хадзуми. Она вскочила и обеими руками смахивала мух с волос и одежды. Мухи, похоже, улетать не хотели.
– Блин… что за… Прошу прощения, – почти плачущим голосом проговорила Кусакабе и подбежала к ней. Вдвоем они принялись отгонять мух, и вскоре Хадзуми перестала дрожать.
Бзз, бзззз… ззз…
Суматоха в классе постепенно утихла, но у меня в голове все еще раздавалось тонкое жужжание. Как я ни мотал головой, как ни зажмуривался, исчезать оно не желало…
Я сел на стул, поставил локти на парту и обхватил голову руками. Вскоре нестихающее жужжание в голове дополнилось запахом «смерти», которого здесь просто не могло быть. Я, теряя из вида реальность, которая была перед глазами, зажал рукой нос.
– Это… сэнсэй, я… – услышал я чей-то голос, и в этот момент…
5
– Я, эмм, плохо себя чувствую…
Это произнесла ученица по фамилии Итиянаги. Она сидела за самой первой партой во втором ряду, считая от окон во двор. С моего места видно было только ее спину.
– А, – среагировала Инагаки-сэнсэй. – Если тебе нехорошо, сходи в школьный ме-…
Прежде чем она договорила, Итиянаги пропала. Раздался глухой звук. Похоже, она попыталась встать, но ноги ее не удержали, и она, откинув стул, рухнула на пол.
– Эй, ты в порядке? – спросила сэнсэй и с обеспокоенным лицом поспешила к ней. Но тут…
– И я. – И я тоже. – И я, – ученики один за другим стали сообщать в своем плохом самочувствии. И в классе воцарился хаос, сравнимый с паникой от мушиного вторжения.
– Тяжело дышать.
У парня, который это произнес, действительно грудь бурно вздымалась и опадала, словно он только что бежал со всех ног.
– Тяжело…
– Странный запах… – сказала девушка и прижала носовой платок к носу и рту. Таканаси? – Правда же, есть он, странный запах? От него постепенно начинает тошнить.
– И меня тоже… – встав, произнес новый председатель биокружка Морисита. – Совсем недавно, как-то внезапно.
Неровной походкой он двинулся к окну, но на полпути схватился руками за живот и упал на колени. И его резко вырвало…
Кто-то еще встал и шатаясь двинулся к двери класса, но тоже упал. Кто-то сидел на месте и, уткнувшись взглядом в парту, страдающим голосом бормотал: «Как же голова раскалывается…»
А что с Хадзуми? С этой мыслью я посмотрел на нее. Она безжизненно распростерлась на парте.
Кусакабе, видимо, тоже чувствуя какой-то неприятный запах, прижимала ко рту носовой платок. Это, встав со своего места, добралась до окна в коридор, высунулась туда по пояс и застыла. Потерявший в воскресенье сестру, но уже пришедший в школу Тадзими тоже встал, но скрючился рядом, точно полностью лишившись сил.
Ситуация явно была аномальная.
Почти все ученики в классе были в таком вот состоянии. Инагаки-сэнсэй глядела на это в полном замешательстве…
Похоже, класс впал в нечто вроде массовой истерии.
Несколько смертей подряд с начала второго триместра. Временно остановившиеся, но не прекратившиеся «катастрофы». Все охвачены тревогой и страхом, психологический стресс давит все сильнее, а тут еще землетрясение. Потом разбились вазы, вторгся рой мух… От всех этих зловещих событий уровень стресса разом вышел за грань терпения, и это привело к таким вот симптомам. Произошло ли это со всеми одновременно или же оказалось заразительным?
…Подобный анализ был проделан впоследствии. А сейчас я тоже был охвачен, поглощен творящимся в классе безумием.
– Да что же это такое?! – раздался чей-то выкрик. – Что творится? Мы что, все здесь умрем?!
Что за идиотизм. …Несмотря на эту свою мысль, сам я буквально только что привстал со стула, вцепившись в парту обеими руками, а дальше двинуться был почти не в силах. В голове по-прежнему звенело тонкое жужжание. Омерзительный запах «смерти» тоже не исчез, и на меня накатили тошнота с головокружением. Мной начало овладевать чувство, будто сущность под названием «я» вскоре вовсе отделится от реальности…
Затем с какого-то момента мои воспоминания оборвались. Вероятно, я потерял сознание и упал. Все, что я смутно помнил, – накладывающиеся друг на друга звуки сирен «скорой».
6
– …Со-кун.
Я открыл глаза, и передо мной была Идзуми Акадзава. Это место я помнил. Ее квартира во «Фройден Тобии», да?
– Говорила же, он очень важен, баланс «сил», – с немного рассерженным лицом сказала Идзуми.
– Баланс «сил», – повторил я собственным голосом и вдруг осознал. Она, Идзуми, была «мертвым» этого года и в тот июльский вечер вернулась к «смерти», а значит, она, которая сейчас передо мной, – не настоящая она. Конечно, она просто возникла у меня в голове…
– «Контрмера» против воскресшего «мертвого» – «тот, кого нет». Баланс двух «сил», очевидно.
– Очевидно?
Хоть я и понимал, что это не реальность, а что-то вроде сна, но ощутил некое раздражение и переспросил:
– Что очевидно?
Она печально улыбнулась и повернулась ко мне спиной.
– Подумай, Со-кун, – произнесла она. – И вспомни.
– …Со-кун.
Я открыл глаза, и передо мной была Мей Мисаки. Это место я помнил. Снова квартира во «Фройден Тобии», где я жил с апреля, да?
– В том же году, в тот же день, что и я, родилась моя младшая сестра – сестра-близнец. Мы были разнояйцовые, но все равно очень похожие… – тихо сказала Мей. – Но она умерла в апреле три года назад. В больнице.
Аа, это… это тоже не реальность. Не нынешняя реальность, а прошлая. В июне Мей однажды пришла ко мне в гости. Сейчас это скорее не сон, а всплывшее в голове воспоминание о том разе.
Мей тогда рассказала мне «историю своей жизни», которой до того почти не касалась. Я узнал ее истинные отношения с Кирикой-сан и…
– А…
Сцепив пальцы рук и выпрямив руки над головой, Мей сказала:
– Хотела бы я, чтобы не было ни семьи, ни кровных уз, вообще ничего такого. Но ребенок сбежать от этого не может. Даже если хочет, все равно не может, а тем временем становится взрослым, что бы он об этом ни думал.
«»Не хочу становиться взрослым». Во времена начальной школы, по крайней мере до лета трехлетней давности, я этого искренне желал. Но сейчас… что я об этом думаю сейчас?» …Так я тогда думал, и сейчас эти мысли тоже всплыли в голове. А дальше было…
– Кстати, Мисаки-сан. Можно у тебя спросить одну вещь?
И я спросил:
– Это о твоей сестренке, про которую ты мне рассказала. Как ее звали?
– Ее звали…
Губы Мей задвигались.
– Ее звали…
Она сбивчиво произнесла имя.
– Ее звали… ■… ■■. …■■■.
Я толком не расслышал. И по губам прочитать не смог.
Покинув растерянного меня, фигура Мей вдруг растворилась во тьме. И напоследок в моих растерянных ушах…
– Подумай, Со-кун, – раздался голос. Голос Идзуми… нет, или Мей? – И вспомни.
7
Я очнулся в кровати.
В первое мгновение я не понял смысла этого, но тут же сообразил: я в больничной палате. Потому что вспомнил звуки сирен «скорых» за миг до того, как отключился. Очевидно, кто-то заметил хаос, творящийся в нашем классе, и позвонил 119, после чего…
Я попытался медленно сесть, но голова была немного ватной, а так ничего особенно плохого… Нет, чувствовалась тупая боль в правой кисти с тыльной стороны. Я взглянул и увидел там повязку. Поранился, когда потерял сознание и упал? В левую руку была воткнута капельница, и при попытке подвигать ею тоже стало больновато.
– Как самочувствие? – спросил меня кто-то. Медсестра, как раз в этот момент вошедшая в палату. Пожилая женщина, может быть, немного моложе тети Саюри.
– Ээ… думаю, нормально.
На бейджике я увидел фамилию «Курумада».
– Рана на руке болит?
– Не, почти нет.
Курумада-сан подошла к койке, проверила капельницу и произнесла таким голосом, будто успокаивала маленького ребенка:
– Скоро закончим. И тогда я позову сэнсэя, да?
В этой ситуации «сэнсэй», видимо, обозначал не учителя, а врача.
– Эмм… где я?
– В городской больнице. Сразу много учеников плохо себя почувствовали, поэтому связались с нами.
– И всех сюда?
– Да.
Я обвел взглядом палату.
Одноместная, маленькая. Возле койки один стул, на нем стоит моя сумка. Когда меня везли, кто-то ее захватил?
Не обнаружив часов, я спросил, сколько времени. Час сорок дня, сообщила Курумада-сан.
– А остальные сейчас где?
– Те, у кого были легкие симптомы, отдыхают в общей комнате на шестом этаже. Тех, кто потеряли сознание или поранились, поместили в свободные палаты и лечат.
– Никому ничего не угрожает? – не мог не спросить я.
– Такого, чтобы жизнь была в опасности, нет…
– Слава богу.
Курумада-сан ласково улыбнулась.
– Я слышала, проблемы были из-за плохого запаха, это так?
На этот вопрос я не смог дать ответа. На самом деле я вообще не понимал, о чем сейчас говорить…
– О, уже закончилось, – сообщила Курумада-сан и отработанным движением отсоединила капельницу. – Ну, полежи пока так, отдохни.
Медсестра ушла, оставив меня в одиночестве, и тут моих ушей коснулся долгий, протяжный грохот. Это гром? Но сегодня было ясно… Я с подозрением глянул в окно.
Неба было вообще не видать. Царил сумрак, какого не ожидаешь увидеть днем.
Я слегка удивился, затем содрогнулся. …Очень плохое предчувствие. Смутные опасения ширились, заставляя все тело дрожать.
8
Мне велели «отдыхать», но лежать неподвижно я не привык.
Встал с койки и вытащил из сумки на стуле мобильник.
Было два пропущенных звонка, оба от тети Саюри. Наверняка школа связалась с домом. Тетя заволновалась и позвонила мне.
Я подумал, что надо сказать ей, что мне ничего не угрожает, и нажал кнопку вызова. Но то ли с радиосвязью были какие-то проблемы, то ли еще из-за чего-то – в общем, я услышал только жуткие помехи, а соединения не было…
Убрав мобильник в карман брюк, я вышел из палаты. Хотелось в туалет. Сперва меня немного пошатывало, но это быстро прошло. …Пожалуй, я уже в порядке.
Номера палат в коридоре начинались с пятерки, значит, я сейчас был на пятом этаже. Я понял, что здесь педиатрическое отделение.
Прилично отойдя от своей палаты, я нашел наконец туалет и сделал свои дела. Потом еще раз попытался позвонить тете Саюри, но опять в телефоне были сплошные помехи. Поэтому мне оставалось лишь послушно вернуться в палату. Но…
– А? – вырвалось у меня, и я остановился.
Передо мной было помещение вроде рекреации, не отделенное от коридора никакой перегородкой. По площади оно было как половина школьного кабинета, там стояло несколько столиков и стульев.
В одном углу располагался большой телевизор. Шел спецвыпуск новостей с рассказом о положении дел в Америке, но звук был выключен. А перед телевизором…
…в одиночестве стояла маленькая девочка. Стояла спиной к экрану, склонив голову чуть набок, и смотрела на меня.
– Здравствуй, – обратился я к ней. Потому что лицо показалось мне знакомым. – Киха-тян, да?
Кажется, да, эту девочку зовут Киха. Дочь Усуя-сэнсэя из «клиники», второклассница началки. Но…
Сейчас на ней была лимонно-желтая пижама. Не та одежда, в которой возвращаются домой из школы. Значит…
– Ты тут лежишь? – на автомате спросил я. – Где-нибудь болит?
Девочка Киха этот вопрос пропустила мимо ушей.
– Папа беспокоится, – тихо произнесла она.
– Ээ… – я не понял смысл фразы и повторил: – Папа…
Что с ним? Но, прежде чем я спросил, Киха молча отвернулась. И медленно зашагала к выстроившимся в ряд окнам. Я, естественно, заволновался и двинулся следом.
Я понятия не имел, где в этой сложной структуре больницы сейчас находился. Поэтому не понимал и то, в какой части здания находятся окна, к которым шла Киха, и куда они смотрят…
Киха подошла к единственному окну, которое было открыто, и остановилась. Я, шедший сразу за ней, проследил за ее взглядом.
Снаружи было еще сумрачнее, чем когда я в прошлый раз смотрел в окно палаты; похоже, солнце скоро зайдет. Грома слышно не было, зато ветер свистел несмолкаемо. И был еще один звук, совершенно непохожий на шум ветра. Не естественный звук. Ужасно грубый, ужасно неприятный… Грохот какой-то машины? Вертолет?
Киха неотрывно смотрела наружу. Не говоря ни слова, не двигаясь.
– Эй, что случилось? – тихо спросил я. – Что-то…
– Ветер, – проговорила Киха.
– Ээ, что?
– Ветер, – повторила она и вытянула правую руку вперед. Я подошел и встал рядом с Кихой, посмотрел на мрачное небо и искоса глянул на выражение лица девочки. И ахнул.
Широко распахнутые глаза. Темные, но другого цвета, чем раньше, странного цвета, будто капли темно-синего металла. Так выглядело.
Эта девочка…
Внезапно в ушах у меня прозвучали слова, которые Усуй-сэнсэй сказал когда-то о своей дочке.
«Она… всегда была немного странная».
– Ве-тер на-дви-га-ет-ся, – произнесла Киха. С таким выражением лица, будто была одержима чем-то. Лишенным интонаций голосом, будто ею двигала не ее собственная воля.
Ве-тер на-дви-га-ет-ся. …Ветер надвигается?
В следующий же миг…
Звук ветра внезапно изменился. Пронзительный свист, который был слышен до сих пор, исчез – и, едва я успел так подумать, раздался чудовищный рев, будто все эти звуки собрались вместе, в нечто единое.
Тут я ощутил уже не предчувствие и не опасения, а прямо страх.
Освещенность тоже изменилась. Слово «сумрак» уже не подходило – стало темно, как ночью. Словно густая тьма откуда-то появилась и разом наползла. И…
Надвинулся ветер.
С ужасающим звуком, похожим на рев чего-то огромного.
Страшный ветер, ворвавшийся в помещение через открытое окно, ударил стоящую возле окна Киху. Короткий вскрик. Маленькое тельце в буквальном смысле сдуло, оно покатилось по полу.
Прямой удар ветром получил и я. Меня не сдуло, но я отступил на несколько шагов и, не в силах устоять на ногах, опустился на колено. Мало того – мне пришлось упереться в колени обеими руками, чтобы сопротивляться силе ветра.
Раздались крики других людей, находящихся в этом же помещении (нескольких взрослых и двух-трех детей). Разложенные на столах брошюры и прочие бумажки беспорядочно запорхали в воздухе.
Я кое-как сумел подняться и, сопротивляясь ветру, двинулся к окну. Подумал, что надо бы его как-нибудь закрыть. Но…
Бам.
Поблизости раздался какой-то глухой, но громкий звук. Кто-то опять вскрикнул. Я тоже чуть ни закричал от неожиданности. Затем…
Бам.
Снова тот же звук.
Что это? Что, блин, на этот раз?
Бам, бум, бабам…
Звуки продолжались.
Это было за окнами, выстроившимися в ряд прямо передо мной. Что-то упорно билось в окна. Такие вот звуки.
Добравшись до окон, я понял, что это за «что-то». Птицы. Голуби самых разных размеров.
Их сдуло внезапным сильным ветром? Или они пытаются от ветра спастись? Или их сбила с толку резкая смена погоды? Так или иначе, стая голубей в панике стала биться в окна больницы, и…
Голуби, которые, после того как врезались в окна, так и остались за них цепляться. Голуби, которые, полностью обессилев, упали. Голуби, восстановившие силы и улетевшие. …В общем, они были в самом разном состоянии, но все в той или иной степени поранились, у них шла кровь, которая измазала оконные стекла – отвратительное зрелище. В нескольких местах по стеклу побежали трещины. Если так и продолжится, возможно, стекла не выдержат и разобьются.
Что, черт возьми, происходит снаружи, вокруг больницы? Что должно произойти?
Воспоминания о внезапной буре, случившейся в начале мая, всплыли в голове, точно это было только что. Во время урока естествознания ныне покойной Камбаяси-сэнсэй. В тот день, когда Хадзуми отказалась от роли «той, кого нет» и заявила, что существует. Окна разбились от градин, налетевших, как пулеметный обстрел, и да, тогда в класс ворвалась раненая ворона…
Сейчас, в отличие от того раза, града не было. И дождя тоже. Однако ветер дул несравнимо сильнее.
Ветер продолжал яростно завывать. С сильным порывом один голубь влетел через открытое окно. Именно сейчас, заметив переполох, прибежали несколько сотрудников. Под крики собравшихся голубь влетел в коридор и унесся прочь.
Одна из медсестер взяла за руку упавшую Киху и помогла ей встать.
– Что с тобой, Киха-тян? – обратилась она к девочке. – Ты в порядке? Испугалась? Давай вернемся в палату.
С облегчением убедившись, что девочка послушно идет с медсестрой, я, словно спасаясь бегством, отодвинулся от окна. Мои колени дрожали. Казалось, температура воздуха резко падает, но мне вдруг почудилось, будто я, так чувствующий, – это не «я». Как-то это чувство… Ааа, вот оно что.
Когда меня ударило ветром в первый раз, внезапно половину «меня» выдуло изнутри тела наружу, и поэтому…
Поэтому я в таком состоянии. Вот такие сомнительные мысли начали меня атаковать, когда…
Снова раздались крики нескольких людей разом.
Светильники на этаже вдруг неуверенно замигали, потом потухли.
9
Этот блэкаут длился всего несколько секунд, после чего освещение вернулось, но лампы продолжали мигать. Точной причины я не знал, но, возможно, из-за сильного ветра снаружи здания в электрической системе возникли какие-то проблемы.
Я отвернулся от суматохи и вышел в коридор. Меня все еще держало странное ощущение, будто половина «меня» находится снаружи…
Вернуться в палату? Или пойти в рекреацию на шестом этаже, посмотреть, как дела у других?
Рассеянно ворочая в голове эти мысли, я шел по коридору.
Из-за кошмарного скачка погоды и проблем с освещением повсюду из палат выходили люди и бесцельно бродили туда-сюда. Слышались рингтоны мобильников. Плач и всхлипы детей. Я видел взрослых, которые, вцепившись в сотрудников больницы, выпытывали у них, что происходит. …Больница, еще совсем недавно спокойная, теперь вся гудела, как растревоженный улей.
Возможно, голуби врезались в окна не только там, где я только что был. Даже идя по коридору, я чувствовал, будто меня обволакивает свист ветра: не исключено, что где-то еще разбились окна. В общем, странная ситуация. И, видимо, проблема не только на этом этаже. С чем-то нетипичным столкнулась вся больница.
«И тем не менее…» – думала половина «меня».
Недавнее это в исполнении девочки Кихи – что это было?
Просто почувствовала приближение сильного ветра и в тот же момент сообщила об этом? Или же…
«Папа беспокоится», – сказала она. У нее какие-то проблемы со здоровьем, а она самовольно покинула палату, где лежала, и в тот момент оказалась там? Но «папа», то есть Усуй-сэнсэй…
А, вот оно что, подумал я.
Может быть, Усуй-сэнсэй именно сейчас направляется в больницу? Сюда на «скорых» доставили много учеников средней школы. И, чтобы проверить их состояние, пригласили врача-психоневролога.
Может быть, в этом смысле он и «беспокоится»?
О чем беспокоится, почему беспокоится? Что, блин, эта девочка, Киха Усуй, имела в виду?..
Все-таки лучше не возвращаться в палату, а подняться на шестой этаж. Может, там встречусь с Усуем-сэнсэем. Если встречусь, стоит рассказать ему о состоянии Кихи только что.
Я как раз оказался у плана этажа. Найдя знак «Центральный лифт», я разобрался, как туда идти.
В не очень быстром темпе я двинулся по коридору, где все так же мигали лампы. Через несколько поворотов оказался в лифтовом холле. Однако оба лифта не работали. Последствие того блэкаута?
В холле собралось несколько взрослых; слышались голоса: «В чем дело?», «Что случилось?» То ли раздраженные, то ли недовольные, то ли обеспокоенные…
– Хирацка-кун, – позвали меня в этот самый момент. В коридоре с противоположной стороны холла я увидел знакомую фигуру в черном. Тибики-сан. – Мне сказали, ты в палате на этом этаже. Как самочувствие? Уже в порядке?
– Да. Уже нормально.
– Вот как. Ну хорошо.
– А как дела у ребят на шестом?
– Похоже, все в целом успокоились. К некоторым примчались встревоженные родители, так что там сейчас содом.
– Тибики-сан, что же случилось в классе на третьем уроке?
– Я узнал подробности от Инагаки-сэнсэй. Похоже, суматоха началась из-за плохого запаха, но в реальности никакого плохого запаха не было, так что это было нечто вроде массовой истерии или массовой паники. Врачи, осмотревшие учеников, тоже так считают.
– …Да.
Заново прокрутив в голове события в классе прямо перед тем, как я сам вырубился, я кивнул. Забинтованная правая кисть тупо ныла.
– Слава богу, что ни с кем ничего плохого не случилось.
– Угу, – кивнул в ответ Тибики-сан. – Однако спокойствия нет и тут.
Он нахмурил брови и поднял глаза к мигающим потолочным лампам.
– Что здесь…
– Голуби, – сообщил я. – Только что туча голубей врезалась в окна, и поднялся переполох.
– Столкновение птичьей стаи с окнами больницы? – брови Тибики-сана нахмурились еще сильнее.
– А незадолго до этого погода вела себя странно. Подул дикий ветер. Дождя не было, но выглядело так, будто это место, Юмигаока, внезапно очутилось в центре урагана.
Больница оказалась в такой неординарной ситуации из-за того, что сюда привезли учеников класса 3-3, подверженных «катастрофам»?
«Немыслимо», – хотелось мне думать, но, вспомнив всю ярость и безумие обрушившихся на нас в сентябре «катастроф», я понял: что бы тут ни произошло, я не удивлюсь. И это привело меня в ужас.
– Тибики-сан, что вы будете делать дальше?
– Сейчас собираюсь снова подняться наверх.
– Тогда я с вами.
Сумку, оставшуюся в палате, можно и потом забрать.
– Лифт сейчас не работает. Лестница там, – показал Тибики-сан, и мы вдвоем пошли на шестой этаж.
10
На лестнице мы наткнулись на спускающуюся ученицу. Хадзуми.
– Ой, – одновременно вырвалось у меня и у нее. Тибики-сан спокойным тоном поинтересовался у нее:
– Что случилось?
– Это… мне страшно, – глядя Тибики-сану в лицо, ответила Хадзуми. – И раз мне уже стало лучше, то…
– Но, Хадзуми-сан…
– Раз мы в той комнате все вместе, может случиться еще что-нибудь страшное. Вот недавно и электричество выключалось, и жутким ветром окна побило… Мне страшно.
– Но снаружи опасно, именно из-за сильного ветра.
– Я буду в фойе на первом этаже. Там не страшно.
И, не желая больше слушать, Хадзуми побежала по лестнице. При виде ее меня охватило неописуемое чувство опасности, но – нет, тут же возразил я сам себе.
В опасности сейчас не только она.
В страшно опасном психологическом состоянии сейчас все, кто тогда, на третьем уроке, так вот посыпались, и я не исключение. Нас привезли сюда и оказали помощь, и те симптомы на время утихли, но опасность, засевшая в наших головах, никуда не исчезла…
Войдя в коридор шестого этажа, я двинулся за Тибики-саном. Лампы мигали и здесь, как на пятом, и повсюду шумели люди.
Несколько раз свернув за углы, Тибики-сан остановился.
– Туда, – указал он вдоль длинного, прямого коридора. – Там есть большая комната, которую не использовали, поэтому больница…
В этот момент его слова что-то оборвало.
Странный грохот.
Грохот. Мощный звук, словно что-то разбилось со страшной силой. И как будто все здание содрогнулось.
«Снова землетрясение?» – подумал я, но тут же понял, что нет. Не землетрясение. Больше похоже на то, что случилось в прошлый четверг. Тогда из сносимого здания вывалилась бетонная глыба.
Люди в коридоре тут же попадали на пол, обхватив головы руками. Сотрясение было таким сильным, что они сделали это на автомате.
– Что это сейчас было… – пробормотал Тибики-сан. – Что-то совсем…
Его голос утонул в криках других людей. Вопли. Плач. И гневные возгласы.
– Плохо, – пробормотал Тибики-сан и перешел на бег.
По-прежнему не понимая, что, блин, произошло, я погнался за ним. Пробежав немного вперед, я увидел такой ужас, что застыл на месте.
Крышки закрепленных на потолке в ряд светильников отвалились и упали, разнообразное оборудование тоже попадало. Повсюду валялось разбитое стекло. Видимость впереди была плохая – должно быть, из-за поднявшейся пыли? И запах. Запах пыли. Запах чего-то химического. И еще вонь чего-то горелого…
Тибики-сан тоже остановился.
Я широко распахнул глаза.
Спереди доносился плачущий голос и звук шагов. Из дымки одна за другой стали появляться фигуры людей.
Ученики в форме Северного Ёми. Сперва один парень, потом три девушки, за ними еще один парень…
– О, сэнсэй. Это ужасно! – воскликнул, обращаясь к Тибики-сану, первый парень, председатель биокружка Морисита. У него все было грязным – и лицо, и волосы, и рубашка, и брюки. Остальные были в таком же состоянии.
– Что произошло? – спросил Тибики-сан. – Что это было?
Морисита замедлил шаг, чтобы ответить, и его отпихнули бегущие следом три девушки. Неровной походкой они пробежали мимо нас с Тибики-саном. «Хватит уже», «Простите», «Надо валить», «Срочно бежать»… Вот что они произносили.
– Вертушка, внезапно, – с отчаянным видом сказал Морисита. – Кажется, врезалась в окно соседней палаты. Стены и потолок обрушились, это дошло и до той комнаты, где были мы…
Вертушка?
В смысле, вертолет?
Я был настолько поражен, что не находил слов.
Он потерял управление из-за сильного ветра? Но врезаться не куда-нибудь, а именно в то здание именно на том этаже именно рядом с тем местом, где собрались ребята из класса…
– Вертушка уже в хлам. Та палата, куда прилетели лопасти винта, тоже уже в хлам. Всё в хлам, ужас. Немыслимый ужас.
– Кто-нибудь поранился?
– Кажется, да. Но, в общем, все в шоке, надо бежать, уже ничего не поделаешь…
Пока они говорили, мимо один за другим пробегали еще люди. Были и мои одноклассники, и другие, взрослые. У некоторых было на лице отчаяние, как у Мориситы, у других – потрясение. И вскоре…
Все здание содрогнулось от оглушительного взрыва. Сдетонировало топливо поврежденного вертолета?
Сквозь заполняющую воздух пыль стало видно пламя. И начал надвигаться жар.
– Плохо. Беги! – громким голосом приказал Тибики-сан, и я понесся обратно.
Мигавшие до сих пор лампы полностью погасли, и в коридоре без окон повисла тьма. Сработала пожарная сигнализация, и пронзительно завыла сирена.
К людям, которые и так были в коридоре, добавились выбежавшие из палат пациенты и посетители, напуганные сиреной. Были и врачи с медсестрами. В подобной ситуации ожидать от всех каких-то организованных действий не стоило…
Вскоре больница погрузилась в панику и хаос.
11
После этого мое сознание все более раздергано, реальность странно фрагментирована.
Подумав «надо бежать», я развернулся и побежал по коридору, это точно, но двигала моим телом лишь половина «меня». Вторая половина, по-прежнему выдутая «вовне», как будто смотрела с отдаления на все усиливающийся хаос и на мечущегося в этом хаосе меня.
Люди бегали по темному коридору, одновременно что-то крича. Заработали автономные генераторы, и вскоре включилась аварийная система питания, однако зажглось лишь несколько ламп. И, словно нанося последний удар, пополз дым от пожара, разгорающегося в глубине этажа…
Хаос все усиливался, переходя постепенно в панику.
Люди бежали к лифтовому холлу, но лифты, вероятно, все еще не работали. Тогда вся толпа хлынула к лестнице. Там были и пациенты, способные передвигаться с трудом. Что, блин, с ними будет? …Так думал «я», глядя на ситуацию. В то же время другой «я» пригнулся, чтобы не вдыхать дым, и вместе с потоком людей пытался убраться оттуда…
Тибики-сан давно пропал из виду.
Аварийные лампы светили слабо и нестабильно, видимость была плохая. По внутрибольничной сети говорили что-то экстренное, но было так шумно, что ничего не разберешь.
В этом бардаке…
Я выбрался из потока людей, движущихся к лифтовому холлу.
Кто-то меня толкнул, и я потерял равновесие; при этом врезался в кого-то и еще больше потерял равновесие… и, к несчастью, упал на пол. Кто-то наступил мне на спину, чьи-то ноги топтались по моим рукам, плечам, бокам… Не в силах больше терпеть, я перевернулся и стал перекатываться, чтобы выбраться из толпы…
Перекатывающейся половиной «меня» владел безумный страх.
Невольно мне вспомнились теленовости о терактах в Америке, которые с прошлого вечера передавали постоянно. Самолеты врезались в здания и взорвались, начались пожары, и в конце концов здания рухнули… Эта шокирующая картина наложилась на нынешнюю реальность. Не рухнет ли больница, как те здания в Нью-Йорке? Страх, порожденный этими образами, не давал спокойно оценивать и анализировать ситуацию. …Но в то же время…
Наверняка не только со мной такое, рассеянно думала половина «меня». Почти все, кто здесь есть, представляют себе то же самое, потому паника и распространяется. Потому все вот это…
Надо бежать. Бежим. Беги. Беги. Скорее беги. Они (я) спешат. Если протормозить, здание рухнет, и мы все умрем. Насовсем умрем. Насовсем умрем!
Пока я катался по полу, сильно ударился грудью, сбило дыхалку… Здесь я на миг я потерял сознание.
…Терпя боль по всему телу, я наконец-то поднялся.
Запах дыма стал острее. Поспешив пригнуть голову, я побежал по коридору, но сейчас толком не понимал ни где нахожусь, ни в каком направлении надо двигаться.
Вдруг в глаза бросилась табличка «Запасный выход».
Людей поблизости видно не было, но я без колебаний направился туда и обнаружил под табличкой серую железную дверь. Обеими руками вцепился в ручку, надавил плечом, она открылась…
И я вывалился за дверь. После чего снова на миг потерял сознание.
…Ужасно темное место.
Ни одного окна. На потолке тускло мигает одна-единственная лампочка. Благодаря ей все-таки можно понять, что здесь находится ведущая вниз аварийная лестница.
Света на лестнице нет. Кажется, будто она уходит в глубины земли, но возвращаться в коридор опасно. Нельзя останавливаться.
Собравшись с духом, я начал спускаться по лестнице.
Ни одного человека поблизости.
Эту лестницу что, случайно никто не заметил? Или, возможно, с ней какая-то проблема?..
Сейчас-то думать об этом без толку. Сейчас надо по ней спуститься, а потом выбраться из здания.
Я хотел поспешить, но по мере спуска свет исчезал, тьма сгущалась. Ведя рукой по бетонной стене, я спускался шаг за шагом. Когда одолел примерно один этаж, вокруг было уже хоть глаз выколи.
К этому моменту чувство, будто от удара ветра на пятом этаже мое сознание расщепилось надвое, вроде бы исчезло. Выдутая вовне половина «меня» вернулась обратно и стала со мной единым целым, а взамен у меня отобрали зрение – такое было чувство…
Тьма была в буквальном смысле непроглядная.
Спереди, сзади, слева, справа – куда ни глянь, ничего не видать. Под ногами, естественно, тоже. Тем не менее надо спускаться, нащупывая путь руками и ногами.
Странно, что снаружи и звуков никаких не доносилось. Отрезанный железной дверью наверху, пропал и запах дыма. И тем не менее останавливаться здесь было никак нельзя…
В кромешной тьме я продолжал спускаться.
Во мне зародилось странное чувство.
Несомненно, я сейчас внутри больницы, но эта лестница с почему-то царящей темнотой не отделилась ли от реального мира? Спускаясь по ней, ступенька за ступенькой, не погружаюсь ли я в иной, более темный, потусторонний мир?
Однако в плену этого чувства я пробыл недолго.
Не знаю, сколько я прошел, но вдруг оступился, промахнулся мимо ступеньки. Лихорадочно попытался сохранить равновесие, но безуспешно… и покатился вниз.
Как я катился, где и как остановился, я сам не понимал. Кажется, по пути сильно приложился головой, но даже не успел воспринять эту боль как боль…
Я снова потерял сознание.
12
– Подумай, Со-кун, – раздался голос. – И вспомни.
Это… а, опять? Опять голос Идзуми Акадзавы?
«Сон?» – подумал я и открыл глаза, но все равно видел лишь тьму. Идзуми видно не было.
– Подумай, Со-кун.
Один лишь голос повторил те же слова.
– И вспомни.
Можно, конечно, говорить «подумай», но…
Я растерянно сверлил глазами тьму.
Можно, конечно, говорить «вспомни», но…
Что, черт возьми?
Каким, черт возьми, образом?
Я продолжал сверлить тьму глазами. И тут откуда-то появился тусклый свет, который осветил некий предмет.
Большие весы. Длинный стержень, слева и справа от него свисают две чаши. Лишь это одно парит среди темноты.
– Говорила же, он очень важен, баланс «сил».
Снова голос Идзуми.
Баланс. Баланс «сил» – «мертвого» и «того, кого нет». Вот что олицетворяют эти весы… и что дальше?
Пока я раздумывал, слева от меня вспыхнуло что-то вроде прожектора и осветило куклу. Ни во что не одетую шарнирную куклу. Неопределенного пола, неприкрытая белая кожа манит взгляд, на голове почему-то черный капюшон.
Следом вспыхнул прожектор справа от меня. И там две точно таких же куклы. У обеих на головах капюшоны…
В этот момент двинулась чья-то невидимая рука. Подняв одну левую куклу и две правых, положила их на чаши весов.
Весы медленно закачались и вскоре остановились в горизонтальном положении. Это…
Слева «мертвый»
Справа «те, кого нет».
Так?
Левая кукла символизирует «мертвого», проникшего в этом году в класс 3-3, Идзуми Акадзаву.
Правые куклы символизируют «тех, кого нет», назначенных в качестве «контрмеры». Одна – меня, Со Хирацку. Вторая – Юйку Хадзуми.
Таким образом, «силы» «мертвого» и «тех, кого нет», уравновешены. Тот самый «баланс», который был с апреля до начала мая. Равновесие обеих сторон предотвращало «катастрофы».
Но в конце первой недели мая Хадзуми отказалась от роли «того, кого нет»…
Невидимая рука сняла одну куклу с правой чашки. В результате весы здорово перекосило влево. Баланс «сил» нарушился, и начались «катастрофы». Сперва умер старший брат Камбаяси-сэнсэй, затем Цугунага и мать Таканаси…
Чтобы вернуть разрушенный баланс, Идзуми в конце мая предложила «дополнительную контрмеру»…
Появилась новая кукла. Это Макисэ, назначенная «вторым тем, кого нет» взамен Хадзуми. Невидимая рука взяла эту куклу и поместила на правую чашу. …Однако положение весов не изменилось.
«Катастрофы» не прекратились, и в конце июня умерли братья Кода, Сюнске и Кейске, и их родители. Начавшись, «катастрофы» уже не останавливались из-за принятой задним числом «контрмеры». Будучи разрушен, баланс уже не возвращался. И…
«Контрмеры» были прекращены.
Невидимая рука сняла с правой чаши обеих кукол. Осталась лишь одна на левой чаше, и, естественно, весы остались перекошены влево. «Катастрофы» не прекратились. Но…
Невидимая рука на этом не остановилась и сняла капюшон с головы левой куклы. Под ним оказалось тонко выписанное лицо Идзуми.
Рука снова двинулась, подняла куклу. Страшная сила смяла ее туловище, затем оторвала конечности, и наконец кукла развалилась на части и исчезла во тьме.
Тот вечер в начале июля. С исчезновением Идзуми = «мертвой», возвращенной к «смерти», баланс должен был восстановиться. Но…
Я снова смотрю на парящие во мраке весы.
На обеих чашах уже ничего нет. Когда ничего нет, равновесие должно восстановиться, и тем не менее…
В начале сентября «причастные» умирают один за другим. «Катастрофы» не прекращаются. То есть…
Весы клонятся влево. Хотя на обеих чашах ничего нет. И тем не менее. Почему?
Почему? Продолжая задавать этот вопрос, я вглядываюсь в весы.
Почему? Почему? Почему?..
«Если ты, Со-кун, исполнишь эту обязанность как следует».
В ушах вдруг прозвучали слова, которые когда-то сказала Мей. Кажется, в середине апреля.
«Когда один «мертвый» проникает в класс, его численность возрастает; а когда одного делают «тем, кого нет», она возвращается к норме. Так восстанавливается нарушенный баланс. В этом и есть изначальный смысл этого заклинания, то есть «контрмеры». Поэтому, Со-кун, если ты в одиночку справишься, этого должно хватить для защиты от «катастроф»».
Вот что тогда без колебаний сказала Мей. Даже если Хадзуми перестанет быть «той, кого нет», все равно сохранится баланс – один «мертвый» : один «тот, кого нет». Но реальность оказалась иной. Как только Хадзуми выпала, начались «катастрофы».
«В нынешнем году соотношение сил вот такое».
Такое мнение об этом высказала Идзуми.
«То есть одного «того, кого нет» для баланса недостаточно?» – спросил я тогда.
«Недостаточно, баланс порушился… Да, такой образ. Если не увеличить «силу» «того, кого нет», «силу» нынешнего «мертвого» не перебороть».
Так ответила Идзуми, и я тогда согласился, но… Возможно, теперь необходимо переосмыслить значение «вот такого соотношения сил»?
Почему? Продолжая задавать этот вопрос, я вглядываюсь в весы.
Почему предсказание Мей не сбылось?
Почему в этом году соотношение сил вот такое?
Почему? Почему? Почему? Я продолжал спрашивать, продолжал вглядываться, и наконец…
На левой чаше весов, словно выплыв из тьмы, появилось нечто. То, чего я до сих пор не видел. Фигура, выкрашенная в черный. Кукла.
…Не может быть.
Одновременно с этой мыслью меня бросило в холодную дрожь.
13
– Подумай, Со-кун, – вновь откуда-то донесся голос Идзуми. – И вспомни.
Парящие во тьме весы исчезли, и тут же вдруг…
Щелк.
В памяти вспыхнула некая картина.
Кабинет класса 3-3 на третьем этаже корпуса С. Доска без единой надписи. Стройные ряды парт и стульев. Однако никто из учеников не садится. Это…
Да, девятое апреля. После церемонии открытия первого триместра.
По указанию Камбаяси-сэнсэй все, кроме меня, сели за парты. За каждой партой, на каждом стуле в классе сидело по ученику. Количество точно совпадало. А значит, мне места не нашлось. Одного комплекта из парты и стула не хватило.
– Подумай, Со-кун, – повторяет голос.
Я медленно качаю головой.
– И вспомни.
Щелк.
Одного комплекта из парты и стула не хватает – так я тогда подумал. Все так подумали. Поэтому… нет, стоп. Что такое? Сейчас вдруг что-то…
Щелк.
…Неуютное ощущение.
Какое-то неприятное…
…А так ли это было?
Действительно ли тогда не хватило одного комплекта?
В тот день в кабинете был весь класс, в том числе «лишний» = «мертвый» = Идзуми, поэтому… нет, стоп.
Не так. Неверно. Не все тогда были. В тот день не пришла Макисэ, с апреля госпитализированная и лежавшая в больнице. Раз так…
Поскольку она отсутствовала, в кабинете должен был быть лишний комплект из парты и стула. С добавлением «мертвого» = Идзуми учеников стало на одного больше, путем вычитания получаем, что число комплектов должно точно совпадать, верно? И тем не менее…
…Что это значит?
Почему я до сих пор не замечал это очевидное несоответствие?
Щелк.
С недавнего времени за гранью слышимости раздаются тихие звуки. В своем сбитом с толку состоянии я их едва-едва воспринимаю.
В этом особом «мире», где из-за «феномена» любые воспоминания и документы изменяются и подделываются, что и как мне думать? Что и как вспоминать?
– Подумай, Со-кун, – несмотря на это, вновь повторяет голос Идзуми. – И вспомни.
14
Почувствовав вибрацию мобильника, я резко открыл глаза. Похоже, оступившись на лестнице и упав, я какое-то время был без сознания. Сколько именно времени, я не знал.
Хоть я и открыл глаза, вокруг была все та же темнота. Единственное, что я знал, – что лежал ничком на холодной и твердой поверхности.
Достал из кармана брюк мобильник, посмотрел на дисплей. Сигнал входящего вызова. Вибрация не прекращалась. Звонит…
Мей Мисаки.
Я поспешно нажал «Ответить» и поднес трубку к уху. Бззз… Помехи. Но сквозь них…
– …Со-кун? – пробился-таки голос Мей. – Ты в безопасности?
Она знает о массовой госпитализации и об этом ЧП в больнице? Получила какую-то информацию и звонит убедиться, что со мной ничего не стряслось?
Я хотел спросить у нее о нескольких вещах. Сейчас, однако, не та ситуация, когда можно неторопливо расспрашивать. Тем не менее…
– Мисаки-сан, – выдавил я. – Мисаки-сан, ты уже знаешь, верно?
Ответа не последовало. Я продолжил:
– Мисаки-сан, почему ты ходила к Хадзуми-сан?
Гргргр, бззззз… Разговор перекрыли жуткие помехи. Связь оборвалась, а я так и не понял, услышала ли Мей мой вопрос.
Вздохнув, я убрал мобильник от уха и посмотрел на дисплей. Он светился, и окружающая тьма немного поблекла.
Упал я на лестничную площадку. Оглядевшись, сразу обнаружил рядом серую дверь. На табличке значилось «3F».
Что мне делать, спускаться дальше? Или же…
Отбросив колебания, я потянулся к двери.
15
Коридор третьего этажа тоже был освещен лишь мигающими аварийными лампочками, и, насколько я мог видеть в полумраке, людей тут не было. Все уже сбежали вниз?
Пожарная сигнализация тоже молчала. И дымом не пахло. Но вряд ли с ЧП на шестом этаже уже справились, а значит, оставаться здесь, скорее всего, опасно.
В коленях, в локтях, в плечах, в спине… всюду тупая боль. Голова, которой я стукнулся, пока летел вниз по лестнице, тоже пульсировала болью над левым виском. Повязка на правой кисти развязалась, рана на тыльной стороне открылась и кровоточила. Она оказалась больше, чем я думал, и крови было довольно много.
Я стоял один в странной тишине, затаив дыхание и озираясь по сторонам, когда…
Движущаяся светло-серая человеческая фигура.
Кто? Я едва успел так подумать, а в следующий миг уже – «А, ну да» – принял это.
Светло-серая… Ну да, школьная форма Северного Ёми. Женская, судя по колышущейся юбке.
Фигура идет от меня, ненадолго останавливается на углу коридора. Потом вдруг быстро оборачивается ко мне. Из-за расстояния и плохого освещения, я не могу нормально разглядеть ее лицо, но…
– Аа… ну конечно, – пробормотал я.
Несомненно, это она – Идзуми.
Призрак Идзуми Акадзавы, которой не должно быть в этом мире… Нет, это галлюцинация. Как и тогда в августе (кажется, восьмого), когда я увидел ее в холле этой же больницы и погнался за ней.
Она сворачивает за угол и исчезает. Я бегу за ней, тоже сворачиваю за угол. В нескольких метрах впереди в полумраке смутно видна ее спина. Я трусцой направляюсь к ней. Она снова сворачивает за угол. Я опять преследую.
Это повторяется несколько раз, как в ночном кошмаре. Я решил нагнать ее во что бы то ни стало, но, как бы я ни бежал, расстояние не сокращается, а вскоре ее силуэт вовсе пропадает…
Куда я прибежал, я и сам не понимал. Как и тогда, в августе, я словно заплутал в гигантском лабиринте в каком-то потустороннем мире. Но вскоре…
Я вдруг обнаружил, что стою в середине знакомого коридора.
Не хочется говорить, что меня ведет «призрак» Идзуми. Он не более чем созданная моим разумом галлюцинация. Я, сам того не сознавая, видимо, искал этот коридор на третьем этаже, который должен был привести меня куда-то, и вот нашел. Такое рассуждение выглядит более правдоподобным, правда?
Так или иначе…
Я знаю это место.
В прошлый раз, восьмого августа, гонясь за фантомом Идзуми, я тоже в итоге пришел сюда. Сюда, в этот коридор…
«Главное здание», включающее в себя стационар и примыкающий к нему диагностический корпус, и «флигель» с психоневрологическим отделением. Эти два здания соединяют два перехода, на первом этаже и на третьем. Я сейчас был в том из них, который на третьем…
Конечно, я знал, что впереди та самая палата. И я решил туда направиться. Мои мысли все еще были спутаны; уверенности не было, имелись лишь очертания идеи. Но тем не менее я…
По обе стороны коридора были окна, но свет сквозь них не вливался. Снаружи по-прежнему царил сумрак, и освещение почти не работало.
Все еще дул яростный ветер. Беспрерывный пронзительный свист. В нем слышались наложившиеся друг на друга крики множества людей. К свисту ветра добавился шум дождя. Когда он начался, не знаю, однако лил он сильно и стучал по крыше, стенам, окнам. Но…
В моих ушах все это ощущалось как что-то далекое. Словно этот коридор был тоннелем в какой-то иной реальности, в ином мире.
Приведя в порядок сбитое дыхание, я зашагал вперед. И когда зашагал, в голове прозвучал голос. Не голос Идзуми.
– Подумай, Со-кун.
На этот раз – голос Мей.
– И вспомни.
Я шагал вперед. И пока шагал…
Щелк.
Словно освещенная вспышкой, в голове внезапно возникла картина. Вот так, импульсами, работает сейчас мое сознание. …Да, нечто похожее на странное ощущение, неожиданно охватившее меня в тот вечер в начале июля, когда я гнался за убегающей Идзуми…
Щелк.
…21 апреля, суббота.
Первое мое посещение «клиники» после того, как я перешел в третий класс. После медосмотра я пошел в холл диагностического отделения, чтобы оплатить счет в кассе, и тогда в коридоре…
Тихое «щелк», и мир на миг потух. Но всего на миг… и сразу же это пропало из памяти.
С начала апреля из-за состояния здоровья в школу не ходит один из учеников, и именно в классе 3-3. Детали мне неизвестны, но этот ученик на какое-то время лег в больницу. Его, точнее ее фамилия Макисэ…
…Что это?
В голове вдруг зародилось неуютное ощущение.
Воспоминание того времени, быть может…
Щелк.
…27 мая, воскресенье.
В памяти всплыл разговор с Идзуми, которая в тот вечер пришла ко мне домой.
«Ты помнишь «встречу по контрмерам» в конце марта? Когда решали, кто будет «тем, кого нет», если окажется, что сейчас «такой год»».
Когда она спросила, я стал шарить в тогдашних воспоминаниях.
Когда встал вопрос, кто возьмет на себя роль «того, кого нет», руку поднял я. Но сразу затем Это спросила, достаточно ли одного этого, и было решено добавить «второго». После чего устроили жеребьевку при помощи игральных карт…
«Была жеребьевка с помощью карт. Хадзуми-сан вытянула джокера, и ее назначили «номером два», но… давай, вспомни. Что было перед тем?»
Раскосые глаза Идзуми прищурились, словно вглядываясь куда-то вдаль.
«Перед началом жеребьевки кое-кто сказал: «Раз так, давайте я», помнишь? Тихим, почти незаметным голосом, но все тогда малость удивились. «С чего бы это вдруг?» – типа того…»
Когда я это услышал, та сцена двух-с-небольшим-месячной давности (от того момента) словно выплыла из тьмы и раскрылась в моем сознании. Точно, было такое. Кроме меня, был еще один человек, готовый взять на себя роль «того, кого нет»; я вспомнил, что в тот момент меня это немного удивило…
В итоге с этим предложением не согласились и устроили жеребьевку, как и хотели с самого начала. И «номером два» стала Хадзуми… «Раз так, давайте я» тогда сказала… да, Макисэ.
Даже услышав фамилию Макисэ, я, кажется, не вспомнил ее лица, которое видел один раз на «встрече по контрмерам». Девушка с хрупким телосложением… и все?
Аа… это тоже – что?
Воспоминание того дня, может быть, тоже… Нет, должно быть…
16
Продолжая идти, я вспоминал.
Восьмого августа, идя по этому коридору, мы с Это, держащей в руке маленький букетик, остановились перед той палатой.
«Я навещаю больную, – сказала она. – Раньше она лежала в главном здании, а сейчас я услышала, что ее перевели в другую палату. Тут довольно сложно все устроено, и я поблуждала, прежде чем добралась куда надо».
Я приблизился к знакомой двери той палаты.
Рядом с выходом из коридора, ведущего от главного здания. Палата на третьем этаже флигеля, прежде предназначавшаяся для психоневрологических пациентов. Теперь там она…
«Заходи», – вспомнил я женский голос, донесшийся тогда из палаты. Точно знакомый голос… так я тогда подумал. Голос ученицы, с которой я познакомился на мартовской «встрече по контрмерам».
«Со Хирацка-кун? Я рада, что ты пришел».
Притянутый этим голосом, в котором ощущалась беззаботность, но в то же время какая-то слабость, я вслед за Это вошел в палату, но…
Щелк.
В этот момент, да, где-то раздалось тихое «щелк». И весь мир залила тьма, но тут же все стало как было…
Щелк.
Я подошел к палате. Глядя на дверь темного кремового цвета, я размышлял. Пытался размышлять.
Она сейчас в этой палате? Или из-за переполоха в главном здании эвакуировалась, и ее тут уже нет? …Нет.
Она тут.
Так я подумал без какой-то конкретной причины.
Она тут. Наверняка все еще тут.
Раз так, я… Что мне делать?
Какое-то время я стоял как вкопанный. Закрывал и открывал глаза, глубоко вдыхал-выдыхал… а потом достал мобильник.
«Подумай, Со-кун».
«И вспомни».
Я думал и, возможно, вспоминал. Проявлялись смутные контуры главного вопроса. Но…
Узнать, настоящие это контуры или фальшивые, я сам никак не мог. Поэтому…
Измазанной моей же кровью правой рукой я сжал мобильник.
Вот если бы здесь была Мей, подумал я. Но это невозможно. Откуда она мне недавно звонила, я не знал, но в будний день в это время она, по идее, должна быть в школе. Даже если, допустим, я сейчас по телефону пошлю SOS, когда она придет – через полчаса, через час?
– Не пойдет, – пробормотал я и собрался уже убрать мобильник, как вдруг мне пришла идея.
Позвонить Коити Сакакибаре.
Может быть, он…
Я нашел в адресной книге номер Коити и, молясь в душе, нажал кнопку вызова. К счастью, сейчас связь работала. После нескольких гудков…
– Да. Со-кун? – ответил Коити. – Что случилось? Что-то…
– Извини, что так внезапно, – с волнением заговорил я. – Пожалуйста, ничего не переспрашивай, просто ответь на мой вопрос. Пожалуйста.
– Что… происходит? – Коити явно был удивлен и озадачен. Вполне естественно. – От Мисаки я услышал, у вас там опять кошмар?
– Сакакибара-сан. Пока что просто отвечай. Пожалуйста.
– М? …Угу. Понял.
– Насчет того, что было три года назад.
Стараясь подавить возбуждение и напряжение в голосе, чтобы он звучал как можно спокойнее, я спросил:
– Сакакибара-сан, ты помнишь имя сестры Мисаки-сан, которая умерла три года назад, в апреле 1998? Можешь вспомнить?
Я сейчас этого вспомнить не мог.
Хотя в июне, когда Мей пришла ко мне в гости и рассказала «историю своей жизни», наверняка я это имя слышал. И помнил само то, что я его слышал. А сейчас, как бы старательно ни рылся в памяти, вспомнить не мог. Скорее всего, и сама Мей сейчас в том же положении, что и я, и не может это прояснить…
Но, возможно, Коити помнит?
Он долгое время находился вдали от Йомиямы, «вне зоны»; более того, он особенный в том смысле, что три года назад вернул «мертвого» к «смерти», и привилегированный в том смысле, что сохранил воспоминания о личности «лишнего», которые все остальные утратили. Возможно, он и другие воспоминания о «феномене» и «катастрофах» трехлетней давности сохранил лучше остальных. Коити Сакакибара.
– Младшая сестра-двойняшка Мей Мисаки, которая родилась в семье Фудзиока. Она умерла в больнице в апреле того года… Я помню, Со-кун, – ответил Коити. Видимо, он почувствовал мое необычное состояние и не стал ни до чего допытываться. – Ее звали Мисаки.
– А…
– «Ми» как в слове «будущее», «саки» как «цвести». Ми-саки. Мисаки Фудзиока.
Отняв телефон от уха, я снова произнес «А…». Не отводя взгляда от таблички с именем рядом с дверью палаты.
Там официальным шрифтом было написано полное имя пациентки.
«Мисаки Макисэ».[1]
17
«Со Хирацка-кун? Я рада, что ты пришел».
В голове всплыли воспоминания событий восьмого августа. Тогда во второй половине дня, случайно наткнувшись на Это, я по ее приглашению вошел в палату.
В большой блеклой комнате – белая койка. И на ней лежит девушка, которую мы навестили вдвоем с Это, Мисаки Макисэ. В вазе у окна стоит букетик цветов, принесенный Это. На окне железная решетка – возможно, следы того времени, когда эта палата принадлежала психоневрологическому отделению. Я впечатлился… точнее, когда я увидел это в тот раз, я окончательно понял, что эта палата находится во флигеле, соединенном с главным зданием переходом.
«В итоге я так ничем и не помогла», – грустно сказала она. По предложению Идзуми, она взялась быть «вторым тем, кого нет», но это оказалось безрезультатно…
Вовсе нет, захотел ответить я.
«Но все-таки я ничего не…»
Вовсе нет же, захотел ответить я. Ведь уже все хорошо. Насчет «катастроф» можно уже не тревожиться.
«Правда? – спросила она, чуть повысив голос, но не поднимаясь с кровати. – Правда уже всё?»
Я стоял чуть поодаль от койки, поэтому ее лица как следует разглядеть не мог. Но…
В этот момент я заметил, как рядом с прикроватным столиком, серебристо сияя, покачивается нечто.
Ремешок для мобильника. На столе лежал мобильник, а ремешок свисал… и на нем был знакомый серебряный талисман. Знаменитый зверь из окинавского фольклора, это…
Сиса. Точно такая же, как сувенир, который Мей привезла мне со школьной экскурсии. Тогда я его узнал.
«Ээ…», – вырвалось у меня, и я шагнул к койке.
«»Катастрофы» прекратились», – сказал я, после чего она повернулась ко мне, и я смог разглядеть ее лицо…
Поразительно. Лицо выглядело изможденным, прическа тоже была другая, однако черты лица очень напоминали Мей. Словно у родной сестры.
Но тогда я должен был бы заметить это не в первый раз… поскольку уже видел ее на мартовской «встрече по контрмерам». Тогда – да, я увидел ее лицо и подумал: «Она похожа на Мей». …В тот момент я вспомнил, что так и было.
Одновременно с этим я вспомнил, что несколько раз видел в больнице Кирику-сан. На самом деле это была не Кирика-сан, а Мицуё-сан, родная мать Мей. Мицуё-сан изначально имела фамилию Фудзиока, но два года назад развелась, а потом снова вышла замуж. После этого ее семья «переехала ближе», благодаря чему, начиная с этой весны, она стала видеться с Мей.
«Что если…» – подумал я.
Что если фамилия нового мужа Мицуё-сан – Макисэ? И… тогда ученица, лежащая в этой палате – «Мисаки Макисэ»? При втором замужестве матери она тоже сменила фамилию с «Фудзиока» на «Макисэ». А раз она «переехала ближе», то и школу сменила на Северный Ёми…
Мицуё-сан ходит сюда именно потому, что здесь с апреля лежит ее дочь. Не потому, что она сама проходит обследование, а чтобы навещать больную дочь. Не так ли?
У Мей, кроме умершей три года назад сестры-близнеца, есть еще одна сестра, на три года младше. Так я слышал. Так я в тот момент и помнил. И так я тогда понимал.
Эта девушка, Мисаки Макисэ, и есть та самая «сестра Мей на три года младше». То, что Мей подарила ей такую же сису на ремешке, доказывает это. Я был практически убежден, однако у самой Макисэ не уточнял. При первом посещении ее палаты как-то постеснялся заводить разговор на эту тему.
Но, допустим, я эту реальность восприму иначе. Неестественные слова и поведение Мей в тот июльский день. Вопрос, который грыз меня с того самого времени, когда Идзуми вернулась к «смерти».
Тот июльский день. Пятое число.
Ближе к вечеру, когда лило как из ведра, мне позвонила Мей. Едва я услышал ее голос, как испытал острое неуютное ощущение. Как будто она не та, кого я знал до сих пор. Как будто она не могла больше поддерживать свое всегдашнее отстраненное, безэмоциональное состояние… Мей тогда сказала:
«Надо спешить. Я так подумала и…»
И следом она спросила, есть ли у меня «как можно больше фотографий, где есть весь класс». Я ответил, что есть общее фото класса в день церемонии открытия.
«Ты не мог бы мне его показать прямо сегодня?»
После этих ее слов я тут же взял фотку и направился к «Пустым синим глазам в сумраке Ёми», где ждала Мей, но…
В ее голосе и интонациях тогда мне послышалась тревога и растерянность. Такую Мей я слышал впервые.
Еще накануне такого беспокойства не было. Возможно, после телефонного разговора с Коити в Мексике она была в растерянности, не уверенная, следует ли ей применять «силу» «глаза куклы», следует ли таким путем вернуть «мертвого» к смерти. Но почему на следующий день такая срочность?..
Результат – в тот вечер она с помощью «глаза куклы» установила, что «мертвый» – это Идзуми, мы вдвоем погнались за Идзуми, и та вернулась к «смерти». После чего «катастрофы» этого года прекратились – так мы тогда верили. Но…
После этого меня все время занимал вопрос. В тот июльский день почему Мей меня так торопила? Почему сама так спешила?
«Почему так срочно, именно сегодня вечером?» – прямо спросил я Мей в тот же день. Но ее ответ был лишь «Просто как-то…».
«Просто как-то… ощущение возникло, что надо спешить?» – переспросил я, и она ответила: «Неприятное предчувствие…»
Она что-то скрывает, возникло у меня ощущение. Потому что эти угрюмые слова совсем не подходили той Мей, которую я знал.
«Что если…» – снова подумал я.
Что если в тот день, пятого июля, Мей впервые узнала, что ее сестра Мисаки Макисэ учится в классе 3-3 Северного Ёми? А до тех пор она не знала. Хотя мать, Мицуё-сан, делилась с ней ситуацией, хотя у нее была возможность навещать сестру в больнице, но тема школы и класса там не всплывала. Ни то, что Мисаки перевелась в Северный Ёми, ни особые обстоятельства класса 3-3.
Но, быть может, в тот день Мей все-таки узнала? Как именно это произошло, я не в курсе, но, скорее всего, узнала от самой Мисаки.
Вот почему. Вот почему Мей была так… Такой вот вероятный ответ на мучивший меня вопрос я тогда нашел.
Возможность узнать, правильный это ответ или нет, мне выпала после августовского совместного просмотра кино о динозаврах. Оставив Ягисаву, который был тогда с нами, мы с Мей заглянули в кукольный магазин, и там, в знакомом подвале…
Я собрался с духом, и у нас с Мей состоялся тот разговор. Я сказал все, что увидел и подумал, и попросил Мей это объяснить, чтобы сложить стройную картину…
Как я и предполагал, в тот июльский день Мей узнала, что ее младшая сестра Мисаки Макисэ перевелась в Северный Ёми, более того, поступила в класс 3-3. Она очень удивилась и запаниковала. Она и сама теперь могла стать жертвой «катастрофы». Конечно, и такой страх присутствовал. Но главное, в первую очередь – то, что ее сестра Мисаки и мать Мицуё-сан теперь «причастные», и их жизни в опасности. Раньше она этого не знала, а узнав, была потрясена. И стала спешить. В тот вечер она решила, что должна остановить «катастрофы» немедленно, и поэтому позвонила мне и…
– …Аа, – вырвалось у меня. По-прежнему не сводя глаз с таблички «Мисаки Макисэ», я протянул руку к двери палаты.
То, что я осознал, вспомнил, понял насчет восьмого августа, когда я пришел в эту палату и познакомился с Мисаки, – этот набор фактов и воспоминаний сцепился в единое целое. Все это было измененной, поддельной «ложной реальностью», созданной «феноменом». Не так ли? В самом деле, не так ли?
Я взялся за дверную ручку. Ужасно холодное ощущение. Безо всякого стука я открыл дверь.
18
В палате было еще темнее, чем в коридоре.
Освещение отключилось полностью. Темно было, как вечером, но естественный свет в окно все же проникал. Поэтому что находилось в палате, хоть и с трудом, но можно было различать.
В тусклом свете виднелась бледная, словно парящая над полом койка. И на ней лежала женская фигура.
Даже когда я вошел, фигура на койке не пошевелилась. Она спит? Или же…
Конечно, эта палата находилась на некотором удалении от главного здания. Но все же – несмотря на огромный переполох в больнице, пациентку вот так оставили одну?
Ситуация не просто неестественная – она, если подумать, пугающая. Будто холодное деяние кого-то, находящегося вне этого мира.
Снаружи продолжал доноситься вой ветра и барабанная дробь дождя. Мне, однако, эти звуки казались какими-то далекими. Словно палата, куда я добрался-таки через тоннель потустороннего мира, находилась в особом пространстве, где-то над реальностью.
Стараясь ступать тихо, я шаг за шагом подходил к койке.
Она лежала навзничь, закрыв глаза. Грудь медленно вздымалась и опускалась. Все-таки спит? Что мне…
Что мне сейчас делать?..
– Со-кун, – вдруг раздался голос.
Не от девушки, лежащей на койке. Обладательница голоса стояла сзади-сбоку от меня, в тени открытой двери, поэтому я ее не заметил.
– А…
Увидев в полумраке фигуру, я чуть не вскрикнул в голос. Сильнейшее изумление. И, пожалуй, небольшое облегчение.
– Мисаки… сан.
Там была Мей Мисаки.
В форме старшей школы. И с белой повязкой на левом глазу…
– А… это… – приглушая голос, произнес я. – Тогда по телефону…
– Угу.
– Отсюда?
– Да. Когда узнала о массовой перевозке в больницу, сразу пришла сюда, потом забеспокоилась, не пострадал ли ты от здешнего переполоха. Но связь тут же оборвалась… Слава богу, ты в порядке.
– Это… ничего, что вы не эвакуировались?
– Мы достаточно далеко, так что не страшно, – отмахнулась Мей и шагнула ко мне. Я спросил:
– Сколько ты здесь?
– Уже довольно давно.
Она не пошла в школу? Или пошла, но свернула на полпути?
– Мицуё сегодня тоже приходила. Но она ушла раньше.
После того как Мицуё-сан ушла, Мей осталась в палате, чтобы?..
– Ты говорил по телефону с Сакакибарой-куном, – произнесла Мей. – Перед этой палатой. …Я услышала. И поняла, почему ты ему звонил.
– …Да.
Мей смотрела на меня в упор.
– И? Что сказал Сакакибара-кун?
– Эээ, ну…
– Три года назад в апреле в этой больнице умерла моя сестра. Как ее звали?
Все-таки Мей тоже не могла вспомнить это имя?
Чувствуя, как что-то сдавливает мне грудь, я ответил:
– Мисаки… Мисаки Фудзиока. Сакакибара-сан не забыл ее имя.
Даже после этих слов выражение лица Мей не изменилось.
– Вот как, – она тихо, коротко кивнула. – …Все-таки вот так… – пробормотала она себе под нос.
Она обратила взгляд на спящую на койке Мисаки Макисэ.
– Мисаки-сан, когда ты поняла? – спросил я Мей.
– В прошлую субботу я с тобой говорила, – бесстрастно ответила она. – Тогда я сказала, что не знаю, и это была правда. Но кое-что меня грызло…
Да, Мей так сказала. «Что-то странное, какое-то чувство дискомфорта» – вроде того.
– Была проблема баланса «сил». По словам Акадзавы-сан.
Мей сделала глубокий вдох и на шаг подошла к койке.
– В июле Акадзава-сан вернулась к «смерти», однако «катастрофы» не прекратились. Почему? – пробормотала Мей, словно спрашивая саму себя, но я все равно ответил:
– Потому что был еще один «мертвый». Уверен, это из-за того, что мы в качестве «контрмеры» в этом году ввели «второго того, кого нет». Чтобы исправить нарушенный при этом баланс, сработала некая «сила», и на полпути появился «второй мертвый»…
Произнося эти слова, я представлял себе картину.
Кто этот «номер два»? Мей задалась этим вопросом и пошла к Хадзуми. Потому что…
В тот вечер пятого июля Мей смотрела на фото класса «глазом куклы». Так она определила, что Идзуми «мертвая», но в день церемонии открытия снялся не весь класс. Трое учеников не сфотографировались.
Один из троих – я, «тот, кого нет», еще один – Хадзуми, «второй тот, кого нет». И третий – уже тогда лежавшая в больнице Макисэ.
То, что я не «мертвый», Мей определила с помощью «глаза куклы» еще давно. Остались Хадзуми и Макисэ. В первую очередь Мей пошла встретиться с Хадзуми, взглянуть на нее «глазом куклы» и проверить, не «мертвая» ли она…
Мей, как обычно, словно прочла мои мысли.
– На Хадзуми-сан «цвета смерти» не было, – сообщила она. – Поэтому остался только этот вариант. Так я подумала.
Закрыла правый глаз, чуть помедлила, потом продолжила:
– Так я подумала, но в то же время подумала, не может быть… Сразу не смогла решиться.
Естественно, подумал я. Вполне объяснимо.
Но… тем не менее сейчас Мей «решилась», собралась с духом и пришла-таки сюда?
– Ты уже проверила? – спросил я. – Проверила «глазом куклы»?
Мей молча кивнула, потом вдруг сняла повязку. В «пустом синем глазу», «глазу куклы», отражалась спящая на койке Макисэ.
– После того как Мицуё ушла… Она еще не спала, но я сделала вот так и посмотрела.
– Ты увидела «цвет смерти»?
– Увидела. И сейчас вижу. Отчетливо.
– Значит…
– Но все равно я колебалась, – с болью в голосе, но в то же время спокойно произнесла Мей. – Очень сильно колебалась. Она правда «мертвая»? У меня правда никогда не было сестры на три года младше? Это, что во мне сейчас, – «фальшивые воспоминания»? Все это правда? …И что же мне делать? Как следует поступить?
Отвернувшись от стоящего столбом безответного меня, Мей направилась к койке.
На столике рядом с койкой стояла вазочка с фруктами, которые, видимо, сегодня принесла Мицуё-сан. Рядом с вазочкой стояли стопкой несколько белых блюдец. Рядом с ними – фруктовый ножик.
– Спасибо тебе, Со-кун, – Мей остановилась и кинула на меня взгляд через плечо. – За то, что позвонил Сакакибаре-куну. За то, что спросил у него ее имя.
Повернувшись к койке, Мей взяла правой рукой нож. «Не может быть!» – мысленно вскрикнул я, но горло сжалось, и голос не вышел.
– Моя единственная сестра, моя вторая половинка, Мисаки Фудзиока, умерла три года назад. Сестры на три года младше у меня не было.
Голос Мей звучал еле слышно.
– Поэтому ты не существуешь.
Перехватив нож обеими руками, Мей склонилась над спящей Мисаки Макисэ. «Не надо!» – мысленно вскрикнул я. И тут же: «Лучше я!» Попытался подбежать к Мей, остановить ее (это ведь мой долг…), но тут же (лучше… я…) сам себя остановил. Не мог не остановить.
Нож пошел вниз, к груди Макисэ.
Глухой звук. По койке стало расплываться черное пятно. Раненая Макисэ распахнула глаза. В них было удивление, но сопротивляться она не пыталась. Ни единого стона. Словно она была куклой, уже потерявшей «жизнь». Прямо как та кукла девочки на багровой кровати на выставке в «Пустых синих глазах…».
Мей выдернула нож. И сразу направила испачканное в крови лезвие на горло Макисэ.
В этот момент на лице Макисэ показалось нечто напоминающее слабую улыбку – или это лишь мое воображение? Одновременно с этим ее губы чуть задрожали, как будто она пыталась что-то сказать. Но…
Мей не остановилась. Резанула по сосуду на тускло-белой шее Макисэ, хранящему ее временную жизнь. Без колебаний. Без жалости.
[1] Здесь требуется пояснение, в котором японский читатель, в отличие от русскоязычного, не нуждается. В японском языке сильно развита омофония, когда разные слова по-разному пишутся, но одинаково произносятся. Многочисленные «Мисаки», упоминающиеся в романе: имя Мисаки Ёмиямы, первого умершего; фамилия Мей Мисаки; имя ее сестры Мисаки Фудзиоки; название района Мисаки – пишутся разными кандзи (для справки: 岬, 崎鳴, 未咲, 御先 соответственно). А здесь исключение: имя Мисаки Макисэ пишется теми же кандзи, что и имя Мисаки Фудзиоки.