СОЗРЕВАНИЕ 1. Интерлюдия
«Мы не знаем, как долго он там был. Подвешенный в воздухе посреди Атлантики. 12 мая 1982 года его заметил пассажир лайнера, следующего из Плимута в Бостон. Тот человек был обнажен, длинные волосы развевались на ветру, и он стоял, прижав руки к бокам, прямо в воздухе, почти в сотне футов над спокойными волнами. Цвет кожи и волос на его голове можно было описать как «полированное золото». Тело его не покрывали ни другие волосы, ни одежда – говорили, что он выглядел почти статуей.
После обсуждения с участием пассажиров и команды лайнер изменил курс, чтобы подойти поближе. Был солнечный день, и пассажиры сгрудились у поручней, чтобы лучше видеть. Словно разделяя их любопытство, фигура тоже подплыла ближе. Выражение лица этого человека оставалось неизменным, и свидетели описывают его как «очень печальное».
«Я подумала, что он может в любой момент сорвать эту маску и разрыдаться, – говорит Грейс Лэндс, – но когда я протянула руку и притронулась к его пальцам, то разрыдалась сама.
Эта поездка была для меня последней. У меня был рак, и мне недоставало духа сражаться с ним. Не могу поверить, что признаюсь в этом перед камерой, но я отправилась в Бостон, где родилась, чтобы там все закончить. После встречи с ним я передумала. Хотя это не имело значения. Я пошла к врачу, и он заявил, что не видит признаков, что я вообще когда-либо была больна.
Насколько я помню, мой брат Эндрю Хоук был последним пассажиром, который как-то контактировал с ним. Он взобрался на поручень, так что чуть не свалился, и схватил золотого человека за руку. Другим пришлось ухватиться за него, чтобы не дать ему упасть. Не знаю, что с ним произошло, но оно оставило его в тихом благоговении. Когда человек с золотой кожей улетел, мой брат продолжал молчать. И весь остаток пути до Бостона он не произнес ни слова. Когда мы причалили и заклинание наконец спало, брат принялся изливать свой восторг на репортеров, как ребенок».
В последующие месяцы и годы золотой человек появлялся неоднократно. В какой-то момент он обзавелся одеждой. Сначала это была простыня, перекинутая через плечо и заколотая с двух сторон на талии, потом более обычные одежды. В 1999 году он облачился в белое боди, которое носит по сей день. Уже больше десяти лет мы все удивляемся: где наш золотой человек берет эти вещи? С кем он контактирует?
Сначала изредка, потом все чаще золотой человек начал вмешиваться в критические ситуации. В мелкие, уровня автомобильных аварий, в крупные, уровня стихийных бедствий, – он появлялся и, применяя свои способности, спасал нас. Вспышка света – и замерзшая вода укрепляет дамбу, поврежденную ураганом. Предотвращенный теракт. Пойманный серийный убийца. Утихомиренный вулкан. Говорили, что он творил чудеса.
Его темп все возрастал – возможно, потому что он еще только учился тому, на что он способен, возможно, потому что он начинал лучше понимать, где он нужен. К середине девяностых он летал от кризиса к кризису быстрее звука. За пятнадцать лет он не отдохнул ни разу.
За тридцать лет известен лишь один случай, когда он заговорил. Потушив большой пожар в городе Александровске, он остановился понаблюдать за ситуацией, чтобы удостовериться, что огня действительно не осталось. Тогда журналистка спросила его: «Kto vy?»
И – эта сцена потрясла весь мир, ее прокручивали бессчетное количество раз – он ответил таким голосом, словно никогда в жизни до этого не издавал ни звука. Едва слышно он произнес: «Сайон».
Это слово и стало его именем. Иронично: мы взяли слово, означающее «потомок», и назвали этим словом первого из множества людей со сверхспособностями – паралюдей, – появившихся на Земле.
Всего через пять лет после первого появления Сайона супергерои, прежде державшиеся в тайне, явили себя обществу. Вскоре появились и злодеи, однако именно герои развеяли иллюзии, что паралюди – божественные существа. В 1989 году супергерой, известный обществу как Викарий, попытался утихомирить беспорядки в Мичигане во время баскетбольного матча, но получил удар по голове и вскоре скончался от эмболии мозговых сосудов. Позже стало известно, что это был Эндрю Хоук.
Таким образом, золотой век паралюдей продлился недолго. Это были не богоподобные фигуры, какими казались. В конечном счете паралюди – это те же люди, но с суперспособностями, а люди ущербны от природы. Правительственные агентства отреагировали твердо и заявили…»
Телевизор моргнул и выключился, оборвав документальный фильм на середине фразы. Дэнни Хиберт вздохнул и сел на кровать – лишь для того, чтобы секунду спустя вскочить на ноги и снова начать ходить взад-вперед.
На часах было 3:15 ночи, а его дочь Тейлор была не у себя в спальне.
Дэнни пробежал рукой по волосам, уже достаточно жидким на макушке, чтобы быть ближе к лысине. Он любил приходить на работу первым и смотреть, как приходят остальные, чтобы они знали, что он там ради них. Поэтому обычно он ложился спать рано – около десяти вечера плюс-минус что-то в зависимости от телепрограммы. Но сегодня, вскоре после полуночи, он очнулся от беспокойного сна, когда скорее почувствовал, чем услышал, как закрылась задняя дверь дома как раз под его спальней. Он заглянул к дочери, и ее комната оказалась пуста.
И три часа он ждал ее возвращения.
Он уже не помнил, сколько раз выглянул в окно в надежде увидеть Тейлор.
После двадцатого раза ему захотелось попросить помощи, совета, поддержки у жены. Но ее половина кровати была пуста, и уже довольно давно. Дэнни чуть ли не каждый день обуревало желание позвонить ей на мобильник. Он знал, что это глупо – она не возьмет трубку, – и если он думал над этим слишком долго, то начинал сердиться на нее, а от этого хуже становилось ему самому.
Он подивился, хоть и знал ответ, почему же он не дал Тейлор сотовый телефон. Дэнни не знал, что делает его дочь, что заставило ее выйти из дома ночью. Она была не такая. Дэнни понимал, что большинство отцов думает так о своих дочерях, но в то же время он знал. Тейлор была необщительной. Она не ходила на вечеринки, не пила, она даже не очень интересовалась шампанским, когда они вместе встречали Новый год.
Две зловещие возможности не давали ему покоя, и обе выглядели более чем реалистичными. Первая – что Тейлор вышла глотнуть свежего воздуха, а может, даже на пробежку. Дэнни знал, что она несчастлива, особенно в школе, и тренировки были ее способом держаться. Он вполне мог представить себе, что она решила пробежаться в воскресенье ночью, накануне учебной недели. Дэнни нравилось, что пробежки заставляли ее чувствовать себя лучше, что она занималась ими разумно, без фанатизма. Он только ненавидел, что ей приходилось делать это здесь, в этом районе. Потому что тощая девочка-подросток была слишком легкой мишенью для нападений. Грабеж или что похуже – Дэнни даже мысленно не мог произнести худший из возможных вариантов, чтобы его не начало тошнить. Если Тейлор вышла на пробежку в одиннадцать вечера и не вернулась к трем ночи, значит, что-то произошло.
Он снова кинул взгляд в окно, на островок света от фонаря возле угла дома, где он увидел бы дочь, если бы она возвращалась. Никого.
Вторая возможность была не лучше первой. Он знал, что над Тейлор издевались. Дэнни обнаружил это в январе, когда его девочку прямо из школы доставили в больницу. Не в травматологическое отделение, а в психиатрическое. Она не говорила, кто ее до такого довел, но под действием введенных ей успокаивающих препаратов призналась, что над ней издеваются. Она использовала форму множественного числа, дав понять, что издеваются «они», а не «он» или «она». С тех пор о том случае – об издевательствах – она не заговорила ни разу. Если он пытался проявить настойчивость, она лишь напрягалась и уклонялась. Он смирился с тем, что она расскажет подробности, когда сама сочтет нужным, однако месяцы шли, а она не давала ни намека.
Сам Дэнни мог сделать катастрофически мало. Когда его дочь угодила в больницу, он пригрозил засудить школу, и совет директоров школы отреагировал, оплатив больничные счета и пообещав присматривать за ней, чтобы впредь такие инциденты не повторялись. Это было жалкое обещание, данное хронически перегруженными школьными работниками; оно ничуть не притушило тревогу Дэнни. Его попытки уговорить ее сменить школу уперлись в правила, регламентирующие максимальное время, которое ученик может потратить в пути между домом и школой. Единственной другой школой на разумном расстоянии от дома Тейлор была старшая школа Аркадия, но там и так уже в листе ожидания было больше двухсот человек.
С учетом всего этого, когда его дочь исчезла из дома посреди ночи, Дэнни не мог избавиться от мысли, что издеватели выманили ее шантажом, угрозами или пустыми обещаниями. Он знал об одном случае – том самом, который довел ее до больницы, – но тот случай был пиковым. Всегда подразумевалось (но никогда не уточнялось), что были и другие. Дэнни мог представить себе тех мальчиков и девочек, которые измывались над его дочерью, подначивая друг друга, придумывая все новые способы унизить, ранить ее. Тейлор ничего не говорила вслух, но что бы там ни происходило, это было достаточно зло, настойчиво и угрожающе, чтобы Эмма, ближайшая подруга Тейлор в течение многих лет, перестала с ней общаться. Это тревожило.
Беспомощность. Дэнни оказался беспомощен там, где он был нужен. Он ничего не мог поделать – его единственный звонок в полицию в два часа ночи закончился лишь усталым объяснением, что полиция не может начать разыскивать его дочь, пока не произойдет что-то большее. Если она будет отсутствовать двенадцать часов, сказали ему, пусть он позвонит снова. И все, что он мог сейчас, – это сидеть с колотящимся сердцем и молиться, чтобы не раздался телефонный звонок, на другом конце которого был полицейский или медсестра, готовые рассказать ему, что случилось с его дочерью.
Еле ощутимая вибрация в доме дала понять, что теплый воздух выходит наружу, и следом раздался слабый звук закрываемой кухонной двери. Дэнни Хиберт ощутил прилив облегчения, к которому примешался жалкий страх. Если он спустится к дочери, найдет ли он ее раненой физически или духовно? Может, его присутствие сделает все только хуже, когда собственный отец увидит ее в самом уязвимом положении, когда она унижена хулиганами? Она уже говорила ему – всеми возможными способами, кроме произнесения вслух, – что не хочет этого. Она умоляла его языком тела, отведенными глазами, незаконченными фразами и непроизнесенными словами – умоляла не спрашивать, не настаивать, не видеть ничего, что связано с издевательствами. Он не мог понять почему. Он подозревал, что дом служил ей прибежищем от всего, и если он, Дэнни, признает издевательства, сделает их реальностью здесь, то, возможно, она уже не сможет испытывать того облегчения. А может, это был стыд, может, дочь не хотела, чтобы он видел ее такой, не хотела быть перед ним настолько слабой. Он искренне надеялся, что дело не в этом.
Поэтому он еще раз пробежал пятерней по волосам, сел в углу кровати, уперев локти в колени и обхватив голову руками, и уставился на закрытую дверь спальни. Уши его отчаянно пытались поймать хоть какую-нибудь зацепку. Дом был старый, и даже в новом состоянии его нельзя было назвать первосортным сооружением, так что стены здесь были тонки и все здание имело обыкновение издавать звуки при малейшей возможности. Снизу донесся еле слышный звук закрываемой двери. Туалет? Вряд ли дверь в подвал – Тейлор просто незачем туда идти; и Дэнни не думал, что это могла быть дверь чулана, потому что через две-три минуты та же самая дверь снова открылась и закрылась.
Потом что-то хлопнуло по кухонной стойке, и дальше не было слышно почти ничего, лишь изредка стонали половицы. Через пять-десять минут после того, как Тейлор вернулась, раздалось ритмичное поскрипывание ступенек – она поднималась. Дэнни подумал было кашлянуть, чтобы дать ей понять, что он не спит и что если он ей нужен, то достаточно постучать в его дверь, – но тут же передумал. Он понимал, что просто трусит; как будто, откашлявшись, он воплотит свои страхи в реальность.
Ее дверь закрылась аккуратно, практически беззвучно – едва притронувшись к косяку. Дэнни резко встал и открыл свою дверь, готовый пройти по коридору и постучаться к дочери. Чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
Его остановили запахи джема и тоста. Она устроила ночной перекус. Дэнни переполнило чувство облегчения. Он не мог вообразить, чтобы его дочь, после того как ее грабили, истязали или унижали, пришла домой и перекусила тостом с джемом. С Тейлор было все в порядке – по крайней мере, достаточно в порядке, чтобы ее можно было оставить одну.
Дэнни испустил настолько глубокий вздох облегчения, что даже содрогнулся, и, вернувшись к себе в комнату, снова сел на кровать.
Облегчение сменилось гневом. Дэнни был сердит на Тейлор за то, что она заставила его волноваться и даже не соизволила сделать крюк по пути к себе, чтобы сказать ему, что с ней все нормально. Его переполняла горячая обида на город за то, что он не мог доверить свою дочь соседям и вообще другим людям. Он ненавидел ублюдков, которые издевались над ней. И под всем этим лежало раздражение на самого себя. Единственным человеком, кого он мог контролировать все это время, был он сам, Дэнни Хиберт; он оказался неспособен сделать хоть что-то по-настоящему важное. Он не нашел ответов, не остановил хулиганов, не защитил дочь. И хуже всего была мысль, что, возможно, то, что произошло сегодня, было уже не в первый раз, просто раньше он не просыпался.
Дэнни подавил в себе желание войти в комнату дочери, накричать на нее и потребовать ответов, хоть это желание и владело им сильнее всего на свете. Где она была, что она делала? Ей было больно? Кто эти люди, издевающиеся над ней? Он знал, что, если изольет на нее свой гнев, от этого станет только хуже; он может разорвать те нити доверия, которые они протянули между собой.
Отец Дэнни был мощным, коренастым человеком, но Дэнни этих генов не унаследовал вовсе. Он был ботаником, когда этот термин еще только укоренялся в культуре. Он был тощий как палка, неуклюжий, близорукий, очкарик, с плохим вкусом в одежде. Что он унаследовал от отца, так это его знаменитый темперамент. Он легко вспыхивал и распалялся. В отличие от отца, Дэнни в припадке ярости ударил другого человека всего два раза в жизни, и оба раза – когда он был намного моложе, чем сейчас. Зато, как и его отец, он был способен взрываться такими тирадами, от которых людей просто шатало. Дэнни давно уже пришел к выводу, что стал видеть в себе мужчину, взрослого человека, тогда, когда поклялся себе, что в жизни не выплеснет свой гнев на членов семьи. Не выплеснет гнев на собственного ребенка, как его отец выплескивал на него.
Он никогда не нарушал эту клятву с Тейлор, и именно это знание удерживало его сейчас в комнате, хоть он и мерял ее шагами, с налитым кровью лицом и страшным желанием что-нибудь ударить. Хотя он ни разу не разозлился на нее, ни разу не наорал на нее, он знал, что Тейлор видела его в ярости. Как-то на работе он разговаривал с одним из заместителей мэра. Тот человек сказал Дэнни, что проекты возрождения Доков остановлены и что, вопреки обещанному раньше, и так загнанных в угол докеров ждут новые сокращения, а не новые рабочие места. Тейлор тогда была в его офисе, потому что он обещал ей погулять вместе после обеда, и видела своими глазами, как он сорвался на того человека самым неприглядным образом. А четыре года назад он впервые сорвался на Аннет, нарушив тем самым данную себе клятву. И это был последний раз, когда он ее видел. Тейлор не было рядом, и она не могла видеть, как он орет на ее мать, но Дэнни был уверен, что кое-что из этого она услышала. Это постоянно вгоняло его в краску.
Третий и последний раз, когда он вышел из себя и Тейлор это знала, был во время того самого январского случая с госпитализацией. Он наорал на директора школы (заслуженно) и на тогдашнего учителя биологии (скорее всего, незаслуженно). Он орал так громко, что медсестра пригрозила позвать полицию. Дэнни, по-прежнему кипя от ярости, ворвался из коридора в палату, где обнаружил, что его дочь в сознании и смотрит на него очень круглыми глазами. В глубине души Дэнни боялся, что Тейлор ничего не рассказывала ему об издевательствах из страха того, что он впадет в безумие и что-нибудь натворит. Его тошнило от мысли, что он тоже внес вклад в самоизоляцию Тейлор и в то, как она теперь справлялась со своими проблемами.
Дэнни понадобилось много времени на то, чтобы успокоиться. Помогло то, что он снова и снова повторял себе, что Тейлор в порядке, что она дома, что она в безопасности. Благословением стало то, что, когда гнев ушел, на его место пришла опустошенность. Дэнни лег на левую половину кровати, оставив правую пустой – привычка, от которой он все еще не избавился, – и завернулся в одеяло.
Утром он поговорит с Тейлор. Получит хоть какой-то ответ.
Ему снился океан.