КРУПИЦА 30.1
Я не триггернулась.
Глупо, конечно, что я надеялась увидеть что-то. Но сейчас было нечто противоположное. Триггеры изменяют способности. А это изменяло меня.
Я ощутила, что дальность моей способности рухнула вдвое, словно нож гильотины упал и отрубил остальное.
Контроль начал уплывать. Это было не так жестко, как с дальностью, но я чувствовала, что он слабеет. Я осознавала букашек в целом, и они двигались, реагируя на мои подсознательные мысли, но итоговый результат не был точным. Я двигала их, но, когда заставляла останавливаться, это происходило с задержкой в долю секунды.
Ускользают из-под контроля. Ускользают…
Ябеда была неподалеку, но я старалась на ней не сосредотачиваться. Надо сосредоточиться на рое, надо в совершенстве понимать, что происходит.
Эхо события многолетней давности, только на этот раз Ябеда была среди тех, кто в неведении. Меня кольнула совесть, и я сама удивилась, какой сильный это был укол. Вина, стыд, что-то вроде сильного одиночества…
«В той стороне безумье»[1], – подумала я. Но в самой этой мысли чувствовалась необычная отстраненность. Эмоции сохранялись, и я осознавала воспоминания. То, как я уходила от дорогих мне людей, как ужасно мне при этом было, как я знала, что в конечном итоге так лучше всего.
Очень многие назвали бы это ошибкой в суждении, глупостью. Зачем идти на такие крайности, особенно когда нет гарантии, что этот путь действительно окажется верным?
Но это позволило мне в каком-то смысле воссоединиться с отцом.
Я помнила и тюрьму, помнила, как чувства вины и стыда породили сводящую с ума беспокойность, которая была хуже, чем само заточение. Преследовавшие меня страхи, необходимость иметь дело с другими заключенными, специфический покой, пришедший, когда я сдалась тогдашним обстоятельствам…
Приведет ли это мое решение к каким-то подобным последствиям? Окажусь ли я в заточении после столь монументального решения, эгоистичного и альтруистичного одновременно?
Во мне что-то менялось и биологически, и психологически. Сердце забилось с перебоями, когда мое сознание всего на миг прикоснулось к тому, какого рода заточение может последовать.
Я остро ощущала свое тело, каждое движение, даже ток крови по жилам. Я была сосредоточена на биении сердца и дыхании; и то, и другое становилось чаще с каждой секундой.
Небо позади меня было ярко-синим, почти издевательски синим. «Синий я носила, когда перешла в герои. Неудачный переход». Дневной свет порождал длинные тени, тянущиеся по полу пещеры в сторону остальных, в сторону портала Проводника на Землю Гимель.
«Нет, сосредоточиться на рое».
Моя дальность падала с каждой секундой, как и контроль.
Росток страха во мне стремительно набух, когда я осознала, как сильно мне нужен этот контроль. Мне нужно было сохранить умение применять свой разум, чтобы, когда появляется идея, воплощать ее в жизнь.
«Мне нужен контроль», – подумала я.
Я попыталась раскрыть рот и сказать это Панацее, но не смогла. Раздвинув фокус вовне, к своему рою, я не сумела теперь вернуть его обратно, к собственному телу.
Я по-прежнему ощущала тело, но ощущение это было теперь каким-то дробным. Мой кулак дрожал, голова была опущена, зубы сжаты до боли. Сердце колотилось, дыхание выходило через нос неровными пульсами, выталкивая чуточку слизи. Глаза были мокры от слез, но я не моргала, поэтому слезы скапливались на глазных яблоках.
Все это было нормально, однако не чувствовалось как интуитивные части целого. Концепция собственного тела как связной системы разрушилась, связи разорвались.
Если так пойдет, я дальше буду на автопилоте, если вообще смогу заставить отдельные компоненты работать вместе, чтобы передвигаться.
«Мне нужен контроль», – снова подумала я.
Прошла секунда, и я почувствовала, как Панацея работает над тем, чтобы дать мне этот контроль, как она меняет объект своего сосредоточения. Рой стал двигаться более синхронно с тем, что я думала и хотела. Но это… Я чувствовала, что происходит, чувствовала, как дальность съеживается еще больше, как падает нож гильотины. Дальность еще обрезало.
Набираю дюйм в одном месте, теряю несколько дюймов в другом. Теряю целый фут.
Все теперь было фрагментарно, все ускользало.
Если так продолжится, у меня не останется ничего. Чистая потеря.
«Остановись, Панацея, – подумала я. – Остановись, остановись, остановись, остановись…»
Мой рой атаковал ее, и не из-за какой-то сознательной команды от меня. Атака была грубой, скорее поведение толпы ос, пьяной от феромонов атаки, чем расчетливое нападение, какое я обычно применяла.
Панацея остановилась, отдернулась и неуклюже отступила.
– Черт, черт, черт, блин, – раздался откуда-то издалека молодой женский голос. Не Панацеи.
Ябеды.
Я подняла голову, и Ябеда слегка вздрогнула. Почему она вздрогнула? Я как-то не так двинулась?
– Что ты натворила, Тейлор? – спросила она.
Что я натворила? Я и сама хотела бы найти ответ на этот вопрос.
Я взглянула на Эми и осознала, что букашки все еще надвигаются на нее. Я потянула рой прочь и почувствовала, как трудно их двигать.
Я осталась на руинах своей способности. Дальность была, может, втрое меньше того, что могло бы быть, контроль – в лучшем случае грубый. В моем рое были букашки, которыми я вовсе не могла управлять, слишком мелкие.
Очень уж на многом приходилось концентрироваться. Рой, нюансы моей способности, мое почти паническое состояние, то, что я уже не ощущала себя полным, связным человеческим существом. Все прочее – не то чтобы не важно, но совершенно вторично.
Кто-то крупный, с языками пламени, мечущимися вокруг кистей, шагал ко мне… но это не имело значения. Моя способность… невозможность получить цельную картину – это из-за потери способности к многозадачности?
Это Лун приближался. Лун остановился недалеко от меня, жарко дыша, его мускулы были напряжены, пламя облизывало когтистые пальцы, ладони и предплечья.
Он смотрел на меня оранжево-красными глазами из-под маски, дыхание было таким горячим, что создавало марево в воздухе. Он хочет посмотреть, не представляю ли я угрозу?
– Тейлор… – произнесла Ябеда словно откуда-то издалека.
Но больше она ничего не сказала. Несколько долгих секунд она пристально смотрела на меня, потом зашагала по периметру помещения, как будто могла получить различные представления обо мне, глядя с разных краев. Костерезка чуть поодаль стояла напряженно, в полуприседе, между мной и Проводником с провидцем. Она походила не столько на девочку, сколько на дикого зверя. Вернувшись, возможно, к привычному стилю, только без маски невинного, миленького, бойкого ребенка.
Неподвижность этой сцены была пугающей и вовсе не помогала мне справиться с нарастающим чувством ужаса. Все взгляды были устремлены на меня, и мне казалось, что у меня в любой момент может случиться паническая атака. Я не могла управлять дыханием, потому что, когда сосредотачивалась на этом, мое тело напрягалось сильнее, единственный кулак сжимался до боли. Когда сосредотачивала внимание на руке, дыхание снова выходило из-под контроля. А сердце нещадно колотилось в любом случае. С этим я ничего не могла поделать.
Я закрыла глаза в попытке отсечь внешние раздражители и ощутила влагу, стекающую туда, где линзы упираются в скулы, и скапливающуюся там. Я подняла голову и взглянула на потолок пещеры.
Словно это послужило какой-то подсказкой, Костерезка выбежала из пещеры прочь.
Почему я плакала? Не сходилось. Я боялась, моя рука дрожала (я не знала, в какой степени от страха, в какой – из-за того, что сделала Панацея). Я была сердита, необъяснимо расстроена и не могла вытряхнуть из головы фантомные воспоминания о тюрьме.
Поймана в непослушном теле? Нет. Эмоции и мысли с этим не стыковались. Почему я вдруг стала думать об этом?
Я ощутила почти что тошноту, это вдобавок к панике и конфликтующим, бессмысленным эмоциям. А может, как раз из-за них. Я перегнулась, словно физически страдала от этого всего. Когда моя нога выдвинулась вперед, чтобы поддержать меня, это не потому, что я ей приказала. И не рефлекторное движение. Третья сторона.
«Пассажир, – подумала я. – Похоже, нам придется учиться работать вместе».
Дыхание стало чуть полегче. Я понятия не имела, это реакция пассажира или моя собственная реакция на осознание, что пассажир здесь.
– Шелкопряда? – послышался женский голос.
Я сомневалась, что доверяю своему контролю над букашками настолько, чтобы понять, где находится и что делает обладательница голоса. Я повернула голову: Канарейка стояла у портала.
– Не надо, – сказала Ябеда. – Не беспокой ее. Оставь ее в покое, пока она не сможет сориентироваться в самой себе. Подожди.
– Что случилось, Шелкопряда? – спросила Канарейка, игнорируя Ябеду.
«Кто-нибудь, ответьте на этот вопрос для меня», – подумала я.
Ябеда? Нет, она молчала.
Костерезка ушла.
Канарейка не в курсе.
«Пассажир? – мысленно спросила я. – Есть какие-то идеи?»
Обратиться к пассажиру было легче, чем заговорить вслух и ответить на вопрос. Заговорить вслух означало бы высказать все, что неправильно, мое замешательство, страхи, тревоги, то, что мое тело, сознание и эмоции ощущаются полностью съехавшими. Заговорить означало бы проталкивать слова мимо все растущего кома в горле.
– Ты так и не научилась просить о помощи, когда она тебе нужна, – произнесла Ябеда. Ее тон был почти обвиняющим. – В смысле, ты просишь, когда приближаешься к другим группировкам, и это выглядит так, будто ты просишь, держа пистолет у их виска, или просишь в тот момент, когда им трудно сказать нет, потому что иначе весь ад вырвется наружу.
Я покосилась на Панацею. Та не двигалась, разве что слегка покачивалась взад-вперед в такт дыханию, опустив голову, уткнувшись взглядом в землю.
Это из-за меня? Что-то гротескное? Кошмарное? Я изменилась?
Нет. Я уже оценила себя, я видела себя, и, насколько я могла оценить, я осталась такой же. Две руки, две ноги, два глаза, функционирующие уши, рот и нос. Минус одна кисть, но это ожидаемо.
– Ну да, ты попросила Панацею. Ты попросила меня подыграть тебе и все организовать, когда пошла и сдалась. То, как ты разбиралась со школьными проблемами… ладно, не хочу повторяться и резать слишком глубоко. Давай ограничимся констатацией, что ты принимаешь решения сама, а потом используешь других, чтобы они тебе помогли эти решения осуществлять. Это нельзя назвать просьбой о помощи, согласись?
Именно сейчас мне это было не нужно. Но я подняла голову и встретилась с Ябедой взглядом. Она сейчас стояла позади Луна. Он менялся. Он тянул время?
– Я это все говорю, крошка, но ты при этом знай: я люблю тебя. Я обожаю тебя со всеми твоими прыщиками. Ты спасла меня, и мне хочется думать, что я спасла тебя. Все это, о чем я сейчас брюзжу, – это же самое провело нас через кое-какое серьезно гнусное дерьмо, и я люблю тебя за это не меньше, чем стенаю об этом. Ты гениальная, и безбашенная, и слишком много паришься о людях вообще, когда мне хотелось бы, чтобы ты оставила их в покое и вела себя более эгоистично. Но это?
Это?
– Дерьмо, – выплюнула Ябеда. – Ты должна простить меня, хотя бы только сейчас. Потому что видеть это и знать, что ты отколола, настолько больно, что я должна сказать то, что сейчас скажу. Мне очень жаль твоего папу, потому что я начинаю понимать, через что ему по твоей милости пришлось пройти.
С таким же успехом она могла бы со всей силы дать мне пощечину. И, что еще хуже, я ее заслужила.
Вот, значит, каково быть адресатом атаки Ябеды.
– Ну вот, – произнесла она. Чуть улыбнулась, но не своей обычной ухмылкой. Если так она пыталась меня приободрить, то в этом у нее было не очень много практики. – Я сказала то, что должна была сказать. Я на твоей стороне. И сейчас нам надо понять, как все это исправить.
Это меня вполне устраивало, вот только я не очень понимала, что такое «это».
– Это обратить не так-то легко, – возразила Костерезка.
Она вернулась, и не одна.
С ней был Маркиз и два его лейтенанта. Еще недавно они доставляли сюда раненых, но сейчас их руки были пусты. Маркиза слегка припорошило пылью, но он по-прежнему был элегантен и изысканно одет; волосы его были стянуты в хвост, однако женственным он не выглядел. Его сопровождающие – сверхопрятный парень и парень с руками, черными от локтей до кончиков пальцев. Все трое выглядели так, словно были в стопроцентном деловом режиме.
– Я готова пытаться, – ответила Костерезке Ябеда.
Маркиз озирал происходящее холодным взглядом.
– Не слышу хорового «да», – сказала Ябеда.
Маркиз зашагал вперед.
– Осторожно! – воскликнула Ябеда.
Может быть, мне удалось бы уклониться, будь у меня полный контроль над телом. Может быть, мне удалось бы уклониться, будь я чуточку получше сосредоточена. Черт, я, вероятно, уклонилась бы, если бы не осознание, что Ябеда предупреждала Маркиза, а не меня.
«Я думала, она на моей стороне», – мелькнула у меня мысль, когда выпущенный Маркизом костяной стержень угодил мне в грудь точно по центру. Я бы не смогла уклониться, даже будь у меня полный контроль над телом и полетный ранец. Удар пришелся в грудину по большой площади и отбросил меня назад.
Толкая меня, кость изменялась, она разветвилась надвое. Из-за несущей меня назад инерции я не могла упереться ногами в пол, поэтому упала, сперва на попу, потом сильно стукнулась жесткой оболочкой полетного ранца и в конце концов приложилась о каменный пол пещеры затылком.
Остановившись, я только начала приходить в себя, но Маркиз продолжил раздвигать свой стержень. Меня протащило назад еще, пока не прижало спиной к камню. Я была в пяти футах от устья пещеры, в пяти с половиной футах от каменистого гребня, отделяющего нас от пропасти, глубину которой я не могла измерить букашками. Два костяных ответвления устроились по обе стороны моей шеи, точно рога ухвата, и пришпилили меня на месте.
Кожа на его второй ладони растрескалась и разорвалась, когда из запястья вылетели кости громадной скелетной руки. Судя по ее положению вокруг Луна и Панацеи, Маркиз, похоже, этой рукой оттолкнул или отодвинул их подальше от меня.
– О боже, – заговорила Панацея. – О черт, о боже.
Внезапное проявление эмоций, для меня такое же непонятное, как и все остальное, что тут творилось.
Вот они – Маркиз, его люди, Лун, Панацея, Канарейка, Ябеда и пара двеределов «Котла» – и все таращатся на меня.
– Шестнадцать футов, – тихо произнесла Ябеда. – Точнее, пятнадцать и девяносто восемь сотых, но можем округлить.
Маркиз кивнул.
– Паралюдские способности могут усиливаться и ослабевать в зависимости от психологического состояния. Если учесть, какой нестабильной она может быть…
– Это не изменится, – сказала Панацея, не глядя ни на кого. Она смотрела на тыльные стороны своих ладоней, прижатых к полу пещеры, а может, на покрывающие их татуировки. – Я почувствовала, как оно менялось… Оно не связано ни с ее эмоциями, ни с теми долями мозга. Уже не связано.
– Ясно. Приятно слышать, спасибо, – ответил Маркиз. Он приблизился на три шага, и костяной стержень между его рукой и ветвями, прижимающими мою шею, соответственно укоротился.
Он держался от меня на расстоянии в добрых двадцать – двадцать пять футов.
Почему Ябеда сказала «шестнадцать футов»?
– Вы вообще о чем, а? – спросила Канарейка.
– Я б ее сжег, – прорычал Лун, игнорируя Канарейку. – Но решил, что ты огорчишься, если при этом я сожгу и Амелию.
– Совершенно верно, – произнес Маркиз. Он не сводил с меня глаз.
– О боже, – продолжала говорить Панацея. Она вскинула руки к голове, запустила пальцы в волосы, стала непроизвольно вытягивать их из хвоста. – Ох блин, о боже.
– Тихо, – велел Маркиз, положив руку ей на плечо.
– Что ж, для тебя это шаг вперед, Эмс, – прокомментировала Ябеда.
– Заткнись, – прошипела Панацея. – Не смей, нахер.
– …На этот раз ты получила согласие, прежде чем изуродовала кого-то так, что сама не способна это починить.
– Я, блин, тебя убью, – прорычала Панацея.
Вдалеке что-то сотряслось, достаточно мощно, чтобы это и послышалось, и ощутилось через дверь, открытую Проводником между нами и Землей Гимель. Битва продолжалась, и по звукам можно было предположить, что защитники уводят Сайона прочь от поселения.
Там мои друзья. Рэйчел, Айша. А я тут, лежу и ничего не делаю.
Моя рука скользнула по камню подо мной – это мое тело попыталось прийти в стоячую позу, но наткнулось на V-образную кость у шеи. Почему я это сделала? Я не принимала такого решения.
«Пассажир?» – подумала я.
Он принимает решения и за мое тело?
Не тот вопрос, на какой я была способна ответить с определенностью. Я переключила внимание на вопрос, на котором могла сосредоточиться.
Шестнадцать футов.
Я видела, как остальные распределяются по пещере, становясь в линию позади Маркиза, не сводя глаз с меня. Видела длину костяной колонны.
С запозданием пазл сложился. Шестнадцать футов – расстояние от меня, на котором они должны были держаться.
– Я хотел бы извиниться за то, что был немного груб, – произнес Маркиз. – Я спешил, пытаясь обеспечить безопасность дочери.
– Ааххеуухххммм.
Несколько долгих секунд у меня ушло на осмысление того, что этот звук вышел из моего рта. Не нормальные слоги, даже не что-то, что звучало как слова. Моя ладонь сама взметнулась ко рту. Пальцы впились в толстую ткань из паучьего шелка, пытаясь добраться до губ, словно я каким-то образом могла вручную заставить их снова работать. Даже движение руки было неуклюжим.
Я была кукловодом, пытающимся заставить марионетку двигаться, дергая за нитки откуда-то издалека. Такая сложная штука, как речь, была за пределами моих возможностей.
Я попыталась сформировать слова роем, говорить хотя бы по слогам. Неудачно.
Далеко, очень далеко за пределами моих возможностей.
Я увидела, как Ябеда среагировала, все ее тело напряглось. Она сделала полшажочка назад.
Я опустила взгляд на пол пещеры. Мои пальцы двигались, цеплялись, и это делала не я.
– Эх, какая жалость, – сказал Маркиз. – Из-за проблем с коммуникацией нам труднее оценить, насколько мы можем ей доверять.
Он сказал «ей доверять», не «тебе доверять». Как будто не было смысла говорить это мне напрямую. Маркиз говорил с Ябедой и упоминал меня, как будто говорил с родственником или опекуном умственно отсталого человека или маленького ребенка, вместо того чтобы обратиться к самому этому человеку.
Как будто я настолько свихнулась, что нуждалась в опекуне, который бы служил переводчиком или адвокатом.
– Я могу рассказать тебе, в каком она состоянии, – предложила Ябеда.
– Говоря откровенно, ты пристрастна, – ответил Маркиз. – Я не желаю ставить под угрозу себя, моих родных или подчиненных из-за твоей сентиментальности по отношению к Шелкопряде. И, прежде чем ты пустишься в говорильню, должен предупредить: Амелия просветила меня насчет тебя. Я знаю, какой убедительной ты можешь быть. Щеголь, Головня, Лун? Даю вам разрешение поднять мятеж, если вы сочтете, что она меня водит вокруг пальца. Даже рекомендую.
– Не очень-то справедливо, – заметила Ябеда.
– Достаточно справедливо, если учесть все обстоятельства. Если ты сможешь убедить нас всех, то наверняка это какой-то законный и логичный аргумент.
– Думаю, ты недооцениваешь, как сильно Лун жаждет найти повод что-нибудь покалечить, – сказала Ябеда.
– Не исключено, – ответил Маркиз и покосился на Луна.
– Ты чересчур мягок с женщинами и детьми, – проворчал Лун. – Если она чего-нибудь отколет, я нарушу твое правило и умерщвлю ее.
– Видимо, придется этим удовлетвориться, – сказал Маркиз, после чего чуть вздохнул и посмотрел на Ябеду. Та легонько кивнула.
Снова раздался далекий рокот. Звук, будто тысяча человек закричала в унисон. У меня мурашки побежали по коже.
– Давайте отложим этот вопрос, – предложил Маркиз. – Компромисс.
– Конечно. Я открыта к компромиссам, – ответила Ябеда. – Это лучше, чем быть умерщвленной.
Маркиз повернулся.
– Проводник? Еще один портал, пожалуйста. Сменим дислокацию и организуем триаж где-нибудь еще. Свяжем то место с Гимель, а все двери в эту пещеру и из нее закроем.
– Не уверена, что мне нравится этот компромисс, – сказала Ябеда.
– Шелкопряда – неизвестная величина. Мы оставим ее здесь, в не меньшей безопасности, чем у любого человека на любой Земле, а потом закончим битву с Сайоном, либо победив, либо проиграв. Когда все будет сказано и сделано, мы вернемся и посмотрим, чем можем ей помочь.
Повисла долгая пауза.
«Оставаться здесь? Не участвовать?»
Я напряглась. Букашки заерзали.
Точно. У меня еще есть букашки. Мой контроль ухудшился, но ненамного. Все, к чему я прикасалась, чем манипулировала, ощущалось так, будто я работала левой рукой вместо правой.
Проблема в том, что букашек в моем распоряжении далеко не изобилие.
– С этим… как-то трудновато спорить, – сказала Ябеда. – Но мне это не нравится.
– Природа компромисса в том, что он оставляет всех более или менее в равной степени неудовлетворенными, – ответил Маркиз. – Я был бы довольнее, если бы она осталась в надежных оковах, но готов согласиться с тем, чтобы обломать этот стержень и предоставить ей собирать все, что найдет, и заботиться о себе после того, как мы уйдем.
Нитей тоже не осталось. Я израсходовала слишком много, когда мы делали платформу на базе «Котла».
Моя способность обрела новое измерение, хоть и ценой всего остального. Шестнадцатифутовой дальности.
Надо лишь разобраться, как ее использовать.
Ябеда покачала головой.
– Если проводник умрет, она останется здесь взаперти, совсем одна, немало попорченная головой и сердцем. Возможно, до конца жизни.
– Если Проводник умрет, думаю, мы все будем в бедственном положении, – указал Маркиз. – Это самое справедливое решение. Уверен, ты и сама это понимаешь.
Я подняла здоровую кисть, держа пальцы вертикально, культей тоже двинула в том направлении, зная, что Ябеда сделает правильный вывод. Лучшее, что я могла сделать в смысле умоляющего жеста, когда у меня всего одна рабочая ладонь.
Ябеда пристально смотрела на Маркиза.
– …Да. Кроме одного нюанса.
– Все-таки подводный камень, – заключил Маркиз слегка обреченным тоном.
– Конечно. Жизнь несправедлива, и я чертовски мощно верю в эту девушку. Кроме того, мы не так давно договорились, что не бросим друг дружку.
– Печально. Лун, Головня? Заставьте Ябеду удалиться. Вытащите ее силой, если потребуется, но не причиняйте ей вреда.
– Ты испытываешь мое терпение этой своей мягкотелостью, – проворчал Лун, однако взял Ябеду за руку одной лапищей. Головня взялся за вторую руку.
– Следите за ее пистолетом. Если она высвободит руку, обязательно выстрелит в кого-нибудь из нас, – предупредила Панацея. Она зашагала за той троицей.
Я отчаянно пыталась дотянуться до ступней, но V-образная кость у горла не давала мне. Я вновь осела наземь, сверля взглядом оставшихся.
– Не дергайся, Шелкопряда, – посоветовал Маркиз. – Пожалуйста, расслабься. Ты рискнула – и проиграла. Этот бой ты пересидишь здесь.
Я прищурила глаза под линзами маски.
– Щеголь? Ты можешь применить свою способность? Не очень сильно. Достаточно, чтобы она смогла высвободиться спустя непродолжительное время?
Опрятный мужчина покачал головой. Он развернул ладонь, и на ней заклубился шарик, похожий на каменный кочан капусты. Сомкнул ладонь – шарик исчез.
– Десять лет назад? Без вопросов. Сейчас? Я не доверяю своей точности. Я бы волновался о структуре пещеры, если бы моя способность прикоснулась к чему-либо сбоку или сзади от Шелкопряды.
Маркиз кивнул.
– Ну, тогда иди присмотри за остальными. Будь готов закрыть дверь сразу, как только я пройду.
Щеголь повернулся уходить, подпихивая заодно Проводника и провидца.
– Я знаю, что у тебя есть в запасе еще трюки. У тебя есть букашки, есть перцовый баллончик. Вероятно, есть другие инструменты, о которых мне неизвестно. Я предполагаю, что в твоем психологическом состоянии ты захочешь их применить. Я надеюсь, что в твоем психологическом состоянии ты прислушаешься, когда я попрошу тебя этого не делать. Оставайся здесь, соберись, и мы вернемся за тобой, когда сможем. Если сможем. Даю тебе клятву, что до того момента буду прикладывать максимум усилий, чтобы Ябеда была в безопасности.
Мои пальцы сжимались и разжимались. Не по моей воле.
– Иииууннх, – прохрипела я.
– Я чрезмерно оптимистично расцениваю это как неохотное «да», – сказал Маркиз.
У меня ушла секунда на то, чтобы запустить нужные движения, но в итоге мне удалось очень медленно покачать головой.
– Ладно, – произнес Маркиз и положил руку на бронированное плечо Канарейки. – Канарейка? Будь добра пройти через портал. Я за тобой.
Она послушно двинулась к порталу, затем остановилась.
– Я… я правда понимаю, что ты чувствуешь, Шелкопряда. Вроде как. Я приняла снадобье «Котла», оно меня разладило, физически. Мне было кошмарно, я даже слегка свихнулась. И, может, года через три после того, как я взяла себя в руки и привела жизнь в порядок, все обдерьмовилось. Как будто жизнь напоминала мне об ошибке, которую я совершила. Так что я… я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Но ты сможешь с этим примириться. Так что… не накачивай себя слишком сильно, а? Прими совет от человека, который уже когда-то перестарался с этим.
– Очень любезно с твоей стороны сказать эти слова, – произнес Маркиз. – Теперь, пожалуйста, в портал?
Канарейка кивнула.
Он смотрел, как она уходит.
Я подалась вбок, высвободив левую руку и дотянувшись ей до правого бедра. В процессе мне удалось сдвинуть чуть в сторону костяную ветку. Недостаточно сильно, чтобы освободить голову, но достаточно, чтобы получить сколько-то свободного пространства.
– Внимание! – воскликнул Маркиз.
Моя рука нашарила пистолет и достала его. Я подняла его туда, где ветка разделялась надвое, и выстрелила. В самое толстое место.
Возможно, это было чуток безумно, стрелять вверх в такой твердый предмет, как кость, расположенный в считаных дюймах от моего лица и горла.
Но кость раскололась и расщепилась.
Я была свободна, однако Маркиз уже действовал. Его окружили костяные доспехи – изысканные, декоративные, но с настолько плотным покрытием, что букашки рядом с ним оказались либо раздавлены о кожу, либо не смогли пробраться внутрь. У меня не было мелких букашек, способных проникнуть в вертикальные щели напротив глаз и рта.
Костяное копье начало ветвиться, превращаясь в настоящее дерево, двоящиеся ветви которого заполняли пространство между мной и Маркизом. Он пятился, одновременно создавая еще кость, чтобы оставаться подсоединенным к основанию дерева. Он знал, что я попытаюсь сделать дальше.
Я не встала. Не могла позволить себе терять время. Я воспользовалась полетным ранцем – выдвинула крылья с двигателями и рванулась в сторону стены пещеры. Ударилась о стену чуть сильнее, чем мне бы хотелось, погнув одно крыло, и потом, скребя по стене, полетела примерно в направлении Маркиза под самым потолком, где было меньше ветвей.
Пространство, где я могла маневрировать, стремительно съеживалось. Моя болтающаяся нога цепанула ветку, и я едва не потеряла всю скорость. Мне пришлось убрать двигатели, но один из них из-за погнувшегося при ударе крыла полностью не убрался.
Костяные ветви смыкались вокруг меня. Я включила двигатели на оставшемся крыле и открыла огонь вслепую, надеясь пробить себе дорогу.
Маркиз сдвинулся вбок и создал костяной щит перед собой и Канарейкой. Пули летели не в его направлении, но этот маневр пошел мне на пользу. Чтобы свободно передвигаться, Маркиз обломал свой костяной стержень, и «дерево» перестало расти. Я полетела через самые большие из оставшихся разрывов, по пути обламывая тонкие костяные веточки и шипики.
Двадцать футов до Маркиза. Он шагнул еще назад и схватился за «дерево».
Костяной диск возник прямо передо мной, как будто дерево было зонтиком. Стена, барьер.
Я выстрелила в край, и от диска откололся кусок.
Но, прежде чем я успела вклиниться в образовавшийся разрыв, туда вросла новая кость и заделала дыру. Я выстрелила еще раз, но кость оказалась слишком толстой. Я нажимала на спусковой крючок снова и снова, но он лишь беспомощно щелкал. Моя рука двигалась так отчаянно и дергано, что пистолет выпал из неуклюжего захвата.
– Мне страшно жаль, – прошептал Маркиз.
Во мне вспухли паника и страх.
«Я не хочу оставаться не у дел. Не могу. Ты не понимаешь. Я просто свихнусь, я и сейчас уже малость не в себе».
– Горругхх, – прошипела я. Бронированная маска цокнула о кость, когда я прижалась к ней головой.
Страх, паника, нет…
Я их чувствовала, но они были не мои. Как и страх с оцепенением, которые я ощущала раньше, и гнев тоже.
Я настолько привыкла к тому, что моя способность работает автоматически, что не привыкла прикладывать какую-либо волю.
Я потянулась к этим чувствам, полностью сосредоточилась на способности.
Шестнадцать футов. Маркиз находился вне этой зоны, но Канарейка была помедленнее, ее реакция – похуже. Она застряла, наблюдая, возможно, не желая поворачиваться спиной к сражению, и потому двигалась не так быстро.
Я касалась костяной стены, а Канарейка находилась футах в пятнадцати по ту сторону от нее.
Теперь, когда я уделяла время тому, чтобы смотреть, чувствовать, я ощущала тело Канарейки так же, как до того ощущала Луна. В меньшей степени – Панацею. Ее ровное, размеренное дыхание, полную неподвижность со всех остальных отношениях.
Точно так же, как недавно застыли Лун и Панацея.
В ожидании инструкций.
Я не могла придвинуть ее к Маркизу, не выводя за пределы моей досягаемости. Вместо этого я ее развернула.
– Ох… проклятье, – сказал Маркиз.
Движения Канарейки были не особо плавнее, чем мои сейчас. Еще один недостаток в числе многих. Девушка двинулась ко мне и к созданной Маркизом стене.
Маркиз поймал ее, выбросив костяные ветви, которые на лету переплелись и окружили верхнюю часть ее туловища клеткой.
Но Канарейка была в бронированном костюме «Драконоборцев». По моему приказу она согнула ноги, а потом ринулась вперед. Разбила окружавшие ее кости, после чего высвободившимся кулаком ударила по костяной стене.
Два, три, четыре раза.
Маркиз шагнул вперед, очень осторожно, и поставил ногу на основание костяного ствола. Стена начала утолщаться – быстрее, чем Канарейка успевала ее разбивать.
Ее способность…
Я посмотрела – и получила вполне достаточно представление о ее внутреннем устройстве, чтобы понять ее общее состояние здоровья, ее болячки, ее форму и ее способность.
Она начала петь.
Привести его ближе. Привести его ко мне.
Песня изменилась. Канарейка продолжала беспощадно, почти машиноподобно колотить по костяной стене, разбивать ее мощью костюма. Я чувствовала, как Маркиз колеблется. Он убрал ногу с костяного стержня и двинулся к Канарейке.
Я так привыкла к жужжанию, к тусклому реву способности в ушах. Сейчас было намного более комплексно. Комплексно и притягательно – подключаться к эмоциям. Подсоединяться к Канарейке на каком-то уровне.
Я вспомнила, как меня Дракон с Бунтарем зажали и тащили на крышу вскоре после того, как я убила Александрию и директора Тэгга. Как я дергалась, беспомощно и тщетно.
Я заглянула за это поверхностное воспоминание и увидела, что было под ним, вспомнила общее ощущение, чувство. Канарейка беспомощно дергалась, скованная и паникующая, со смутным чувством вины за то, что она сделала, в реальности, которую она не вполне осознала и, возможно, не осознает в полной мере еще многие недели или месяцы.
Она была мной, я была ею. Общие чувства. Она – продолжение меня.
Я никак не могла знать, хорошо это или плохо. Я вновь начала чувствовать себя немного свихнувшейся. Немного отделенной от меня.
Больше, чем это, меня пугало лишь понимание, что дальше будет только хуже. Вот мой инструмент. Вот ради чего я пожертвовала разумом, телом, дальностью и контролем. Жалкие шестнадцать футов. Шестнадцать футов, которые, по словам Панацеи, я не смогу нарастить благодаря эмоциям.
Я заставила себя подняться на ноги, проложить себе путь через самые тонкие веточки, потянуться вверх рукой и схватиться за более крупную ветвь для равновесия. Ноги подгибались, голова свисала чуть набок, и, если бы я не держалась рукой за что-то, думаю, эта рука бы тоже болталась где-то сбоку. Я не могла… не могла копать в поисках знания, как мое тело должно держаться в спокойном состоянии.
Я увидела первую трещину, возникшую с моей стороны стены.
Что еще лучше, Маркиз приближался. Еще один-два неохотных шага в нашу сторону, и…
…И я так и не узнала, смогу ли воспользоваться его способностью. В пещеру вошел Лун и тут же залил ее огнем.
Канарейка была в броне, хотя ее волосы, выбивающиеся из-под шлема, вспыхнули. Маркиз тоже был в броне. И находились они не там, где могли бы поджариться.
Однако в пламени утонуло пение. Огонь быстро прекратился, и Канарейка услышала шаги Маркиза – тот бежал прочь, прижав руки туда, где шлем закрывал уши.
Я заставила Канарейку пробить стену. Затем она потянулась сквозь дыру, схватила меня за лямки полетного ранца и протащила к себе.
Портал уже закрывался. Канарейку, похоже, решили здесь бросить.
Я заставила ее швырнуть меня и еще добавила себе скорости с помощью полетного ранца.
Сквозь портал я проскользнула за две секунды до того, как он стал слишком узким. Упала на землю, и группа ошеломленно уставилась на меня.
– Коохуугга, – выдавила я с немалой толикой гнева в голосе, медленно поднимаясь на ноги. Никто не протянул мне руку, но это был мой выбор, не их.
Моя культя пульсировала болью, а остальные части меня ощущались чужеродными. Движения были не полностью по моей воле – похоже, пассажир как-то помогал мне справляться.
Я глянула сквозь другой портал рядом с нами. На Гимель.
Других я оставила в покое, не стала ими управлять. Когда Щеголь оказался на моем пути, я оттолкнула его физической силой.
«Я сражаюсь, – подумала я. – Я буду сражаться с Сайоном. Как-нибудь».
Я видела себя их глазами. Каждый образ был чуть искажен, как раз достаточно, чтобы быть неясным и не в лад с другими. Я воспринимала себя через них острее, чем через собственное зрение.
Я шагнула в полуразрушенный фастфудный ресторан, перебралась через кучу обломков у входа, где какая-то атака затронула здание. Когда я зашагала ко входу, другие позади меня оказались вне моей досягаемости и снова смогли двигаться по своей воле.
Снова вольны атаковать меня, если захотят.
Маркиз, Панацея, Костерезка… не очень опасны.
Лун? Нет. Если он соберется убить меня, то даст мне знать прямо перед тем, как сделает это.
Щеголь? Головня? Возможно, они из тех, кто могли бы атаковать – из-за гордости и из-за того, что я на короткое время взяла их под контроль.
Ябеда освободилась. Она побежала вперед, перепрыгивая через обломки и мусор, чтобы оказаться ближе ко мне. Остановилась в трех-четырех шагах от меня.
Чуть-чуть дальше шестнадцати футов.
Но она не произнесла ни слова.
Сайон был здесь. Прорывался сквозь людей, на этот раз с яростью. Люди разбегались в поисках укрытий, которые против Сайона помогали так мало, пытались возводить оборонительные конструкции, прятаться, бежать.
Мы уже проиграли?
В нашу сторону направлялась группа Плащей, многие из которых несли раненых. В этой группе были Рэйчел, Чертовка и Ублюдок.
Я сдвинулась вбок, однако неверно угадала их путь. Я ожидала, что они направятся в госпиталь-из-бургерной, а они пошли прямо ко мне.
Я попятилась и поднялась в воздух; Ябеда же побежала вперед, описывая кривую вокруг пузыря, который, похоже, осознавала лишь она одна. Остановилась у них на пути, расставила руки и закричала:
– В сторону! Опасная способность!
Большинство послушалось. Только один, глядя через плечо на Сайона, проковылял мимо Ябеды в мою досягаемость. На сей раз я за этим следила и потому почувствовала, как его существо возникло в моем сознании. Он застыл.
В тот же миг, когда я получила контроль, Ябеда схватила его за воротник и выдернула.
– Какого хера? – спросила Чертовка.
Ябеда выпустила парня, и тот бросился наутек.
Ответить Чертовке я не могла и потому сосредоточилась на собирании букашек. Незачем пренебрегать ресурсом, который прежде был жизненно важным.
– Кое-кто добровольно вызвалась на неинвазивную нейрохирургию в исполнении маньячки с комплексом сестры. Или, что не менее вероятно, она попросила маньячку-психопатку об инвазивной нейрохирургии, а другая маньячка вмешалась. И теперь Рой сломана.
– Она не выглядит, будто сломана, – возразила Чертовка. – Тот тип…
– Хрррррн, – произнесла я.
– Хррррн, – повторила Чертовка и умудренно кивнула. – Вот теперь понятно.
– Она не может говорить, – у Рэйчел это прозвучало как утверждение, а не вопрос.
Я покачала головой. «Не могу передвигаться так же быстро и так же легко, как раньше…»
С запозданием до меня дошло, что Рэйчел спрыгнула с Ублюдка. Она вытянула руку вперед, словно нащупывая путь.
Я попятилась, но она шла вперед быстрее.
Концепция всего существа Рэйчел расцвела в моем сознании.
Я заставила ее шагнуть назад.
– Мм, – промычала она.
– На хера ты это сделала? – спросила Ябеда.
«Потому что она слишком сильно мне доверяет», – подумала я.
– Она умней, чем я, – ответила Рэйчел. – Пускай делает то, что ей надо.
Я покачала головой, пятясь с помощью полетного ранца.
Контроль над Рэйчел мне ничего не даст. Я не приобрету ни ее специфических знаний свистков и команд, ни ее интуитивного понимания собак.
Но что-то сделать необходимо.
Маркиз и другие уже приближались, настороженные, напряженные.
Я была теперь неизвестной величиной, чем-то, чему они не могли полностью доверять. Немного съехавшая с нарезки, немного непредсказуемая, и от моей способности в их глазах больше опасности, чем пользы.
– Ты идешь? – спросила Ябеда, поняв это чуть ли не раньше, чем я.
Я кивнула.
– Удачи тебе, – произнесла она. – Ты знаешь, где нас найти.
Я снова кивнула и взлетела на своем поврежденном полетном ранце, однако на сердце у меня было тяжело.
Не так давно я сказала себе, что, когда увижу путь к победе, я пойму, что это он. Сейчас у меня была идея, что необходимо сделать.
Может, и к лучшему, что я не могла говорить. Иначе я произнесла бы эти слова, а мы поклялись этого не делать. Сейчас мне пришлось произнести их мысленно, а значит, сокомандникам не нужно было их слышать.
«Прощайте, «Темные лошадки»».
[1] «В той стороне безумье» – фраза из «Короля Лира» (акт 3, сцена 4). Цитируется по переводу Григория Кружкова.