ЖУЖЖАНИЕ 7. ИНТЕРЛЮДИЯ
«Иди!» – пролаял солдат по-турецки. Он с силой уткнул дуло ей между лопаток. Он был вдвое выше, чем она, и во много раз сильнее, так что сопротивляться или отбиваться было бы бесполезно, даже будь он безоружен. Она заковыляла в лес с кустарниками, и ветки стали обдирать лицо и предплечья.
Ставить одну ногу перед другой, сказала себе Хана, плетясь вперед; ноги ее были как свинцовые. Иглы на деревьях и кустах скребли по коже. Даже маленькие веточки были грубыми, почти шипастыми, они цеплялись за платье и носки, прямо сквозь ткань царапали кожу и кололи не прикрытые обувью ноги.
«Быстрее!» – угрожающе потребовал солдат. Он добавил что-то еще, более длинное и сложное, но Хана не настолько хорошо знала турецкий, чтобы разобрать. Она глянула через плечо и увидела, что мужчина пятится в ту сторону, откуда она пришла. Он, предельно ясно давая понять, чего хочет, повел оружейным стволом в сторону других детей, окруженных еще шестью солдатами. Если она не будет идти быстрее, кто-то другой за это заплатит.
Семь лет подарили ее деревне ложную уверенность, позволили людям верить, что они достаточно далеко, что долина и лес укрывают их достаточно хорошо, чтобы они избежали худших сражений продолжающейся войны. Эта иллюзия разбилась считанные часы тому назад.
Ее спрятали в погреб возле дома. Она слышала крики и стрельбу. Слишком много стрельбы, если учесть, как мало исправного оружия было у жителей деревни. Стволы и патроны слишком дороги, когда ты живешь садом и охотой, и вдобавок дорога до ближайшего города, где это можно купить, была опасна. Здесь у людей были остатки – небольшое количество оружия, которое партизаны отобрали у врагов и, проходя через деревню, оставили или обменяли на продовольствие и лечение. Жители, у которых было оружие, не обладали достаточным опытом и мастерством, чтобы им пользоваться. Защищать их должны были партизаны – не подпускать врагов к деревне.
Хана поспешно сделала еще один шаг вперед и вздрогнула, когда под ногой хрустнула веточка. С губ сорвался еле слышный хныкающий звук.
Когда вражеские солдаты нашли ее в погребе, выволокли и подтащили к девяти другим детям из ее деревни, она уже знала, что ее родители мертвы или умирают. Пока солдаты вели их всех через деревню в лес, она упорно смотрела под ноги, не желая глядеть на кровь и тела, валявшиеся повсюду, – тела людей, которых она видела каждый день своей жизни. Слезы струились по щекам.
Ее взгляд обшаривал лесную подстилку, но она понятия не имела, что нужно высматривать. Горку земли? Шнурок? Клочок земли с сухими, бурыми иголками? Хана сделала еще один шаг вперед, ожидая катастрофы. Когда катастрофа не настала, Хана сделала следующий шаг.
Совсем недавно она видела с некоторого удаления, как Кован, толстый мальчишка старше нее, который когда-то ее обзывал, шагнул вперед, и его нога провалилась в землю. Он заорал, а когда Хана и остальные дети подбежали к нему и стали пытаться вытащить ногу, он стал орать еще громче и биться еще яростнее. Турецкие солдаты стояли и молча наблюдали, а Хана и другие дети голыми руками расковыряли твердую, каменистую землю и обнаружили деревянные колья по бокам ямки. Каждый был установлен под углом и смотрел немного вниз, и еще несколько было на самом дне – они пробили ногу. Гибкое дерево прогнулось как раз достаточно, чтобы позволить ноге провалиться глубоко, но все попытки поднять Кована только вгоняли острия кольев глубже.
Хана знала: это одна из ловушек, поставленных деревенскими охотниками или защищающими деревню партизанами. Они были повсюду: в лесах, вокруг деревни, возле дорог и в других важных местах. Как-то она подслушала, как один из партизан описал ее отцу именно такую ловушку. Ей много раз повторяли, что играть в лесу нельзя, как раз по этой причине, и что если ей зачем-то непременно нужно в лес, то она должна идти только в сопровождении взрослого. Всю реальность этого она не осознавала, пока не увидела, что произошло с Кованом.
Они долго пытались высвободить ногу мальчика, несмотря на то, что чем большую часть пронзенной ноги они откапывали, чем больше ран и крови видели, тем отчетливее понимали: ему далеко не уйти. Они знали, что это бесполезно, но ведь с Кованом они вместе ходили в школу. С ним они виделись каждый день.
Солдат положил конец их усилиям, пустив Ковану пулю в голову, и таким образом Кован стал второй жертвой среди детей.
Хану выбрали идти следующей. Проверять дорогу.
Она вцепилась спереди в подол платья, стиснув ткань в руках, все еще грязных и расцарапанных после попыток высвободить Кована. Ставить одну ногу перед другой. Все до единого ее чувства были напряжены. Она остро ощущала шуршание земли под ногами, царапание сосновых иголок о ткань платья. Ступая туда, где свет просачивался сквозь кроны сосен, она чувствовала тепло солнышка на коже.
Хана с силой заморгала, чтобы прогнать слезы из глаз. Как глупо. Сейчас ей зрение необходимо. Любая деталь. Любая, которая позволит разглядеть ловушку. Заплакать – худшее из всего, что она сейчас могла сделать.
Ставить одну ногу перед другой.
Она остановилась. Ее ноги отказывались двигаться дальше. Дрожа, Хана огляделась.
Она знала: если она сделает еще один шаг, то умрет.
Этому не было никакого объяснения. Никаких причин, никаких признаков. Этот кусочек леса ничем не отличался от прочих. Подстилка из красно-бурых иголок под ногами, кусты и деревья, теснящиеся вокруг.
Но она знала. Вперед она шагнет, влево или вправо – все равно попадет в ловушку. Может, в яму вроде той, которая поймала Кована, может, на мину вроде той, которая забрала Ашти. Она, по крайней мере, умерла быстро.
Солдат, наблюдающий за ней сзади, с некоторого отдаления, выкрикнул знакомое «иди!» – угрозу и приказ одновременно.
Чувствуя, что от страха ее мутит, Хана огляделась по сторонам в поисках хоть чего-то, что подсказало бы ей, куда идти, как двигаться.
В этот момент она поняла, что умрет не прямо сейчас. Идти дальше она не могла; это было физически невозможно, как будто ее ноги вросли в землю подобно деревьям вокруг. Они заставят ее смотреть, как пытают до смерти кого-нибудь из других детей. Потом перейдут к следующему – возможно, к самой Хане, – и так далее, пока не найдут кого-нибудь, кто согласится стать наживкой и вычищать ловушки с их пути самым простым, самым опасным из всех мыслимых способов.
«И-…
Она увидела нечто громадное.
Громадное не в том смысле, в каком громадны деревья и даже горы. Оно было громадное в том смысле, что превосходило все, что Хана была способна увидеть или почувствовать. Она как будто увидела нечто большее, чем сама планета, но не только – эта штука, которая изначально была крупнее, чем можно осознать, еще и расширялась. Хана не находила более подходящего слова, чтобы описать свои ощущения. Как будто у этой штуки были зеркальные копии, но каждая копия была в одном и том же месте, некоторые двигались по-другому, и иногда, очень редко, одна копия входила в контакт с чем-то, с чем другие не входили. Каждая из копий была такой же реальной и материальной, как и все остальные. И это делало всю штуку большой в таком смысле, в каком она не смогла бы это описать, даже будь она столетним ученым или философом с доступом в лучшие библиотеки мира.
И оно было живым. Живым существом.
Интуитивно, даже не думая, Хана поняла, что каждое из отражений или продолжений этой сущности – часть единого целого ровно настолько, насколько ее рука или нос – часть ее. Каждое из них живая сущность осознавала, контролировала и двигала целенаправленно. Как будто она существовала и продолжалась во всех этих возможных копиях одновременно.
«Она умирает», – подумала Хана. Самые внешние продолжения существа отслаивались и распадались на осколки по мере того, как оно плыло сквозь безвоздушную пустоту, не двигаясь, но волнообразно подстраивая себя в копиях-отражениях, то тут, то там съеживаясь, то тут, то там разбухая, унося себя с быстротой, превосходящей свет. Позади него хлопья и осколки отщеплялись от сущности подобно семенам чудовищно громадной карахиндибы, или одуванчика, под ровным ветром. И семян этих было больше, чем песчинок на всей Земле.
Один из этих осколков как будто рос, он становился больше, крупнее, разбухал в сознании Ханы, пока не заполнил все ее восприятие, – точно Луна, падающая на Землю. Падающая прямо на Хану.
…ди!» – на одном дыхании закончил солдат.
Хана пошевелилась. Она по-прежнему была в лесу, ладони саднили от царапин, ноги гудели от ходьбы. Сердце колотилась, страх отдавался во рту вкусом желчи.
Воспоминание уже угасало. Это вообще было или нет? Хана изо всех сил старалась уцепиться за него, но оно ускользало. Как будто она видела сон, сбежавший от нее сразу после пробуждения, но сон настолько скользкий, что даже сама мысль, что она его видела, быстро исчезала из сознания.
Солдат прокричал что-то слишком сложное, чтобы Хана могла понять, – он обращался к своим товарищам. Хана позволила остаткам воспоминания ускользнуть. Важно было то, что здесь и сейчас. Либо она пойдет вперед и погибнет, либо останется на месте и будет наблюдать, как из-за ее трусости гибнут другие. С самой крупицей мысли, что что-то произошло, она стряхнула с себя оцепенение. Может, ей все-таки удастся шагнуть вперед.
Она занесла ногу…
И остановилась. Что-то было на ее пути. Что-то туманное висело в воздухе на уровне груди, потрескивая, яростно колыхаясь. Хана вернула ногу туда, где она была мгновение назад, и уставилась на калейдоскопическое мерцание черноты и зелени.
Она притронулась к этому и ощутила вес в своей ладони. Ее пальцы автоматически сомкнулись вокруг этого, почувствовали его тепло. Ощущение было почти как если бы она гладила ласковую собаку. Странная мысль, если учесть, на что она сейчас смотрела.
Пистолет, полированная серая сталь. Немножко знакомый. Такой же, как самые маленькие пистолеты, какие она видела у партизан.
«Я не могу воспользоваться этим, – пробежала в голове холодная мысль. – Они перебьют остальных в ту же секунду, когда я открою огонь».
Пистолет замерцал, снова превратился в черно-зеленый туман, а затем принял новую форму. Это Хана тоже уже видела. Как-то раз один из партизан заговорил с Ханой, пытаясь заработать расположение ее сестры, и показал ей журнал об оружии на английском. Там была одна штука, похожая на то, что Хана сейчас держала в руках, только у этого спереди была еще металлическая трубка, из-за которой оружие стало чуть ли не вдвое длиннее. Хана знала, что такие трубки позволяют тише стрелять.
Остальные дети и другие солдаты оставались далеко позади. Все равно это было почти невозможно, но…
«Иди! – крикнул солдат за ее спиной. – Иди, или…»
Она развернулась на месте, держа оружие обеими руками. Ей потребовалась секунда, чтобы навести ствол на цель, а изумление турецкого солдата подарило ей как раз достаточно времени, чтобы нажать на спусковой крючок.
Ханна распахнула глаза.
«Вот поэтому я и не сплю».
Поднявшись с постели и направившись в туалет, она заметила, что все еще в костюме. По крайней мере, ей хватило здравомыслия снять шарф, чтобы не задохнуться во время отдыха.
Она была единственной, кто помнил. Все остальные забыли то немыслимо громадное создание, если вообще им повезло взглянуть на него. Она не могла быть уверена. Если кто-то еще это видел, то неизбежно забыл прежде, чем смог в достаточной степени собраться с мыслями, чтобы говорить об этом. Так должно было быть и с ней.
Но она помнила. Ханна прикоснулась к боевому ножу в ножнах у себя на поясе, словно напоминая себе, что он здесь. У нее были подозрения насчет своего дара: ее способности взяли часть ее души и придали ей конкретную форму. Самые гневные части ее, самые детские части ее, те части ее, которые видели сны, и те, которые забывали. Нож у нее на бедре спал за нее и видел сны за нее – так она себе представляла. Она целый год подряд не испытывала нужды остановиться и приложить голову к подушке.
Когда она закрывала глаза и позволяла себе задремать, это было потому, что она чувствовала, что ей следует это сделать, а не из-за реальной потребности. Но и тогда она ни разу не видела снов. Вместо этого она вспоминала: ее память воспроизводила события прошлого с идеальной подробностью. И по какой-то прихоти судьбы это означало, что она помнила ту сущность и помнила, как забыла ее, сколь бы парадоксально это ни звучало.
И она ни разу ни с кем об этом не заговаривала.
Она убила солдат, державших в заложниках других детей деревни. После первого она изобразила страх, притворилась, что в лесу партизаны. Потом дождалась момента, когда они все были слишком заняты наблюдением за лесом, и скосила их из автомата. Она не испытала ни капли жалости, и то, что от шальной пули погиб и один из детей, Бехар, тоже ее особо не терзало.
Она сожалела о смертях, это понятно, но совершенно не испытывала чувства вины. Из десяти детей семеро вернулись – благодаря ей и ее дару. Они вернулись в родную деревню, отволокли тела с глаз долой и ждали, экономя пищу, пока партизаны вновь не заглянули туда.
Остальных она заставила поклясться, что они никому не расскажут о ее даре. Она понимала, что стоит партизанам узнать о нем, как они возьмут ее к себе и будут использовать. Чем бы ни была обретенная ею способность, Хана чувствовала, что она не для этого.
Когда партизаны вернулись, они увидели, в каком состоянии дети, и решили их эвакуировать. Они отвезли Хану и остальных в город, и один из партизан занялся их отправкой в Соединенное Королевство, где находило свой дом множество других беженцев. Они разделились, всех остальных по одному отправили в приюты для сирот и других неблагополучных детей. Очередь Ханы пришла почти последней, и ее повели на другой самолет, который должен был отвезти ее в ее собственный новый дом. Тут-то и возникла проблема. Девочка прошла через рамку – позже она узнала, что это был металлодетектор, – и та зазвенела. Охранники нашли оружие, которое Хана не могла ни выкинуть, ни оставить, и отвели ее в другую комнату. Допрашивали, задавали много вопросов. Ее отвели в туалет, а когда она вернулась в допросную комнату, ее обыскали и нашли тот самый пистолет, который отобрали всего полчаса назад.
Дальше все произошло очень быстро. Ее выручил американец в военной форме. Он забрал ее в Америку и позаботился о том, чтобы она попала в семью. Когда были сформированы первые три команды Защитников, ее тоже включили. В первый раз она вышла в костюме, зная едва ли сотню слов на английском, цифры и алфавит.
Ханна склонилась над раковиной и вымыла лицо. Нашла зубную щетку и почистила зубы, потом прошлась зубной нитью, потом очистила язык. Слишком легко забываются подобные вещи, когда ритм сна не разбивает непрерывность дней. Лучше это делать чаще положенного, чем забыть. Ханна прополоскала рот, потом оскалила зубы перед зеркалом, чтобы посмотреть на работу дантиста, установившего коронки. Зубы были идеальной формы, белые. Словно чужие.
В какой-то момент после того, как она отставила жидкость для полоскания, оружие пробралось ей в руку – пистолет, довольно похожий на самую первую форму, которую приняла ее способность. Выходя из ванной комнаты, Ханна покрутила пистолет вокруг пальца за предохранительную скобу и отправила в кобуру. Затем подошла к окну и посмотрела на город за полосой воды. Преломляясь защитным полем ШКП, свет чуть менял цвета, из-за чего картинка выглядела перенасыщенной, как на экране плохо настроенного телевизора.
Хоть она и никогда не видела снов, в самой Америке было что-то сюрреалистичное, точно во сне. Здесь было так далеко от того места, где она родилась, так по-другому. Здесь не было войны – настоящей войны, – но все равно люди находили столько поводов для жалоб. Бюрократы, любовные проблемы, медицина, отсутствие последней модели телефона с тачскрином. В эти жалобы зачастую вкладывалось больше эмоций и страсти, чем любой в ее деревне вкладывал, когда оплакивал погибших близких или методическое истребление своего народа. Когда Ханна слышала жалобы своих друзей и коллег, она просто кивала и возвращала полагающиеся слова сочувствия.
Яркие огни, и магазины, и комфорт, и телевизоры, и спорткары, и коронки на зубах, и шоколад, и список можно было продолжать до бесконечности… Полдесятилетия ушло у нее на то, чтобы хотя бы начать к этому привыкать, и все менялось так быстро, что стоило ей решить, что наконец-то она более-менее ухватывает происходящее, как подворачивалось что-то новое, что-то, что она предположительно должна была знать или понимать.
Она без жалоб приняла пожелание своей приемной семьи писать собственное имя в более американской манере, «Ханна». Она согласилась и подписала все бумаги, когда они заменили фамилию, данную ей родителями, на свою. Мелочи, такие мелочи по сравнению с тем, что она видела и делала. Они не стоили того, чтобы жаловаться. Все хвалили ее за прилежность в учебе и тренировках. Она никогда не сдавалась, никогда не бросала начатого. С чего ей сдаваться? Все это была просто ерунда на фоне тех часов, что она провела в том лесу.
Так трудно поверить, что события из ее сна произошли всего двадцать шесть лет назад.
Все это не ощущалось как полностью реальное. Не раз Ханна позволяла себе верить, что на самом деле она умерла, что она сделала тот шаг вперед и не выбралась из леса. Когда она начинала так думать, она допускала ошибки, подвергала себя слишком большой опасности – это было в первые годы ее геройской карьеры. Сейчас, когда она ловила себя на том, что соскальзывает в этот образ мышления, она обычно пыталась спать. Во сне воспоминания приходили к ней, идеальные, безупречные, чуть ли не более реальные, чем сама реальность, – именно поэтому Ханна делала так довольно редко. Иронично, если учесть, как часто ей это было необходимо, чтобы удерживаться за реальность.
Она научилась любить эту страну. По-настоящему любить за то, что она собой представляла. Ей пришлось сражаться за право носить флаг как часть костюма. Америка была неидеальна, но неидеальным было все, к чему прикасалась рука человека. Здесь была жадность, коррупция, эгоизм, мелочность, ненависть. Но было и хорошее. Свобода, идеи, выбор, надежда и возможность для каждого стать кем угодно, если он готов всеми силами этого добиваться. Приняв новую страну, она позволила себе завести друзей, встречаться с парнями, сблизиться с родителями и их церковью. К тому времени, когда она поступила в колледж, ее акцент практически исчез и она знала достаточно, чтобы хотя бы делать вид, что понимает, о чем идет речь, когда другие заводили разговоры о поп-культуре, музыке и телевидении.
Она знала, что люди склонны к резким суждениям, и потому никогда никому не говорила о том, что видела, когда получила свой дар.
Даже среди других верующих она бы встретила подозрения и насмешки, если бы заявила, что видела Бога или одного из Его ангелов-воителей, существующих вне пределов человеческого понимания. Что Он дал ей это умение, чтобы она могла спастись. Другие люди предлагали бы различные интерпретации, спорили бы, заявляя, что Он давал подобные дары и плохим людям, они призывали бы на помощь науку. Возможно, какая-то маленькая частица Ханны подозревала, что эти гипотетические спорщики правы. И все же она предпочитала неопределенности свою веру. Версия, что та штука, которую она видела, отнюдь не была доброжелательной сущностью, присматривающей за человечеством, что она могла быть злонамеренной или, еще хуже, могла существовать вовсе без представления о своем влиянии на человечество? Слон среди мошкары? Не очень-то приятная мысль.
Ханна кинула взгляд на часы: было полседьмого утра. Она свободно обернула свой шарф с флагом вокруг шеи и нижней части лица и вышла из комнаты. Энергия приняла форму автомата, висящего у нее на боку. Когда Ханна шагала, автомат успокаивающе постукивал по бедру. Она поднялась по лестнице на один пролет, затем прошла до конца коридора.
Она услышала два голоса, мужской и женский. Остановилась возле открытой двери и постучала.
– Да? – отозвался Оружейник.
– Я не помешаю?
– Нет. Входи, – ответил он.
Она шагнула в комнату. Это было нечто среднее между мастерской и офисом. Возле стены стояли два запасных костюма, каждый с мелкими функциональными отличиями. На стеллаже позади стола Оружейника лежало несколько алебард, в том числе одна разломанная на части. Одно место на стеллаже пустовало – эта алебарда лежала перед Оружейником.
– Ты опять переработал и забыл поспать, Колин? – спросила Ханна, хотя ответ был очевиден и так.
Оружейник нахмурился, потянулся к компьютеру и нажал на кнопку. Увидел, который час, и буркнул:
– Черт.
– Доброе утро, Мисс Милиция, – раздался женский голос из компьютера.
Ханна удивленно моргнула.
– Дракон. Прости, я не сообразила, что ты там. Доброе утро.
– Ты рано встала, – прокомментировала Дракон. – И поздно вернулась, судя по тому, что я видела в сети. Проблемы со сном?
– Я не сплю, – призналась Ханна. – Почти не сплю – с тех пор, как получила способности.
– Правда? Я тоже.
Колин откинулся на спинку кресла и потер глаза ладонями.
– За этот маленький талантец я отдал бы свою левую ногу.
Ханна кивнула. Неужели есть другие такие же, как она? Она спросила у экрана:
– Ты помнишь?
– Прошу прощения? Не поняла, – ответила Дракон.
– Ничего.
Ханна знала: если бы Дракон помнила, ответ на ее вопрос был бы иным. Дракон была слишком умна, чтобы не увидеть связь.
– Мы тут говорили о своем, – произнес Колин и указал на алебарду перед собой. – Дела Механиков как повод для прокрастинации. По-моему, работа этой ночи удалась.
– О?
Оружейник встал и взял алебарду одной рукой. Нажал кнопку на рукояти – клинок размылся. Даже не замахнувшись, Оружейник позволил более тяжелому верхнему концу оружия упасть на пустой манекен из нержавеющей стали, на котором мог бы быть запасной костюм. Там, где клинок прикоснулся к манекену, вспухло облачко пыли, и оружие прошло насквозь без сопротивления. На пол со стуком попадали обломки манекена.
– Впечатляюще, – произнесла Ханна.
Оружейник нажал на кнопку, и размытие вокруг клинка исчезло в дымке стального цвета, оставив лишь обычное навершие алебарды в виде топора.
– Есть только кое-какие проблемы: эта штука уязвима к силовым полям, огню и прочей высокоплотной энергии, плюс начинка занимает слишком много места у верхнего конца. Даже с моей способностью мне, скорее всего, придется обойтись без кое-каких вещей, к которым я привык.
– Я верю, что ты разберешься, – сказала Ханна. Потом с наигранной суровостью уперла руки в бедра. – Так, хватит меня отвлекать. Что именно ты откладываешь этой своей прокрастинацией?
Колин провел рукой по коротким каштановым волосам и вздохнул.
– Да. В этом деле у тебя такое же право голоса, как и у меня.
Он снова подошел к столу и плюхнулся в кресло. Пинком сшиб с угла стола отвертку и плоскогубцы, чтобы закинуть туда ноги, скрестив лодыжки. Потом потянулся в противоположном направлении, ухватил стопку папок и позволил им упасть на стол.
– Пиггот решила принять меры по следам недавних событий. И Защитников, и Протекторат ждет реструктуризация.
Ханна вздрогнула.
– Насколько все плохо?
Колин пожал плечами.
– Что касается Защитников, то мы теряем Эгиду. Пиггот и ОПП хотят посмотреть, как ему удастся командовать другим отрядом, и родители парня не возражают. Он останется в Защитниках немного подольше, чтобы дать всем понять, что он младше, чем есть на самом деле.
– Жаль. А кого получаем?
– Обмен один на один. Придет Сплав из бостонской команды.
– Я его не знаю, – призналась Ханна.
– Хороший мальчик с хорошим послужным списком, – вмешалась Дракон из компьютера. – Ферробиология, поглощает металлы через кожу. Сильный, крепкий, хорошие отметки в школе, высокие результаты в тактических симуляторах. Приятен в общении, проверка в сети показывает, что его воспринимают выше среднего, и это впечатляюще, если учесть, что он один из «пятьдесят третьих».
– У него есть татуировка? – спросила Ханна.
– Клеймо на пятке. Не татуировка, но – да.
Ханна кивнула.
– Что еще?
Колин нахмурился и ответил:
– Мы должны выбрать еще двоих из наших Защитников, чтобы перевести в одну из крупных команд неподалеку. Я остановился на Малыше Победе, но дальше застрял.
– Громила?
– Он у нас слишком недавно. Может, мне и удастся впарить его Пиггот, но подозреваю, что она решит, что, если отдадим новичка, это будет неважно выглядеть.
– Хм. Галант не сможет уехать в Бостон. Слишком много логистических проблем, – Ханна покосилась на компьютер. Больше она сказать не могла.
– Говори свободно, – обратился к ней Колин. – Дракон либо уже прочла его досье, либо сейчас читает, пока мы разговариваем.
– У Галанта есть обязанности здесь, и ожидается, что он начнет помогать отцу с его местным бизнесом, – произнесла Дракон, подтверждая слова Колина. – Мисс Милиция права, он не может отсюда уехать. Плюс у него здесь девушка.
Ханна кивнула.
– Отдавать Висту или Хроноблокера было бы мучительно больно. Они наше мощное оружие, и они местные знаменитости после своей роли в том ужасе с бомбой. Теневая Охотница?
Колин покачал головой.
– Если мы отдадим в другую команду кого-то вроде Теневой Охотницы, неприятностей будет еще больше, чем если отдадим новичка вроде Громилы. Проблемы с дисциплиной.
– И все же? – спросила Ханна. Колин кивнул.
Ханна нахмурилась.
– Ладно. Тогда сделай вот что. Предложи Теневую Охотницу и Малыша Победу. Если Пиггот отвергнет Теневую Охотницу – а ты должен аргументировать, что Охотнице реально может пойти на пользу смена декораций, – ей будет труднее сразу после этого отвергнуть и Громилу.
Колин провел рукой по подбородку – там, где линия бородки очерчивала челюсть, – и кивнул.
– Если она не согласится отдать никого из них – а тебе нужно будет быть очень настойчивым, – можешь предложить Хроноблокера. Все равно он летом закончит школу, и, по-моему, у него здесь достаточно много друзей и связей, так что, когда ему исполнится восемнадцать, он вполне может попросить вернуть его в Броктон-Бей и принять в наш Протекторат. Это для нас лучший вариант, и не то чтобы Бостону и Нью-Йорку было нужно больше Плащей.
Колин вздохнул.
– Ты в этих делах лучше, чем я был всю жизнь.
Ханна не очень представляла, что на это ответить. У Колина имелись свои сильные стороны, но тут он был прав.
– Да, поздравляю, – продолжил он. Поднял вторую папку и протянул ей.
– Что здесь? – она взяла папку и открыла.
– В нашей команде тоже изменения, по словам Пиггот и других шишек. Тебя повысили. В следующие две недели это здание и команда перейдут под твое руководство.
Она стояла столбом, ошеломленно перелистывая содержимое папки.
– А ты куда?
– В Чикаго.
Ханна расплылась в улыбке.
– Чикаго! Это фантастика! Больший город, бОльшая команда! А куда переводят Мирддина?
– Он остается в Чикаго.
Ханна покачала головой.
– Но… – и тут же увяла.
Жесткое выражение лица Колина сказало все без слов.
– Мне так жаль, – сказала она.
– Это политика, – произнес Колин, откинувшись на спинку кресла. – Я хорош вот в этом. Лучше, чем большинство других, если позволишь похвастаться. Всего, что я привношу, я добился потом и кровью. Но когда дело доходит до того, чтобы пожимать руки, управлять людьми, продираться сквозь бюрократию… Это не мое и никогда не станет моим. Из-за этого меня и понижают, и, думаю, я могу забыть о том, чтобы когда-нибудь еще возглавить какую-нибудь команду.
– Мне жаль. Я знаю, как сильно ты хотел…
– Все нормально, – отрезал он, но уже по этой краткости и по жесткости голоса было ясно, что не все нормально. Колин отвернулся и прикоснулся к клавиатуре. В темной комнате его лицо коротко отразило синий свет монитора. Его брови нахмурились.
– Дракон. Помнишь ту программу, которую ты мне дала, – прогностик шаблонов угроз класса S? Я сделал несколько модификаций, чтобы посмотреть, не удастся ли поймать что-нибудь важное. Я запустил с десяток параллельно. Одна из них, я ее называю HS203, – хочу, чтобы ты на нее посмотрела. Я там навесил достаточно мощную систему безопасности, но если ты секунду подождешь, я…
– Уже смотрю, – перебила Дракон. – Я вижу, что ты сделал. Соединил мои данные с данными по атмосферным сдвигам. Кажется, понимаю.
Ханна обошла стол и склонилась над плечом Колина, чтобы видеть экран. На карту восточного побережья было наложено облако всех цветов радуги.
– Ничего не понимаю.
– Ничто не является по-настоящему случайным, – напряженным голосом принялся объяснять Колин. – В любых данных рано или поздно найдутся закономерности, если копать достаточно глубоко. Дракон начала работу над системой раннего оповещения о Всегубителях, она хотела посмотреть, можем ли мы предсказать, где они нанесут следующий удар, и хоть как-то подготовиться. Мы знаем, что они следуют определенным правилам, хоть и не знаем почему. Они приходят по одному за раз, с интервалом в несколько месяцев, и редко бьют по одному месту за короткий промежуток времени. Мы знаем, что их тянет к местам, где они чувствуют уязвимость, где они думают, что могут нанести наибольший урон. Ядерные реакторы, Птичья клетка, места, где недавно произошли стихийные бедствия…
Он кликнул мышью, и изображение увеличилось, показав участок побережья.
– …Или длящиеся конфликты, – закончила за него Ханна, и ее глаза расширились. – АПП, «Воинство Восемьдесят Восемь», бои здесь? Он идет сюда? Сейчас?
Колин не утрудил себя ответом.
– Дракон? Броктон-Бей попадает в предсказанную область, и город да, входит в список мест с высоким рейтингом чувствительности или отрицательной реакции медиа. Если добавить мои данные по корреляции между резкими микросдвигами температуры, атмосферного давления и…
– Данные надежны, – в синтетическом голосе Дракон, призванном замаскировать самые характерные признаки ее реальной личности, не было ни тени сомнений.
– Достаточно надежны, чтобы звать на помощь?
– Достаточно надежны.
Колин стремительно крутанулся в своем кресле, чтобы дотянуться до маленькой консоли. Открыл стеклянную панель и повернул переключатель. Тут же зловеще заныла сирена воздушной тревоги.
– Дракон, я свяжусь с Пиггот и командами Протектората. Ты займись всеми остальными, кто имеет значение. Ты сама знаешь, кто нужен в первую очередь.
– Уже.
Колин повернулся к Ханне, и их взгляды на миг встретились. Много чего пронеслось между ними за это мгновение, и Ханна не была уверена, что ей понравилось увиденное в его глазах.
Огонек надежды?
– Мисс Милиция. Вызовите местных. И нам понадобится место для сбора.
Она проглотила свои тревоги.
– Слушаюсь, сэр!