ИСТРЕБЛЕНИЕ 8.6
Весь адреналин, все эмоции и эндорфины, которые копились во мне с того момента, как я впервые услышала сирены, – а может и раньше, когда узнала про Дину Олкотт, – дали мне тот еще приход. Но сейчас, когда приход закончился, они же дали мне то еще психологическое опустошение. Падение под стать взлету.
Раздающиеся на заднем плане вопли, приказы докторов и санитаров, сотня кардиомониторов, бибикающих не в такт, и моя «камера» из трех шторок-«стен», отсекающая меня от всего остального? От всего этого легче ни фига не становилось.
Рука болела, причем вдесятеро сильнее из-за того, что она свисала в наручнике. Но хуже всего была спина: ноющая, непрерывная боль, обрывающаяся в середине туловища. Она словно нарастала каждую секунду, что я уделяла ей внимание, а когда я сосредотачивалась на чем-то другом, она переходила в тупое жжение. Я обнаружила, что если не заставляла себя дышать ровно и глубоко, то невольно сдерживала дыхание, чтобы уменьшить боль. От этого становилось только хуже, когда мне приходилось-таки делать вдох, потому что горло и грудь напрягались, порождая мучительные приступы кашля.
Но все это меркло перед нарастающим чувством ужаса от того, что, блин, я не чувствовала ног и что дальше лучше не станет.
Если у меня действительно сломана спина, то лучшее развитие событий – это операция, а потом годы физиотерапии, годы костылей и инвалидных колясок. Худшее развитие событий – я никогда больше не буду ходить. У меня нет способностей, которые бы сколь-нибудь помогли по этой части. Это означало бы, что моей карьере Плаща конец, что я никогда не займусь сексом с парнем нормальным образом, что никогда больше не выйду на утреннюю пробежку.
Я заставила себя сделать глубокий вдох. Медленно выдохнула и содрогнулась – не только из-за того, что было больно дышать.
Со спиной здесь и сейчас я ничего поделать не могла. С рукой? Возможно. Металлический шест примерно через каждый фут был прикреплен к стене горизонтальными поперечинами, и одна из этих поперечин, футах в трех выше моей головы, не давала браслету наручников опуститься ниже.
Я просто не могла поверить, что они собираются меня арестовать. Ябеда верно говорила – существуют правила. Неписаные в основном, но все равно более важные, чем все остальное в сообществе Плащей. Нельзя извлекать прибыль из атак Всегубителей, нельзя атаковать своих злейших врагов, нельзя пользоваться незащищенностью тех или иных территорий, чтобы красть. Нельзя арестовывать злодеев, пришедших помочь.
Потому что когда люди начинали делать такие вещи, перемирия разрывались и Всегубителям становилось вдесятеро легче делать свои дела.
Эти наручники заставили меня подумать вот о чем. Я уже нажила себе врагов среди хороших парней – может, частично такое грубое обращение вызвано этим?
Мне в голову пролезла одна зловещая мысль, и мне не удалось ее оттуда выкинуть. Возможно, я вообще не получу никакого лечения – конкретно, насчет спины, – из-за обиженных на меня Плащей, которые могут «предложить» врачам направить ресурсы куда-нибудь еще.
Если они пойдут этим путем, на сто процентов недоказуемым и оправдываемым, я не смогу поделать с этим ничего.
Если это сейчас и происходило, то такое вот заковывание было сродни пощечине – мне давали понять, что все это умышленное, и в то же время не позволяли ни с кем связаться, чтобы пожаловаться.
Я поежилась от болезненного вдоха, и моя рука тоже сдвинулась и слегка закачалась. Я стиснула зубы.
Повернув голову, я уцепилась зубами за ткань подушки, потянула и одновременно подалась головой вперед. Подушка сдвинулась в сторону левого плеча. Я повторила то же самое, ударилась плечом, рука вновь закачалась на цепи наручников. Я подавила болезненный крик и сглотнула комок, поднявшийся к горлу.
Что бы ни случилось с моей спиной, это не позволяло мне сесть, не давало пользоваться мышцами живота. Работать я могла только плечами, головой и зубами.
Несколько долгих минут я двигала подушку, и наконец мне удалось аккуратно пристроить ее под плечом и рукой выше локтя. Теперь, если я не буду двигаться – а я и не могла, – моей руке будет на чем лежать, и весь ее вес не будет приходиться на запястье в браслете.
Конечно, теперь у меня недоставало подушки под головой и шеей, кроме того, приподнятые плечо и рука заставляли меня чуть вывернуть спину, что лишь усиливало боль в ней. Я закрыла глаза, сосредоточилась на том, чтобы только дышать, постаралась не уделять слишком много внимания тому, как медленно плетется время, и какофонии, доносящейся из остальной зоны триажа.
Меня это бесило. Бесило свое неведение, отсутствие информации о том, что произошло, что происходило сейчас, что должно произойти.
Примерно половина моих ночных кошмаров насчет травли разворачивалась в классе, когда я сознавала, что урок вот-вот кончится или что учитель сейчас будет давать нам групповые задания. И что какая-то компания безликих хулиганов уже ждет, чтобы отколоть худшую «шутку» за все время. Дело было в самом осознании, что вот-вот я окажусь в ситуации, когда неизбежно произойдет что-то плохое. И в моей беспомощности что-либо с этим поделать.
Может, глупо, но от этих снов я постоянно просыпалась в холодном поту, даже если во сне не успевала дойти до продолжения. После того как я обрела способности, эти кошмары стали сниться реже, но все равно являлись время от времени. Я подозревала, что они продолжат являться даже спустя годы после того, как я покину старшую школу навсегда.
Вот сейчас я была в таком же психологическом состоянии, как в тех снах. Пыталась удержаться от паники, понимая, что, что бы я ни делала, все равно приходилось надеяться лишь на удачу и на силы вне моего контроля, чтобы они не дали никому испортить мой день, мою неделю, мой месяц. Мою жизнь.
Я совершила геройский поступок. Отманила Левиафана от людей в убежище, которые были еще живы. Часть меня гордилась этим. Остальные части? Вкушали перспективу провести остаток жизни в инвалидной коляске? Я чувствовала себя идиоткой эпических масштабов. Я купилась на идею великого, благородного жеста, а в результате здесь и сейчас мне приходилось убеждать себя, что мой поступок что-то да значил. Для всех остальных он явно не значил ничего.
Со злости я дернула правой рукой вперед; цепь наручников натянулась и звякнула. Удар боли в туловище дал понять, что повторять не стоит.
Отодвинув шторку, вошла девушка в форме санитарки. Я определила ее как «девушку», а не «женщину», потому что на вид ей было ненамного больше, чем мне. В груди крупнее, факт, но в целом маленькая и с детским лицом. Каштановые волосы были заплетены в косу, опущенные глаза украшали длинные ресницы. Девушка подошла к изножию койки и взяла планшет. На меня она изо всех сил старалась не смотреть.
– Привет, – произнесла я.
Никак на это не среагировав, она повернулась к кардиомонитору и сделала запись в планшете.
– Пожалуйста, поговори со мной, – попросила я. – Я понятия не имею, что происходит, и у меня ощущение, будто я тут схожу с ума.
Она кинула на меня взгляд и тут же поспешно его отвела – так же рефлекторно, как человек отдергивает руку от горячей плиты.
– Пожалуйста? Мне… мне сейчас очень страшно.
Ничего. Она сделала в планшете еще несколько записей – перенесла туда информацию с экрана, к которому вел электрод.
– Я знаю, ты думаешь, что я плохая, злодейка, но я ведь тоже человек.
Она снова покосилась на меня, снова отвела глаза, вернула взгляд к планшету и нахмурилась. Прекратила писать, опять взглянула на монитор, словно пытаясь то ли взять себя в руки, то ли перепроверить числа.
– У меня есть папа. Я люблю его до смерти, хоть мы и не говорили с ним в последнее время. Я люблю читать, меня ма… мама приучила любить книжки, еще когда я была маленькой. Моя лучшая подруга – не так давно она помогла вытянуть меня из полного мрака. Я не знаю, как у нее сейчас дела. Может, она погибла, может, тоже здесь. Ты ее не видела? Ее зовут Ябеда.
– Нам нельзя разговаривать с пациентами.
– Почему?
– Когда-то какой-то Плащ подал в суд на спасателей после битвы вроде этой. С Хадхайошем, кажется.
– Одно из имен Бегемота. Как Зиз[1] – одно из имен Симург?
– Да, и некоторые герои пострадали так сильно, что уже не могли поправиться, они поняли, что карьера в костюмах больше не принесет им денег, так что суд – это для них был способ… – тут она замолчала и демонстративно закрыла рот, будто напоминая самой себе, что говорить нельзя.
– Ты не могла бы сказать мне, сломана у меня спина или нет?
– Нет, – покачала головой она.
– Я никому не расскажу. И в суд не подам.
– Эти слова не юридически обязывающие, – она снова нахмурилась. – И вообще… дело не в этом. Я еще только студентка. Учусь на медсестру. Нас наняли, чтобы закрыть потребность, мы возимся с бумагами и следим, нет ли у кого-нибудь клинической смерти, а люди с опытом могут сосредоточиться на самой работе с пациентами. У меня нет навыков, чтобы ставить вам диагноз на любом уровне, тем более насчет спины.
Я пала духом.
– Ты не видела Ябеду? Ты не слышала, что она мертва или ранена? Ее костюм лавандово-черный, и на груди в черной части такой глаз темно-серый…
– Мне жаль, – она поспешила к изножию и повесила планшет.
«Мне жаль»? Это был ответ – соболезнования – или отказ говорить на эту тему?
Девушка обернулась, остановилась – может, я издала какой-то звук? Уверенности у меня не было – слишком шумно было из-за голосов других санитаров, врачей и пациентов.
– Остановка сердца! – крикнул кто-то прямо за моей шторкой. – Дефибриллятор!
– Они все заняты!
– Тогда тащи кого-нибудь с электрическими способностями! А ты – начинай реанимировать!
Я закрыла глаза и попыталась не дать себе вообразить, что они говорят сейчас о Ябеде, или о папе, или даже о Брайане, хотя я была уверена, что Брайан остался цел. Но, хоть мне и удалось вышвырнуть эти мысли из головы, внутренний голос шепнул, что кто бы там ни был на операционном столе, он тоже дорог кому-то. Так много любимых родственников, друзей, коллег исчезает из жизней других людей.
– Вы хотите позвонить папе? Или попробовать позвонить подруге? – предложила студентка-санитарка.
Раз она предлагала позвонить Ябеде, значит, по крайней мере, она не видела ее трупа. Хоть какое-то облегчение.
Я была в сомнениях, стоит ли принимать предложение. Если я позвоню папе, вдруг они отследят звонок? И выяснят, кто я? Вдруг они выследят Ябеду, если она не мертва и не умирает? Кому еще я могу позвонить? Змею? Слишком много проблем, если они отследят звонок, плюс я не была уверена, передала ли ему Ябеда о нашем недавнем споре и/или разрыве. Мраку, Регенту, Суке? Я уже не в их команде.
Внезапно меня посетила мрачная мысль.
– Это… будет тот самый «один звонок»? Эти наручники – меня арестуют?
Девушка покачала головой.
– Я просто предложила. Я не знаю, арестуют они вас или нет. Они сказали мне только то, что я должна заполнять таблички пациентов в этом конце комнаты, у которых красные метки.
Она указала на пару пластиковых меток, прицепленных к карнизу шторки, так что по одной метке свисало с каждой стороны. Так они обозначали серьезность моих ран? Нет, меня же еще даже не обследовали.
Я провела связь с моими совсем недавними мыслями: это связано с тем, что я злодейка? За мной всего лишь приглядывает студентка, в то время как героями занимаются настоящие медсестры и врачи? Я не видела, как кто-то прицеплял эти метки, но, с другой стороны, я и на карниз не смотрела после того, как меня сюда засунули.
– Окей, – тихо произнесла я, в то время как мысли у меня в голове неслись галопом.
– Телефон – я могу дать вам позвонить по моему мобильнику, если пообещаете никому не… – тут ее голос увял, словно она вдруг осознала, что может произойти, если злодейка заполучит ее телефонный номер, контактную информацию ее друзей и родных. Но дать задний ход она вряд ли могла – так она рисковала рассердить плохого парня.
Я покачала головой.
– Не надо. Но с твоей стороны было очень любезно предложить. Спасибо, – я попыталась подчеркнуть свою благодарность как можно сильнее. – С такой участливостью из тебя наверняка выйдет прекрасная медсестра.
Она на меня странно посмотрела и вышла спиной вперед за шторку. Я могла бы окликнуть ее, попросить что-нибудь обезболивающее, спросить, нельзя ли мне получить какую-нибудь помощь, однако я подозревала, что все это не в ее власти. Я понятия не имела, сколько еще здесь проторчу, и решила, что иметь поблизости потенциально дружественное лицо лучше, чем попробовать добиться максимума и рисковать показаться ей манипуляторшей или оттолкнуть ее от себя. И кроме того, я не хотела, чтобы у нее из-за меня были неприятности.
Минуты тикали. И трех секунд не было, чтобы кто-то не орал, или не приказывал что-то во все горло, или не докладывал о состоянии критического пациента. Все это слушать было бы даже интересно, если бы только я могла разобрать больше половины всего этого и если бы та половина, которую я разбирала, не была такой ужасной.
Тревога по поводу моего положения и неведения того, что мне предстояло, постепенно уступала место безумной скуке. Я не могла двигаться, мне было не с кем поговорить, и я недостаточно много знала о ситуации, чтобы строить планы на разные случаи.
Я закрыла глаза и воспользовалась своей способностью, потому что это позволяло мне в каком-то смысле оказаться вне своего тела и потому что это было хоть что-то, чем я могла заняться.
Кучка тараканов, обитающих возле кухни, пробралась к моей койке сквозь стены, сквозь вентиляционные решетки в стенах. Они собрались на моем животе.
Я заставила их встать в пирамиду, потом позволила пирамиде развалиться. Сделала калейдоскопический звездоподобный узор, затем двинула всех синхронно, чтобы они раздвинулись, образовав идеальное кольцо.
– Ты такая жутенькая, ты в курсе?
Голос был знакомый, но я его не опознала.
– Слыхала вещи и похуже, – ответила я, открывая глаза. Зашедшая в мою «комнатушку» Панацея как раз задвигала за собой шторку. С ней был ОППшник.
– Не сомневаюсь, – нахмурилась она. Сейчас ее капюшон и шарф были спущены, и я видела ее лицо так же хорошо, как при ограблении банка. У нее были темные круги под глазами – их словно нарисовали. Она со вздохом продолжила: – Мне нужно твое разрешение, чтобы прикоснуться к тебе.
– Что?
– Вопрос юридической ответственности. Кто-то услышал, что ты сказала, что у тебя сломана спина. Могут быть и другие осложнения, и это потребует людей, времени, оборудования и денег, которые руководство этой больницы в такое время выделять не очень желает. Ты вправе отказать мне в разрешении прикоснуться к тебе, заставить больницу сделать тебе рентген и МРТ, получить сколько-то месяцев или лет лечения, оплаченного согласно закону о сохранении, и все это в условиях жестких соглашений о конфиденциальности, которые могут обойтись больнице в миллионы. Этот вариант возможен, но лечение будет менее быстрым, качественным и эффективным, чем если я воспользуюсь своей способностью. Ты выстрелишь себе в ногу, чтобы ублажить собственное упрямство.
– Хм.
– Просто согласись, и я смогу заняться другими пациентами.
– Что ты там говорила во время ограбления банка? Ты можешь сделать меня ужасно жирной? Или все, что я ем, будет на вкус как желчь? Что помешает тебе сделать что-нибудь вроде этого сейчас?
– Честно говоря, ничего. Ну, то есть ты можешь подать на меня в суд, когда я это сделаю, но тебе придется доказать это, перекрыв разумное сомнение, а это будет чертовски трудно, если я сделаю так, что симптомы появятся с задержкой. Плюс я достаточно ценный ресурс, чтобы мне помогли с судебными издержками. И плюс, не забывай, моя приемная мать Кэрол – безумно крутой юрист. Что бы ты ни делала, пытаясь меня засудить, это вряд ли повредит мне так же сильно, как моя способность повредит тебе.
– Звучит не очень обнадеживающе.
– Я не собиралась тебя обнадеживать. Думаю, тебе придется просто выбрать: либо ты веришь, что я порядочный человек, либо отказываешься от моей помощи, – она пожала плечами, сердито глядя на меня. – Есть в этом что-то поэтичное. Типа, вор больше всего боится, что его обокрадут, подлец… В общем, ты поняла идею. Чем ты ужаснее, тем больше будешь мучаться от мыслей о том, что я, возможно, тебе сделала с задержкой в минуты, часы, дни, годы. Но если ты порядочный человек, ты будешь склонна и обо мне думать лучше.
– А это так?
– В смысле?
– Ты порядочный человек, Эми?
Она посмотрела на меня оскорбленно.
– Завидую тебе, – продолжила я. – Тебе так легко все воспринимать в черно-белых тонах. Веришь ты или нет, но я хотела бы считать себя хорошим человеком. Все, что я сделала, я сделала потому, что тогда считала это правильным. Задним числом я вижу, что некоторые из целей не оправдали средств, и иногда были непредвиденные последствия, – например Дина, мысленно добавила я. – Но я не считаю себя плохим человеком.
– В таком случае ты либо невежественна, либо обманута, либо у тебя очень искаженная точка зрения.
– Не исключено.
Она продолжила:
– Что из этого, меня не особо заботит. Если собираешься называть себя хорошим человеком… – тут она сделала паузу и слегка тряхнула головой, – не трать впустую мое время. Дай мне ответ, «да» или «нет», чтобы я могла продолжить помогать людям.
Выбора на самом деле у меня не было. Долгая, трудная дорога к выздоровлению (причем, возможно, без выздоровления в конечном итоге), усеянная любыми возможными медицинскими осложнениями, которые только вселенная решит в меня кинуть, – или исцеление сломанной спины плюс возможные медицинские осложнения, которые решит мне дать Панацея?
В смысле – если она на это пойдет, то, что бы она ни соизволила мне причинить, это будет рассчитано на то, чтобы сделать мою жизнь жалкой, но тогда мне хотя бы будет кого ненавидеть.
– Пожалуйста, воспользуйся своей способностью, – произнесла я.
Она кивнула ОППшнику, и тот вышел. Затем приблизилась сбоку к моей койке.
– Мне понадобится сдвинуть в сторону часть твоей маски, чтобы прикоснуться к коже.
– Даю разрешение, – ответила я. – Хотя я еще с ограбления банка думаю – почему ты тогда не прикоснулась к моему скальпу?
– Без комментариев.
Вот как. Может, что-то связанное с волосами? Некая уязвимость ее способности. Может, эту способность нарушают или сбивают с толку «мертвые» ткани?
Секунду она возилась с моей маской.
– Ниже, – подсказала я ей. – Маска и основная часть костюма перекрываются сразу над ключицей.
Она нашла нужное место, разделила две части костюма и прикоснулась кончиком пальца к моему горлу, точно снимая пульс.
Боль ушла мгновенно. Мне стало легче дышать, и я ощутила ровное давление в глубине сломанной руки.
– У тебя травма мозга, которая полностью не прошла.
– Это из-за Бакуды.
– Хм. За пределами моей способности.
Прозвучало зловеще, но я в любом случае не собиралась придавать слишком большое значение тому, что она мне говорит, и тому, что, возможно, опускает.
– Окей, – теперь, без мучительного давления в груди и спине, мой голос окреп.
– Микротрещина в плече, повреждение нерва, идущего в левую руку, снижена тонкая моторика.
– Серьезно? Я не замечала.
– Да. Возиться с этим я тоже не собираюсь.
– И не рассчитывала.
Нельзя позволить ей вывести меня из равновесия.
– Перелом руки, перелом позвоночника, трещины в ребрах, мелкие перфорации в толстом кишечнике, почках и печени, небольшое внутреннее кровоизлияние. Это займет минуту.
Я кивнула. Травмы оказались тяжелее, чем я думала. Это меня малость обеспокоило.
Часть меня хотела извиниться за то, что произошло во время ограбления, но, судя по тону нашей предыдущей беседы, это будет воспринято, как будто я пытаюсь разубедить ее делать мне какую-нибудь гадость с помощью ее способности.
У меня камень с души упал, когда к ногам начала возвращаться чувствительность. Ощущения были быстрыми, как от ударов током, но разнообразными: горячими, холодными, какими-то вовсе незнакомыми, они пробегали от живота к кончикам пальцев, захватывая весь объем моих ног.
– Ай, – пробормотала я, когда линия боли пробежала от бедра к лодыжке.
– Мне необходимо тестировать твои нервы, когда я восстанавливаю связи, но я слишком устала, чтобы делать это все с помощью своей способности, и я не могу накачать тебя эндорфинами, потому что скоро к тебе зайдут поговорить Оружейник, Мисс Милиция и Легенда, и мне сказали, что тебе потребуется стопроцентно ясная голова. Поэтому время от времени тебе будет больно.
– Стоп, что? Почему мне понадобится ясная голова для разговора с ними? Зачем вообще они будут со мной разговаривать?
– Ммм. Я чувствую твои эмоции через твое тело – гормоны, изменения в химических равновесиях. Ты боишься.
– Ты чертовски права, я боюсь – ай! Блин, больно, – моя нога дернулась.
– Это будет происходить всякий раз, когда я отвлекаюсь. Лучше лежи тихо.
– Нет, серьезно. Зачем им со мной говорить? Я поэтому в наручниках, да? Чтобы я тут лежала и дожидалась – чего, ареста?
– Без комментариев, – и она чуть улыбнулась.
– Э, нет. Ты не можешь назвать себя порядочным человеком, а потом оставить меня здесь мучиться насчет всяких деталей.
– Могу. Я не знаю, о чем они собираются с тобой говорить, хотя у меня есть… серьезные подозрения, – ее взгляд сместился к наручникам. – Но меня проинформировали, что ты должна быть в здравом уме и полностью мобильна.
– Зачем?
Во мне все сильнее росло подозрение, что я знаю зачем; этому помог и взгляд Панацеи на мои оковы. Если они собираются меня арестовать, то им нельзя заставлять меня соглашаться на любые сделки или признавать вину, когда я под наркотиками, – в суде это все будет выброшено в мусор. В этом я была вполне уверена. Хотя нельзя сказать, что один семестр занятий по юриспруденции сделал меня экспертом.
– По словам женщины из ОПП, с которой я говорила, лучше всего будет, если вас всех держать в неведении как можно дольше.
– «Нас всех»?
То есть речь не только обо мне.
– Оговорилась, – она чуть улыбнулась, словно ей нравилось водить меня за нос с ответами.
– Эти остальные включают в себя Ябеду? – спросила я. – Ты ее лечила?
У нее дернулась бровь.
– Нет. Это я тебе могу сказать: я ее не лечила.
– Ты ее не лечила. Потому что ей не требовалась твоя помощь или потому, что она уже была мертва? Айй!
Моя нога снова дернулась. Какая-то мышца в бедре резко сжалась, как при судороге. И тут же боль утихла.
– Думаю, мы здесь закончили.
– Эй! – я снова повысила голос. – Ответь мне! Кончай придуриваться!
Она убрала палец от моего горла, и множество мелких синяков и ссадин снова дало о себе знать. Дышать я могла без проблем. Я осторожно подвигала пальцами ног, почувствовала, как они трутся о подошвы костюма. Шевельнула левой рукой – боли не было. Потянула ею за цепь – все работало так, как должно было, по-прежнему без боли.
Панацея придвинулась ближе, теперь ее губы были у самого моего уха.
– Не очень-то забавно, правда? Знаешь, что я тебе скажу: это даже не сотая доля того мозгоедства, которое твоя подружка по команде устроила мне тогда.
– Это не… – тут я смолкла.
– Что? Это не ты? Ты стояла рядом и смотрела, подыгрывала ей, пользовалась плодами. Или, может, ты хотела сказать, что это было не настолько паршиво? Ты правда ничего не знаешь. Ты не знаешь меня, ты не знаешь Прославленную, ты не знаешь, что говорила Ябеда, чем она угрожала порушить мою жизнь. Представь себе, что человек, который тебе дороже всех на свете, узнаёт твои самые черные секреты. И даже если этот человек в конце концов примет эти секреты, они будут отравлять и осквернять все до единого твои разговоры с ним, и ты это знаешь.
Невольно я представила себе. Как папа узнаёт, что я злодейка, узнаёт все, что я сделала. Как он после этого всегда будет сомневаться во мне.
– Мне очень жаль, – тихо произнесла я.
– Может, и жаль. Хотя я сомневаюсь. Мне вот жаль, что приходится оставить тебя гадать, что стало с твоей подругой и что тебе собираются рассказать большие шишки, но я должна идти помогать другим.
По ее голосу незаметно было, что ей жаль.
– Эй! – и опять я повысила голос. – А ну вернись!
Уходя, она обернулась и кинула на меня мрачный взгляд.
– Удачи с Оружейником.
Я сердито потянула за цепи. И почти, почти послала за Панацеей тараканов со своей койки. Я остановилась, когда мужчина в форме ОПП вежливо придержал ей шторку.
Когда явятся Оружейник и Легенда, будет слишком поздно.
Я послала тараканов за ним, ОППшником. Они приземлились на него и по одному заползли в отделения на поясе и на бандольере.
Ключи нашлись на поясе.
Вытащить ключи из поясного кармашка оказалось сложнее. Действовать приходилось аккуратно, а связка была слишком тяжела, чтобы тараканы могли поднять ее ртами. Я попыталась приподнять ее середкой тела одного таракана, которого поддерживали остальные. Неудачно – она соскользнула с выпуклого тараканьего панциря.
Тогда я перевернула таракана на спину и попробовала поддеть металлическое кольцо более текстурированным брюшком. Остальные тараканы прицепились, подняли этого к выходу из кармашка, протащили его мимо закрывающего клапана, едва не разорвав надвое о кольцо – проход был слишком тесным. Один таракан погиб, зато ключи выпали из кармашка.
Врубился инстинкт – я на автомате отправила тараканов на пол в то место, где должны были упасть ключи, тем самым приглушив лязг металла о пол. Затем тараканы потрусили ко мне, распределив между собой вес.
Я надеялась, что все там слишком заняты, чтобы заметить выпавшие ключи или кучку букашек. Судя по тому, что я успела увидеть, когда меня сюда притащили, там снаружи было многолюдно, и у всех были дела. Ну а если кто-то заметит – что ж, меня ведь все равно собирались арестовать, верно?
Поднять ключи на койку оказалось труднее. Я заставила тараканов положить связку под койку, а потом натравила их на простыню, заставив распускать ее. Десять наборов мандибул – уже одиннадцать, еще один таракан пришел из вентиляции – трудились каждый над отдельной нитью.
Я разрывалась между тем, чтобы работать побыстрее и работать как следует. Мне пришлось убедить себя, что в ближайшие пять или десять минут меня в тюрьму не упекут. Наверное.
Столько, видимо, у меня и ушло на то, чтобы сделать достаточно длинную нить. Одну группу букашек я отправила просовывать нить в кольцо и завязывать там крепким узлом, вторая втянула другой конец нити сбоку на койку, потом на мое туловище, потом по руке к ладони. Когда нить оказалась у меня в руке, я принялась наматывать ее на палец круговыми движениями запястья, подтягивая ключи.
В считанные секунды я доставила ключи в руку. Отлично.
Таракан, который принес мне нить, помог мне выяснить, какие ключи могут подойти: он прогулялся по ним, чтобы отсеять чересчур большие, послужил мне дополнительным пальцем, помогая перебирать их, помещал нужные ключи мне между пальцами. Он же направлял концы ключей в замочную скважину. Первый ключ не подошел – слишком большой.
Второй отпер замок.
Я поспешила открыть наручник на левой руке, размяла руку и кисть, растерла запястья.
Отдернув покрывало, я свесила ноги с койки, осторожно опустила на пол и попробовала встать. Они держали мой вес.
Облегчение было едва ли не осязаемым; мне хотелось обхватить руками собственное тело в приступе тихой радости.
Но задачей номер один было – выбраться отсюда. Не так-то просто, если учесть, сколько вокруг Плащей и персонала ОПП. Никаких окон поблизости от меня не было, но если я выберусь из-за шторок в основное помещение, то рискую воткнуться в кого-нибудь вроде Легенды или Оружейника. Из слов Панацеи я сделала вывод, что их уже вылечили от ран, выбивших их из боя, и теперь они на ногах.
Нет, лучший план действий – держаться в стороне от людских глаз.
Я послала букашек вперед, вдоль шторок и стены. Убедившись, что у нескольких ближайших закутков для пациентов шторки задвинуты, я отодвинула свою правую шторку и направилась туда.
Там лежал какой-то незнакомый мне Плащ. Он был без сознания, кровь запеклась вокруг носа и губ и почти приклеила верхнюю часть маски к лицу.
Еще один закуток. Пустая койка с красными пятнами на простыне, оставшимися от какого-то пациента, который тут был раньше.
За следующим закутком было окно. Я не была уверена, что смогу через него выбраться и что мне будет куда пойти, если выберусь, но надежда все-таки сохранялась.
Я пробралась в следующий отгороженный шторками закуток. И остановилась.
Ох.
Позади раздались крики – возможно, кто-то заметил, что меня нет на месте. Но сейчас мне уже было плевать.
Я попыталась шагнуть вперед, подойти к койке или обойти ее, но только что вылеченные ноги меня подвели. Я рухнула на колени.
Я таращилась на обитательницу койки, и до меня дошло несколько вещей. Во-первых, я на своей шкуре испытала, что говорил Брайан насчет того, как у него внутри все стало холодным, неподвижным и спокойным в тот день, когда он обрел свои способности.
Во-вторых, я поняла, почему меня приковали наручниками. Задним числом мне стало ясно, что было бы довольно глупо этого не сделать. Кинув взгляд на шторку, я обнаружила синюю метку – такую же, как красная на моей шторке, простую, без подписи.
Пациентка лежала на спине, в нос и рот ее были вставлены трубочки, в руку – капельница. Оголенные правую грудь и плечо уродовал порез. Остальное тело покрывали порезы поменьше.
Звуки бегущих шагов и откидываемой шторки соседнего закутка не вывели меня из транса.
Обитательница койки была одета в костюм Теневой Охотницы за вычетом маски.
Я узнала ее. София Хесс.
[1] Хадхайош – в персидской мифологии гигантский зверь, обычно изображаемый в виде быка с кожей из меди и гривой из огня. Зиз – в еврейской мифологии грифоноподобная птица, настолько большая, что способна крыльями заслонить солнце.