ЧУМА 12.6
Я никогда не думала, что буду в какой бы то ни было форме признательна Левиафану за то, что он сделал с моим городом. Его волны разбили множество окон, и люди заколотили их фанерой, пластмассой и досками. А значит, у Птицы-Разбойницы было меньше материала, который она могла против нас использовать. Множество людей спаслось от ран и смерти, вызванной стеклянными осколками Птицы-Разбойницы, потому что Левиафан добрался до нас первым.
Но проблема была не только в стекле. Оставался еще песок.
Я шагнула в сторону, пропуская трех людей, которые шли по улице, поддерживая друг друга, насколько могли. Каждого из них ударило песком, кожа свисала лохмотьями. Там, где она не была сорвана, обнажив кровоточащую плоть, были сплошные синяки, черно-бурые и фиолетовые. Один, похоже, был слеп. Песчаные ожоги покрывали верхнюю половину его лица.
Две «скорых» остановились на перекрестке всего в квартале от того места, где я заявила о своих претензиях на территорию. С одного взгляда я поняла, что у них сняты зеркала и убраны стекла – ветровые, на дверях и панелях. Люди выбирались из домов и убежищ и тянулись к «скорым». На улицах еще не осела пыль, я ощущала ее вкус даже сквозь маску. Я подумала, что, возможно, необходимо раздать людям маски. Ситуация нездоровая.
Когда я приблизилась, головы стали поворачиваться в мою сторону. Я снова была в костюме, и за мной тянулся шлейф из насекомых, придавая мне внушительности. Когда люди настолько изранены и напуганы, совсем нетрудно прикоснуться к первобытной части их психики и напугать их еще чуть-чуть сильнее.
Оглядываясь вокруг, я уже понимала, где возникнут проблемы.
Сотни, тысячи раненых, многие в критическом или потенциально критическом состоянии, а «скорых» всего две, и больницы наверняка будут забиты. Люди начнут паниковать, когда осознают, что помощи могут и не дождаться. Они будут раздражены, даже обозлены. Обстановка, и так нестабильная, скатится в полный хаос.
Я обещала им, что буду их защищать, но остановить это было нереально.
Мысли мои были далеко. Они были обращены к папе и Ябеде, а не к этим людям и ко всем факторам, которые требовалось принять во внимание. Но выбора у меня не было.
Я отдала приказ, и насекомые расплылись во все стороны, полетели сквозь толпу. Их было достаточно, чтобы привлечь всеобщее внимание. Оставалось надеяться, что польза от них перевесит страх и неудобство, которые они причиняли людям.
С помощью букашек, заполнивших окрестности, я усилила голос, распространила его повсюду.
– Главное сейчас – сохранять спокойствие.
Ко мне повернулось еще больше людей. Я подошла ближе к «скорым», где парамедики работали с несколькими особо тяжелыми случаями. Я чувствовала себя шарлатанкой, самозванкой. От взглядов парамедиков, в которых смешивались страх и неверие, тоже легче не становилось. И все же кто-то должен был взять все под контроль и навести порядок, прежде чем люди начнут бушевать, а герои явно были заняты где-то в других местах.
– Я не намерена причинять вам вред, – заверила я собравшихся. – Если вы не ранены и в хорошей форме, в вашей помощи нуждаются другие. Выйдите вперед, чтобы я смогла направить вас к ним.
Долгие секунды заполнились молчанием и неподвижностью. Я видела людей без явных ран; эти люди смотрели на меня, не собираясь откликаться на мой призыв. Вообще говоря, жители Доков в принципе не из тех, кто склонен помогать ближнему своему, кто ставит интересы общества выше своих.
Черт бы меня подрал. Никак не войду в свою колею. Я забыла. Меня ведь учили на курсах первой помощи, что, когда имеешь дело с людьми в критической ситуации, надо говорить прямо и конкретно. Просить о помощи – значит напрашиваться на разочарование, потому что люди не решатся выйти вперед или подумают, что всю работу выполнит кто-нибудь другой. В таких случаях следует не просить о помощи, а выделить кого-то из толпы зевак и дать ему четкую, понятную задачу. Типа: «Ты, в красной рубашке, позвони 911!»
Теперь, когда я это провалила, они окопаются. Все быстро скатывалось к ситуации «не слушать суперзлодейку», и повернуть поток вспять будет вдвое тяжелее.
У меня было три неприятных варианта действий. Первый – отказаться от этого плана, выглядеть слабой, потерять репутацию в глазах всех собравшихся. Либо я могла снова заговорить, воззвать к их гуманности, умолять, просить, требовать, надеясь в душе, что кто-то откликнется. Это был мой второй вариант, и тут я выглядела бы даже хуже, а шанс на успех был бы крохотный.
Молчание все тянулось. Я знала, что прошло всего пять или шесть секунд, но казались они целой минутой.
Третий из моих мерзких вариантов? Я могу заставить их слушаться. Принудить их к действиям угрозами и насилием. При этом я буду рисковать вызвать тот самый хаос и буйство, с которыми надеялась справиться, но, скорее всего, этот риск достаточно невелик. Я могу заставить людей делать то, что мне от них нужно. Возможно, этим заслужу их уважение, но и враждебность тоже.
Смогу ли я? Смогу ли я стать тираном, пусть и во имя большего блага? Наверняка я буду себя за это ненавидеть, но я оставила папу, чтобы быть здесь. Провал – просто не вариант.
– Ну ладно, – произнесла я спокойнее, чем себя чувствовала. Опущенная рука сжалась в кулак.
Я помедлила. Кто-то приближался. Я ощутила, как он проходит мимо букашек, распределенных по толпе. Шарлотта.
– Ты без маски, – тихо произнесла я, как только она оказалась достаточно близко, чтобы расслышать. – И без бумажного кубика.
– Кубик раздавился, когда я помогала кому-то. Я была рада, что ты не применила свою способность, – ответила она. Потом добавила достаточно громко, чтобы ее могли слышать люди поблизости: – Чем я могу помочь?
С меня чертовски причитается.
С тех пор как я сюда пришла, мои букашки прочесывали ближайшие дома. Я это занятие не прекращала даже после того, как добралась до дома. И уже нашла несколько раненых. Мужчина, лежащий ничком, двое детей, скорчившихся возле матери. Лицо матери были липким от крови, она часто дышала. Дети тоже были ранены. Я чувствовала, как еще один мужчина, прижав руки к лицу, слепо ковылял по тому, что раньше было его домом.
Я чуть было не послала Шарлотту к слепому, но в последний момент передумала.
Указав рукой на склад, я произнесла достаточно громко, чтобы услышали другие:
– Там женщина и двое маленьких детей, ты одна не сможешь им помочь.
В основном поэтому я их и выбрала.
Я заметила парня двадцати с лишним лет без рубашки и с впечатляющей густой бородой. Кроме одного пореза на животе и нескольких мелких участочков посеченной кожи на спине, где его достал песок, он был, похоже, в норме.
– Ты. Помоги ей.
Он посмотрел на женщину постарше, стоящую рядом. Его мать? Она явно была ранена, вокруг руки были обмотаны останки двух или трех белых футболок. Рука, очевидно, попала под удар песка; она была как у мумии, только окровавленная. Предчувствуя, что он сейчас будет отмазываться, я указала на ближайшую группу раненых и сообщила:
– За ней присмотрят вот они. Есть люди, которым ты нужен больше. Второй этаж. Иди.
Он глянул на мать, и ее встречный взгляд послужил ему достаточным ответом. Он помог женщине доковылять до группы людей, которую я указала, и, оставив ее на их попечении, вместе с Шарлоттой побежал к складу, где была женщина с детьми.
Теперь главное – не останавливаться.
– Ты и твой друг, – обратилась я к парню средних лет, рядом с которым стоял еще один. – Вон там, на фабрике, мужчина медленно истекает кровью. Помогите ему.
За ту секунду, которая прошла, прежде чем они подчинились, у меня чуть сердце из груди не выскочило.
Я повернулась к следующему человеку и застыла. Он был одним из немногих с нормально перевязанными ранами, и он стоял возле своей семьи. Даже несмотря на марлевые подушечки на лице, я его узнала. Точнее, я узнала мальчика по имени Ар-Джей и поэтому поняла, что этот мужчина – его отец, патриарх зараженного крысами дома, с которым я имела дело сегодня утром.
– В том кирпичном здании слепой человек, – произнесла я, глядя ему в глаза. – Помоги ему.
– Почему я? – вызывающе спросил он сердитым голосом, жестко встретив мой взгляд. – Я ранен. Если я пойду, то пропущу свою очередь в «скорой».
Вот ведь засранец. Ни намека на благодарность за все, что я сделала для него и его семьи, да и в помощи врачей «скорой» он не так уж сильно нуждался. Мне пришлось сдержать позыв дать ему в морду или натравить на него букашек.
Что еще хуже, я не могла отделаться от ощущения, что тот имидж, который я пыталась себе создать, он видел насквозь. Он видел под маской девушку, которая лишь притворяется, что знает, что делает.
Я повернулась к человеку рядом с ним – это была крепко сложенная женщина с царапинами и песчаными ожогами (их я уже различала мгновенно) по всему лицу. Поверх глаза у нее была половина гигиенической подушечки. Не самый гениальный мой ход, но тем не менее я спросила:
– Если я вас попрошу кому-то помочь, вы тоже будете ныть, как маленькая девочка?
Она чуть улыбнулась и покачала головой.
– Хорошо. Идите. Левая сторона здания. Он слепой, и помочь ему там некому. Возможно, он вдохнул песок – кашляет очень сильно. Не заставляйте его двигаться слишком быстро или слишком много. Ведите его сюда не торопясь, если только кровотечение не очень серьезное.
Она подчинилась – двинулась прочь широким шагом. Повернувшись туда, где стоял папаша Ар-Джея, я обнаружила, что его уже нет. Он поспешно направлялся к «скорым», держась так, чтобы между мной и им была толпа, таща за собой жену; Ар-Джей изо всех сил пытался не отстать. Я знала, что этот тип рассержен, и мне оставалось надеяться, что он не из тех, кто вымещает гнев на своей семье. Я не хотела быть косвенно ответственной за их страдания.
Нужно было выбирать из толпы еще людей, отдавать еще приказы. Главное – делать все так, чтобы отказ заставлял их плохо выглядеть как в своих глазах, так и в глазах окружающих. Социальное давление.
К тому времени, когда я послала еще две группы, начали возвращаться некоторые из предыдущих, чтобы я направила их к следующим раненым. Я раздала им указания.
Возникла новая, еще большая проблема. Что нам делать со всеми этими людьми, ранеными, ожидающими своей очереди? Они напуганы и не находят себе места. И эта тревога уже пропитала их друзей, родных и, возможно, соседей, которые боятся за себя и за тех, кто им дороги. Они уже собирались вокруг «скорых», умоляя о помощи слишком маленькую группку людей, которые и так были до предела заняты спасением жизней других. Некоторые просто спрашивали у парамедиков совета, держась на почтительном расстоянии, другие требовали помощи, потому что считали, что их любимые важнее, чем кто угодно из получающих помощь прямо сейчас. Парамедики не могли откликнуться всем.
Здешние обитатели образовывают плотно сбитые стаи. Они готовы встать на защиту своих куда быстрее и охотнее, чем откликнуться на просьбу помочь незнакомцам, как было несколько минут назад. Я не верила, что они останутся мирными, если все так и продолжится.
И что, блин, мне с ними делать?
При всей моей растерянности мне удавалось выглядеть спокойной. Букашки давали мне представление о ситуации, а мои глаза – об общем настроении окружающих и о том, что они делают.
Я заметила мать, ковыряющуюся в одной из ран своего сына, и поняла, чем она занимается. Я поспешила ее остановить.
– Что вы делаете?
Из-за эмоциональных качелей последней пары часов моя реплика, возможно, прозвучала более сердито, чем я реально чувствовала. Женщина чуть оробела.
– У него стекло в руке.
Да, это так. В порезах мальчика виднелись осколки – маленькие, не длиннее кончика грифеля в старинных карандашах.
– Их, наверное, можно удалить, – сказала я женщине. – Но не трогайте те, что вблизи артерий – этой, этой и вот этой.
– В этих местах у него нет порезов.
– Хорошо. Но вам полезно знать на будущее, когда будете помогать другим.
Она указала на свою ногу. Песок содрал кожу со стопы и икры и окрасил мышцы в грязно-бурый цвет.
– Я не могу толком ходить.
– Вам и не придется.
У меня вызревал план. Как дать людям возможность что-то делать и показать им, что в конце концов они получат помощь. Проблема была в том, что для этого мне требовались кое-какие материалы, а поблизости их было немного. Следовательно, мне нужно было доставить их из своего логова. Но уходить отсюда хоть на сколько-то времени я очень не хотела, как и оставаться без Шарлотты.
Придется воспользоваться букашками. Это трудновато, когда речь идет о не очень маленьких предметах.
В моей комнате была коробка с ручками и маркерами – чтобы рисовать варианты костюмов. Кроме того, в прикроватном столике в моей спальне и в ванной на первом этаже у меня были аптечки первой помощи. Чтобы доставить это все сюда, мне необходимо было открыть коробки, достать из них нужные вещи, а потом нести их на волне ползучих букашек через лужи и затопленные улицы.
Я собрала маркеры, ручки, бинты, мази, йод, свечи и иглы. Особенно иглы. Флакончики с перекисью водорода. По крайней мере, я надеялась, что это йод и перекись водорода. Читать этикетки я ведь не могла. Но флаконы были подходящей формы.
Еще люди возвращались с ранеными. Я занималась букашками, одновременно давая новые указания спасательным отрядам.
Просто перенести вещи на волне букашек не получится. Ползучие не смогут перебраться через воду, а летающие не смогут что-либо поднять – вещи слишком тяжелые для насекомых, даже если они соберутся на каждом дюйме поверхности и будут работать в такт.
Шли минуты, пока я пробовала разные конфигурации и построения букашек в попытке сдвинуть с места маленькие предметы вроде флаконов с перекисью.
Потом я увидела, как женщина с подушечкой поверх глаза и мужчина примерно того же возраста тащат кого-то к «скорой» на импровизированных носилках из привязанного к двум метлам одеяла.
Я смогу сделать то же самое. Я обратилась к черным вдовам, вытащив часть из террариумов, где они обитали. Осы перенесли их в нужные места, и я заставила их обернуть шелк вокруг нужных предметов, а другой конец привязать к насекомым. Например, шелк связал маркер с группкой тараканов, а тем уже могли помогать другие букашки. То же самое я сделала с другими вещами – йодом, маркерами, ручками, свечами и прочим.
Закончив, я призвала рой к себе.
И повернулась к раненым, собирающимся группками возле «скорых».
– Слушайте! – воззвала я, усилив голос с помощью насекомых. – Некоторые из вас вытаскивали осколки стекла из кожи! Я понимаю, что вам больно, но вы только всё замедляете!
Я поймала несколько озадаченных и сердитых взглядов. Предваряя комментарии и возражения, я подняла руку.
– Любой парамедик, санитар или врач, который вам будет помогать, должен быть абсолютно уверен, что глубоко под кожей у вас не осталось стекла. Не думаю, что рентген может засекать стекло…
Я смолкла, когда парамедик вскинул голову и посмотрел на меня. Окей, значит, я ошиблась. Но хотелось бы, чтобы он так не реагировал. Люди наблюдали за парамедиками, они наверняка заметили, а знать в деталях, что именно с ними будут делать, им все равно не обязательно. Если бы он просто дал мне соврать или ошибиться, все прошло бы глаже.
– …Или, по крайней мере, такое мелкое стекло, как то, что в вас попало, – поправилась я.
Парамедик пожал плечами и кивнул. Я взяла себя в руки и продолжила:
– Если вы будете вытаскивать стекло из ран и порезов, а потом забудете, из каких именно вытаскивали, им придется изучать все раны, поставить вас в очередь на рентген, а может, даже снова вскрыть уже затянувшуюся кожу, чтобы добраться до пропущенных кусочков.
Я почувствовала от толпы обеспокоенную реакцию. Подняла руку – как раз вовремя: прибыл авангард моего роя. Я сомкнула пальцы на доставленной облаком летающих насекомых ручке. Насекомые рассеялись, ручка осталась.
– Я дам некоторым из вас ручки и маркеры. Мы устроим определенную систему, чтобы врачам потом было легче. Обводите пунктиром раны, из которых торчит стекло. Сплошными кружками – те, где стекло может быть глубже.
Парамедик жестом пригласил меня приблизиться. Я быстро прошла через толпу к носилкам.
– Столбняк, – произнес он, когда я подошла достаточно близко. – Мы должны знать, привиты они или нет.
– Скорее всего, нет, – ответила я, усилив голос с помощью роя, но не настолько, чтобы он донесся до толпы.
– Скорее всего. Но мы обязаны спрашивать, а время, которое будем на это тратить, лучше бы потратить на оказание помощи.
Я схватила за руку грязного старика, стоящего рядом со мной, и вытянула эту руку.
– Вас прививали от столбняка?
Он покачал головой.
Я ручкой нарисовала «С» на тыльной стороне его ладони, потом обвела кружочком и перечеркнула. Затем вжала ручку в его руку.
– Будете ходить и задавать всем этот же вопрос. Если они не привиты, рисуйте вот это. Если привиты, пишите просто «С».
Я увидела в его глазах смятение. Он что, неграмотный? Я развернула его кисть и написала на ладони заглавную «С».
– Вот так, если они привиты, – сказала я, поднимая его руку, чтобы люди вокруг видели. Потом развернула руку. – Вот так, если не привиты.
Он кивнул, взял ручку и повернулся к мужчине помоложе, стоящему рядом.
Я обратилась к толпе:
– Помните: пунктир вокруг раны, если вы видите стекло или абсолютно уверены, что стекла там нет; сплошной кружок, если не уверены. Когда вы или кто-то еще обвели рану пунктиром, можете вытащить стекло, но только если оно меньше ногтя. Если оно больше, не трогайте!
– Нам нужно больше пространства, – сказал мне парамедик. Его синие перчатки были скользкими от крови. Люди стояли в двух-трех футах от него, наблюдая за его действиями и стараясь держаться поближе, чтобы стать следующими, когда он закончит с очередным пациентом.
И это были не все потенциальные пациенты: были раненые, которых приводили Шарлотта и другие. Люди, которые не смогли бы добраться сюда самостоятельно.
– Мы перемещаемся в другое место, – объявила я. И тут же видела, как они реагируют, противятся этой идее. – Если вы способны стоять, пройдет много времени, прежде чем получите помощь, которая вам нужна. Здесь есть множество людей, у которых раны похуже, чем у вас. Смиритесь с этим!
Я ждала, чтобы мне кто-нибудь возразил. Желающих не нашлось.
– Если вы будете слушать и делать, что вам говорят, то получите помощь быстрее. Мы соберемся вот на этой фабрике, там меньше пыли. Внутри сухо, и места будет достаточно для всех.
Потребовалось время, чтобы сдвинуть с места всех, но в итоге это получилось. Насекомые передали мне несколько свечей и зажигалку, и я стала раздавать их вместе с ручками и маркерами. Следом за толпой я направилась в заброшенное фабричное здание, рядом с которым стояли «скорые».
Ткань, которой были накрыты станки, поснимали и разложили на ящиках и на полу, так что всем нашлось место, где сесть и лечь. Постепенно люди погрузились в процесс отмечания своих ран и стекла в них, поверхностного или глубокого.
– Антисептик? – спросила меня женщина.
Я обернулась. Пожилая, за пятьдесят, примерно моего роста, с худым лицом.
– Что антисептик?
– Вы вытаскиваете вещи из вашего мушиного облака, – сказала она мне. – Вы не могли бы обеспечить нас антисептиком, или вы ограничены принадлежностями для рисования и свечами?
От нее исходило ощущение строгой учительницы. Из тех, кто сурово обращается даже с прилежными учениками, а уж для плохих – просто смертный враг.
Я вытянула руку, и поверх нее пролетела часть моего роя. Благодаря тому, что многие из них сидели на флаконе, мне было легко расположить руку в нужном месте и сжать ее в нужный момент. Насекомые улетели, а я осталась с трехдюймовым флаконом.
Похоже, мое шоу не произвело на женщину впечатления. Чуть ли не пренебрежительным тоном она произнесла:
– Сейчас уже никто не пользуется перекисью водорода. Она тормозит заживление ран.
– Это не обязательно плохо, – возразила я. – Если рана заживет с осколком внутри, будет неприятнее.
– Может, вы обладаете медицинской подготовкой? – неодобрительно спросила она.
– Недостаточной, увы, – вздохнула я. После чего вновь пропустила рой над своей рукой, заставив его подобрать перекись и дать вместо него другую пластиковую бутылочку. – Йод?
– Благодарю, – произнесла она не столько с благодарностью, сколько с нетерпением. – Но нам понадобится больше.
– Посмотрю, что я могу сделать, – ответила я, пытаясь не подпустить в голос раздражение.
Женщина направилась к группе людей и опустилась на колени возле одного из раненых, который лежал на куске ткани. Я заметила, что и поза ее, и голос стали мягче, когда она заговорила с ними. Стало быть, с другими людьми она не так держится, как со мной.
Ну и ладно. Еще когда я решилась идти по пути злодейки, я приготовилась, что меня будут ненавидеть.
Я собрала все припасы, которые мне принес мой рой, и отправила его на поиски других.
Что угодно я бы сейчас отдала за исправный мобильник, за возможность позвонить и узнать, как дела у Ябеды, даже осведомиться о папе. Но в мобильниках есть электронные чипы, а в чипах есть кремний.
Скорее всего, сгорела вся электроника сложнее тостера, кроме каких-нибудь творений Механиков.
Бесполезно было крутить в голове мысли о том, что два очень дорогих мне человека тяжело ранены. Все равно сейчас я ничего не могла с этим поделать, а то время, которое я тратила на эти мысли, лучше бы потратить на защиту и помощь этим людям.
Что касается защиты людей – я рассадила своих букашек по всем поверхностям настолько густо, что потенциальный враг шагу не сможет сделать, не убив хоть одну из них. Это послужит предупреждением, если кто-нибудь из альянса Волкрюка явится создавать проблемы. Вдобавок я распределила в воздухе летающих насекомых, чтобы засекать воздушные угрозы вроде Руны.
Но большинство летающих я все-таки использовала, чтобы прочесывать окрестности, проверять внутри все здания. Я искала аптечки первой помощи, вообще все, с помощью чего люди могут чистить раны. Обнаружив, что у меня нет хирургических нитей, я заставила пауков сплетать из своего шелка нечто достаточно длинное, толстое и прочное, а потом продевать это в игольные ушки.
Это несколько замедлит изготовление костюмов, но я переживу.
– Непохоже, чтобы она была очень стерильна, – произнес женский голос у меня за спиной, когда я проверяла нить, сплетенную одной группой пауков. Это была та самая седая женщина с худым лицом.
– Стерильнее, чем вы думаете. Этих девочек я вырастила сама. Они живут в террариумах.
– Это не значит, что она достаточно чиста, чтобы сшивать ей открытые раны.
– Не значит, – согласилась я, чувствуя легкое раздражение. – Но за неимением лучших альтернатив я предпочла бы воспользоваться этим, а позже, может быть завтра, дать всем антибиотики. Которые, скорее всего, им понадобятся в любом случае.
– Люди прибегают к антибиотикам слишком часто, – сказала она. – В своей клинике я стараюсь доносить до всех, что использовать их надо осмотрительно.
Она это серьезно?
– Думаю, именно в таких ситуациях, как сейчас, нужно применять антибиотики. У этих людей открытые раны, они истощены, обезвожены, у них стресс, вероятно, ослаблен иммунитет, они живут в грязи, и, скорее всего, есть уйма других причин.
Она что-то ответила, причем еще более раздраженным тоном, чем раньше. Наверное, повторила свой вопрос насчет моих медицинских навыков. Я не слушала.
Парамедики уже несколько минут не выходили из «скорой». Я проверила своими букашками – они лежали на полу. Никакой крови, насколько я могла судить.
Не обращая внимания на женщину, я развернулась и поспешила к выходу. Она крикнула мне вслед что-то язвительное.
Готовая к драке, я подошла к «скорой» и огляделась. Никого.
Войдя в машину, я проверила парамедиков и пациента с кислородной маской на лице. Парамедики были безнадежно мертвы – их шеи были изогнуты под неестественными углами. С пациентом поступили иначе. Прикоснувшись к его горлу, я обнаружила, что он еще теплый, но не дышит, и пульса нет. Я надавила на кислородную маску, и пузырящаяся кровь хлынула из, как мне показалось, неглубокого пореза на груди. Пузырьки означали, что кислород утекает из пробитого легкого.
Эта рана – ее никак не могло быть, когда он вошел в «скорую». Она была свежей. Всех троих здесь казнили. Хладнокровно, чисто, и я ничего не заметила, несмотря на всех моих сторожевых букашек.
Что заставило меня очень сильно забеспокоиться о тех, кого я оставила на складе. Я выпрыгнула из «скорой», огляделась и побежала через улицу.
Едва войдя в дверь, я сразу увидела его. Высокий, безликий, вообще без приметных деталей, кроме цепей и шаровидных суставов, соединяющих его конечности в керамических панцирях. Одну руку он поднял, и один выпрямленный палец на этой руке покачивался, как метроном. Словно старомодный родитель, укоряющий нашкодившего ребенка.
Вторая рука была сложена, и из основания ладони торчал телескопический клинок. Он был прижат к шее седой врачихи, так что ей приходилось стоять на цыпочках. Ее голова была прижата к его груди.
Я не успела ни сдвинуться с места, ни произнести что-то, ни применить свою способность – он втянул клинок. Лезвие скользнуло по горлу женщины, рассекло кожу, и артериальная кровь брызнула вперед, залив изрядную часть пола между нами. Женщина рухнула наземь.
Рука Манекена с ножом вяло повисла вдоль тела. Вторая рука оставалась в прежнем положении, все так же покачивая пальцем, словно упрекая меня за то, чем я занималась. Спасала людей от «Девятки», помогала раненым и испуганным.
Я должна была это предвидеть.
Почти не думая, я шагнула вперед. Он опустил руку и сделал три длинных шага от меня. Двигался он неуклюже, будто едва не падая с каждым шагом. Едва я подумала, почему бы это, как увидела его ноги. Его «пальцы» смотрели в сторону земли, а из отверстий в передней части обеих стоп торчали клинки. Он ненадежно стоял на остриях этих клинков и ходил, опираясь на них же.
Я потянулась за спину и извлекла дубинку и нож. Напряглась, когда он двинулся в ответ. Двумя движениями он покрыл половину разделявшего нас расстояния – сперва дернулся на три-четыре фута вправо, потом влево.
До меня тут же дошло. Он уклонялся от насекомых, которые парили в воздухе между нами, а ножи-ходули, торчащие из его ступней, аккуратно избегали контакта с букашками на полу. Контакты, которых он таки не избегал, были мягкими – скользящие прикосновения, точно поглаживание ветерка. Я заметила лишь потому, что сосредоточилась на этом.
Ему вовсе не требовалось избегать моего роя. Он насмехался надо мной. Показывал, как именно ему удалось подобраться так близко без моего ведома.
Я разложила дубинку на полную длину. Он в ответ сделал то же самое – разложил телескопические клинки из обеих рук. Оба его оружия были длиннее моих, и оба острые.
Не сводя с него глаз, я с помощью букашек и периферийного зрения проверила других людей, которые были на складе. Слишком многие были ранены слишком сильно, чтобы передвигаться, а те, которые могли, забились в углы и в какие-то укрытия.
И все же здесь было его поле боя. В его распоряжении оставалось слишком много заложников. Он был быстрее меня, сильнее, крепче.
Я была чертовски уверена, что его способность настолько полно контрит мою, насколько это вообще возможно. Любой, кто обращал внимание на новости в последние пять лет, знал, кто он, какова его история. Манекен когда-то был Механиком, который специализировался на биосферах, террариумах и самоподдерживающихся экосистемах. Механиком, который специализировался на поддержании жизни, на защите ее от внешних сил, а силы эти включали в себя воду, погодные условия, космос… и букашек.
Единственная разница между тогда и теперь заключалась в том, что теперь он применял эту способность для защиты себя и только себя.
– Сволочь, – рой распространил мой голос, хоть у меня и не было ни малейшего намерения сделать это. Голова Манекена повернулась вокруг оси, словно он хотел посмотреть на роящихся насекомых, которые только что фактически заговорили. Но в конце концов его «лицо» вновь обратилось ко мне.
– Я понятия не имею, как, мать твою, я собираюсь это сделать, – мой голос звучал как тихое рычание, едва различимое сквозь мою ярость и гудение роя, – но я заставлю тебя пожалеть об этом.