Предыдущая          Следующая

ДОБЫЧА 14.10

В старшую школу Аркадия мечтал ходить каждый ребенок в Броктон-Бее. В немалой степени благодаря тому, что все знали, что в Аркадии учатся Защитники, и если ты учишься там же, то любой из твоих одноклассников может оказаться супергероем или супергероиней. А для всех остальных это можешь быть и ты. Это не была школа для богачей, как Иммакулата, но это была хорошая школа. Каждый относился к одноклассникам предельно уважительно. Как следствие этого, и ученики, и персонал поддерживали определенный статус и репутацию, которой гордились.

Сейчас она была чем-то иным и чувства внушала совершенно иные. Главные ворота выглядели так, словно им тысяча лет, резкие углы каменной кладки скруглились, плющ, вившийся когда-то по камням, засох. Все окна были разбиты, без стекол, газоны – сплошь разросшаяся трава и грязь. Вокруг территории школы виднелась легкая цветная дымка – в целом все выглядело как главное место действия какого-то фильма ужасов.

Я почти не сомневалась, что пришла куда надо.

«Панацея – лекарь, последний этаж. Джек – рубака, белобрысая девчонка – химик-Механик. Панацея – лекарь на последнем этаже, Джек – рубака, белобрысая девчонка – химик».

Я мысленно повторяла эти слова, как рефрен, словно постоянное напоминание самой себе, кто основные участники, помогало удерживать их имена и специализации в кратковременной памяти.

Школа стояла на холме, а значит, вода, порождающая миазмы, была достаточно далеко, чтобы сюда почти ничего не доходило. Те испарения, которые все-таки добирались, удерживала окружающая территорию школы каменная стена. Судя по дизайну, она возводилась больше для эстетики, чем для функциональности, однако все равно приносила пользу.

«Панацея – лекарь, последний этаж, Джек – рубака, белобрысая девчонка – химик-Механик.

Панацея – лекарь на последнем этаже, Джек – рубака, белобрысая девчонка – химик-Механик».

Механические пауки, похоже, меня потеряли. Скорее всего, они отказались от погони и сейчас возвращаются к хозяйке, но пока что этой проблемой можно было голову не забивать.

Джек и Механик, видимо, вошли через первый этаж. Я решила приземлиться на крышу. Очутившись на terra firma, первым делом достала мобильник и проверила. Нет связи.

Мне требовалось сообщить кому-то, что происходит. Я была кошмарно экипирована и сомневалась, что способна победить здесь в одиночку, особенно с учетом того, что у противника не было тех проблем, что у меня.

Я могла бы, например, создать из букашек гигантскую цифру 9 и поднять над крышей школы, сигнализируя тем самым, что эти двое здесь… но никакой гарантии, что кто-то придет. Зато этот шаг вполне может сподвигнуть хороших парней скинуть на нас еще одну бомбу. Это убьет лекаря, а может, даже меня. Панацея должна выжить, иначе все в городе умрут от последствий миазмов Костерезки.

«Панацея – лекарь, она на последнем этаже, Джек – рубака, белобрысая девчонка – химик-Механик».

Я осторожно прикоснулась к порезу на лице. Джек, видимо, сдерживался, поскольку я загораживалась девчонкой-Механиком: порез был неглубоким. Неглубоким, но длинным, и, когда я притронулась, кончики пальцев стали влажными от крови. На черной ткани перчатки кровь терялась, так что я не могла понять, сколько ее там реально. Не уверена, что хотела знать.

На крыше была дверь. Ножом я частично отковыряла дверную ручку, потом крепким ударом ноги отбила ее совсем. Замок был встроен в ручку; его механика обнажилась, и мне не понадобилось много времени, чтобы понять, как его открыть. Он был не особо навороченный – предназначался в основном, чтобы не выпускать детей на крышу, а не чтобы предотвращать проникновение в здание снаружи.

Сразу за дверью обнаружилась лестница, ведущая на верхний этаж. Похоже, здесь была подсобка уборщика. Я сперва послала вниз Атланта для проверки, потом отважилась спуститься сама и начала распространять по зданию свой рой. Натянула шелковые нити в коридорах и дверных проемах, чтобы узнавать, когда кто-то там пройдет; разместила на стенах муравьев, уховерток, сороконожек и клопов, чтобы получить представление о плане здания; послала мух в каждый кабинет, чтобы выяснить, есть ли там кто-нибудь.

Снова я повторила мысленный рефрен, напомнив себе, кто в этом здании. Я не была уверена, что это помогало, но не хотела, чтобы меня обманули снова.

В два коридора и три класса мои букашки проникнуть не могли – погибали сразу же. Это отметило сравнительно маленькую область, где могли находиться двое из «Девятки».

Главной проблемой было то, что я не могла найти Панацею. Значит, она в непосредственной близости от врага? Не самая приятная мысль.

Натягивая шелковые нити поперек всех потенциальных входов, чтобы вовремя узнавать о передвижениях врага, я углублялась в здание, тщательно проверяя каждый его участочек. Глаза искали какие-то детали, в то время как рой проверял стены и пол.

Я была уже недалеко от «Девятки», когда увидела на стене влажное пятно; краска там тоже выцвела. Я послала туда букашек, и они обнаружили на полу осколки стекла. Я бы не сказала, что рой что-то почуял, но, когда мухи били крыльями, этими же усилиями втягивая кислород, они ощущали в воздухе что-то тяжелое. Что бы это ни было, оно было густое, цеплючее, без цвета и без запаха, и распространялось оно всего на десяток футов вокруг пятна.

Я вернулась чуть назад и пошла другим маршрутом. Моя скорость упала вдвое, потому что я разыскивала еще специфические детали. Дважды я обнаруживала похожие ловушки все с тем же газом без запаха, и оба раза мне пришлось сменить путь.

Перед смертельной для букашек зоной я остановилась. Мухи уже доставили ко мне пауков, и я принялась организовывать их, чтобы они мастерили шелковые тросы. Оставив их позади, я прокралась немного дальше и вслушалась.

– …умы и мыслят одинаково. Я для Сибирячки сделала нечто очень похожее, – девичий голос.

– Заткнись. Мы ни в чем не одинаковые, – другая девушка.

– Но можем стать! Неужели ты никогда не хотела начать все сначала? Я могу сделать тебя моложе! Мы будем погодками! И одинаково одеваться! О! Я могу сделать пластику, мы станем двойняшками!

– Ты… ты и с собой так сделала? Себя омолодила?

– Нет, – раздался мужской голос. – Смею заверить, незрелость Костерезки подлинная. Это ее достоинство в том отношении, что делает ее креативнее, свободнее в подходах. И недостаток во многих других отношениях.

– Это тебя не… беспокоит? То, что он так говорит о тебе?

– Джек знает, что делает.

– Да. Я много чего знаю, – произнес Джек мягким, почти искушающим голосом.

– Замолчи. Я знаю, что у тебя хорошо подвешен язык. Не хочу слушать.

– Ты предпочитаешь альтернативу? – спросил Джек прохладным тоном.

Я вполне представила, как он держит этот свой нож. Угроза была более чем очевидна.

Молчание повисло надолго.

Наконец Джек продолжил:

– Полагаю, нет. Поэтому давай побеседуем.

– Давай, – тихим, почти убитым голосом отозвалась Панацея.

– Что тебя сдерживает? Ты способна на столь многое, способна изменить мир, уничтожить мир, но делаешь так мало, Амелия Клэр Лавер.

Когда Джек произносил имя, его голос звучал почти насмешливо.

– Это не мое имя.

– Это имя, данное тебе при рождении. Представь себе мое удивление, когда я узнал о твоем родстве с Маркизом. В свой предыдущий визит в Броктон-Бей я пересекся со всеми основными игроками. С ним я тоже повстречался. Должен сказать тебе, Амелия, это была очень интересная личность.

– Даже знать не хочу.

– А я все равно расскажу. У меня есть и другой мотив, но до него мы скоро доберемся. Маркиз был человеком чести. Он решал, по каким правилам будет играть, и твердо их придерживался. Он рисковал жизнью и здоровьем, пытаясь не давать мне убивать женщин и детей, и я попробовал воспользоваться этим, чтобы его сломить. Вынужден признать, у меня не получилось.

– Он убил дочь Альфёдра.

– Нет, Амелия, он ее не убивал.

Пауза.

– Ее убил ты?

– Нет. Я имел в виду вот что: Маркиз не убил бы девушку даже под угрозами, это было одно из правил, которые он сам для себя установил. Если бы он собирался нарушить это правило, то сделал бы это, когда я пытался его сломить.

– Альфёдр назначил награду за мою голову еще до своей смерти, и именно из-за того, что сделал Маркиз. Из-за… В общем, так я и узнала, что он мой отец. Из письма, которое Дракон отправила Кэрол.

– Кэрол… а, Рубака. Что ж, подозреваю, что либо Дракон манипулировала тобой, либо твой отец манипулировал Дракон в попытке передать тебе послание.

– Послание.

– Что он есть, что он существует. Возможно, он хотел обеспечить, чтобы его ребенок не забыл о нем. Он был старомодной личностью, так что вполне естественно, что он ищет бессмертия в своих потомках.

Тут вклинилась Костерезка:

– Дурость. Зачем делать такие вещи, когда кто-то вроде меня может сделать тебя бессмертным по-настоящему?

– Утихни, сейчас же. Заканчивай себя зашивать, пока мы с Амелией беседуем.

– Окей, – согласилась Костерезка. На ее голос наложилась реплика Панацеи:

– Перестань звать меня так. Это не мое имя.

– Правда?

Снова молчание.

– Ты дочь своего отца. Вы оба связаны правилами, которые сами себе назначили. Его правила определяли его поведение, границы, в которых он действовал, цели, которые он перед собой ставил, и средства их достижения. Они служили ему броней не меньше, чем его способность. А твои правила, рискну предположить, стали твоей слабостью. Они не сосредотачивают тебя, а оставляют в свободном падении, где тебе не за что ухватиться, кроме вот этой вот сестры, и мы оба знаем, чем это обернулось.

Сестра. Я сделала мыленную зарубку. В этой комнате четыре человека.

– Я… откуда ты знаешь?

– Частично уловил наш чтец эмоций. Остальное я понял сам. Как ты можешь догадаться, мне довольно-таки привычно иметь дело с поломанными личностями.

Костерезка хихикнула.

Мне не нравилось, куда это шло. Я глянула вдоль коридора на двери классов. Прежде в верхней половине каждой двери было окно, но сейчас оставались только краешки стекол, остальное валялось на полу. В идеальном мире сейчас их бы что-нибудь отвлекло, а может, разговор перешел бы в горячий спор, и они бы сами отвлеклись друг на друга. Я бы поднялась с корточек, шагнула вперед, прицелилась и открыла огонь. Разрядила бы всю обойму пистолета в Джека и Костерезку.

Или промазала бы, что привело бы к некрасивой смерти Панацеи, ее сестры и меня самой. Если я реально собираюсь так сделать, мне очень нужно то самое отвлечение.

– Я не… в таком смысле поломанная. Я не монстр, – запротестовала Панацея. Потом, словно поняв, что сморозила, добавила: – Не в обиду вам сказано.

– Меня называли и похуже. Мне почти нравится, когда меня называют монстром. Как будто я перерос человечность и стал чем-то из мифа.

– Из мифа.

– И, согласно Милочке, это вполне может быть миф о разрушении.

– Что?

– Недавно она меня проинформировала, что из-за меня миру придет конец. Не очень понимаю, как и когда. Очень даже не исключено, что я та самая бабочка, взмах крыльев которой запускает цепочку причин и следствий, приводящую в итоге к урагану.

– Я не хочу, чтоб мир кончался, – сказала Костерезка. – Он прикольный.

– Прикольный, да. Но не думаю, что он погибнет весь. Наверняка кто-то да выживет.

– Конечно.

– И это будет интересная картина. Новое начало после конца всего. И кто лучше сможет создать новый мир из останков старого, чем ты и Манекен?

– И Амелия?

– И Амелия, если она сделает такой выбор. Мы будем в новом мире наподобие богов.

– Ты свихнулся, – прошептала Панацея.

– По словам ученых, клинически депрессивные личности оценивают реальность более точно, чем среднестатистический человек. Мы лжем самим себе, накладываем слоями фальшь и самообман, чтобы как-то сладить с миром, полным боли и страдания. Мы надеваем шоры. Если же мы лишаемся этих иллюзий, то либо сваливаемся в депрессию, либо ломаемся и сходим с ума. Так что, возможно, я и свихнулся, но лишь потому, что вижу вещи слишком отчетливо?

– Нет, – голос Панацеи был еле слышен. – Эмм. Ты не убьешь меня, если я буду с тобой спорить, нет?

– Не сомневайся – я убью тебя, если не будешь.

– Дело не в том, что ты видишь слишком отчетливо. Думаю, твой взгляд искажен.

– Из тех миллионов поколений людей, что предшествовали твоему рождению, сколько твоих предков добилось успеха потому, что были жестоки с другими, лгали, изменяли, крали у ближнего, предавали братьев и сестер, воевали с соседями, убивали? Мы знаем про Маркиза, это раз.

«А сколько добилось успеха потому, что сотрудничали с другими?» – подумала я.

Джеку, вероятно, нашлось бы что ответить, но я не собиралась спрашивать вслух, чтобы услышать этот ответ, и Панацея тоже не спросила. Она молчала.

Я была напряжена, готова двигаться и стрелять, как только подвернется возможность. Любая подойдет. Любой мне хватит.

Я нарисовала мысленную картину, как я иду, готовясь открыть огонь, и осознала, что осколки стекла между мной и дверью предупредят их на полсекунды раньше, чем нужно. Медленно и тщательно я принялась отодвигать осколки в сторону, продолжая слушать в оба уха, чтобы не упустить ключевого отвлечения.

– «Выживает самый приспособленный» – звучит так опрятно, но на самом деле за этим стоят сотни тысяч лет жестоких, грязных, безумных происшествий, миллиарды событий, от которых тебе захотелось бы отвести глаза, если бы ты увидела их лично. И это – изрядная часть того, что сделало нас такими, какие мы есть. Но мы носим маски, мы притворяемся хорошими, мы протягиваем другим руку помощи по причинам, в конечном счете, сугубо эгоистическим, а на самом деле мы просто-напросто грубые, похотливые, коварные, эгоистичные обезьяны. В глубине души все мы монстры.

Снова одна из этих пауз, подразумевающих, что происходит что-то, что можно лишь подсмотреть (а я не могла), но не подслушать. Потом раздался сухой смешок Джека.

– Что, я попал в яблочко?

– Я… не такая. Я не монстр. Я бы покончила с собой, прежде чем такой стала.

– Но ты понимаешь, как могла бы стать такой, как мы. Это будет даже не очень трудно. Просто… отбрось свои правила. И получишь все, чего когда-либо желала.

– Но не семью.

– Но да семью, – вклинилась Костерезка.

– Вы убиваете друг друга. Это не семья.

– Костерезка, ты уводишь разговор в сторону, – упрекнул ее Джек. – Амелия, когда я сказал, что ты сможешь получить все, чего когда-либо желала, я имел в виду, что ты сможешь быть свободна от вины, от стыда, сможешь быть рядом с сестрой, тебя не будут мучать сомнения, не будет грызть разочарование. Наверняка ведь у тебя были ночи, когда ты лежала в постели и думала, молилась о таком мире, в котором у тебя могло бы быть нечто подобное? Я тебе говорю сейчас: ты можешь это все получить, и я обещаю, что переход от тебя такой, какая ты сейчас, к такой, какой ты можешь быть, произойдет намного быстрее, чем ты ожидаешь.

– Нет, – отказ прозвучал довольно вяло.

– Амелия, ты сможешь позволить себе расслабиться и полюбить жизнь впервые с раннего детства.

И тут ее сопротивление рухнуло.

– Я никогда этого не чувствовала. Никогда не была беззаботной. Сколько себя помню. Даже ребенком.

– Понятно. А что было твоим первым воспоминанием? Что-то в доме Маркиза? Нет? То, как тебя забирают домой герои и героини, которые станут твоей фальшивой семьей? А, я заметил, как твое выражение лица поменялось. Это и есть твое самое раннее воспоминание, и ты тогда отчаянно старалась приспособиться к своему новому дому, к школе и к жизни без папочки-суперзлодея. К тому времени, когда ты разобралась-таки со всем этим, у тебя уже были другие поводы для беспокойства. Догадываюсь, что твоя семья дистанцировалась от тебя. И ты всячески старалась угодить им, быть хорошей девочкой, но это все было впустую. Было лишь разочарование.

– Ты говоришь, как Ябеда. И это не комплимент.

– Могу тебя заверить, мое умение читать людей освоенное, не подаренное. К большинству выводов я пришел благодаря подсказкам, которые мне дала ты. Язык тела, интонации, твои слова и фразы. И я знаком с подобными вещами и знаю, что искать, потому что уже встречал других людей наподобие тебя. Вот что я тебе предлагаю. Шанс впервые в жизни оказаться среди подобных тебе людей, шанс быть собой, иметь все, что ты хочешь, быть со мной. Подозреваю, что ты вообще никогда не была рядом с кем-то, кто реально обращал на тебя внимание.

– Ябеда обращала. И Рой.

Я вздрогнула.

– Я имел в виду достаточно долго, но давай поговорим об этом. Думаю, они говорили тебе: «Нет, ты не такая. Ты можешь быть хорошей».

– Да.

– Но ты им не верила, да, Амелия? Ты ведь годами твердила себе обратное. Ты плохой человек, тебе суждено быть плохим человеком по воле обстоятельств и крови. И, хотя ты не верила им, ты поверишь мне, когда я скажу тебе: нет, ты плохой человек, но это нормально.

– Это ненормально.

– Ты так говоришь, однако моим словам веришь.

Еще одна пауза, когда Панацея не рискнула что-либо ответить.

– Несправедливо ведь, правда? Пусть и не по твоей вине, но в твоих жилах течет кровь преступника, и это сказалось на том, как на тебя смотрит твоя семья. Ты нагружена чувствами, в которых не виновата, и обречена на жизнь без красок, наслаждений и удовольствий. Не заслуживаешь ли ты права следовать своим устремлениям? Ты полтора десятка лет делала то, чего хотели от тебя другие, чего хотело от тебя общество, так не заслужила ли ты право хоть один раз поступить так, как по-настоящему желаешь?

– Это не очень-то убедительно, – произнесла Панацея, но ее тону недоставало уверенности.

– Я знаю. Поэтому хочу предложить тебе сделку. Если ты себя побалуешь, мы сдадимся.

– Что?

– Я даже не буду заставлять тебя сделать это прямо сейчас. Просто посмотри мне в глаза и честно скажи, что ты это сделаешь. Отбросишь все правила, которые на себя наложила. Меня не волнует, что ты сделаешь потом: можешь стереть память своей сестре, можешь покончить с собой, можешь сбежать, можешь пойти с нами. И ваша сторона выиграет.

– По-моему, мы и так выигрываем?

– Спорное утверждение. Меня текущее положение дел весьма возбуждает. Очень занятная ситуация, и мы, несомненно, произвели эффект.

– Эта сделка – ловушка. Ты вынудишь меня это сделать, а потом убьешь.

– Я мог бы, но не стану. Подумай, что ты теряешь, если попытаешься? Если я действительно собираюсь тебя убить, то сделаю это вне зависимости от того, что ты будешь говорить или делать. Три слова, «я это сделаю», и мы покинем город.

Я чуть было не встала, чтобы открыть огонь немедленно, до того, как Панацея примет какое-либо решение. Мне пришлось убедить себя подождать: что бы они там ни говорили, прямо сейчас оттуда не уйдут.

Потом я услышала шаги и хруст битого стекла под ногами.

Потратив столько времени на ожидание, я была готова воспользоваться любым подвернувшимся шансом. Мое сердце колотилось, руки тряслись, хоть я и сжимала пистолет изо всех сил, однако я медленно выдохнула, плавным движением поднялась на ноги и, шагнув к дверному проему, навела пистолет через разбитое окно в двери.

Они не услышали моего движения. Это дало мне секунду, чтобы воспринять открывшуюся мне картину и убедиться, что стреляю в тех, в кого надо.

Это был музыкальный кабинет, сиденья в котором стояли на возвышениях, образующих «лесенку». Окна располагались сзади; лопнув внутрь, они засыпали осколками весь кабинет. На нижнем «уровне» было еще одно возвышение – для учителя. Джек поднимался по ступеням, приближаясь к девушке. Я поняла, что это Джек, поскольку других мужчин тут не было. Он был окутан тонким слоем белого дыма, носил светло-серую футболку с пятнами крови и черные джинсы, заправленные в ковбойские сапоги. На широком кожаном поясе были закреплены разнообразные ножи, включая мясницкий тесак, стилет и нож с зазубренным клинком.

Его сокомандница Костерезка стояла в углу кабинета как раз справа от меня. Я видела край платья, передник с инструментами и флаконами в кармане, длинные светлые волосы кучеряшками и исходящий от нее, заполняющий комнату такой же дым. Остального я не видела из-за стены справа от меня и стеллажей, стоящих позади учительского возвышения. Из-за этого стрелять в нее мне было неудобно. Знай я заранее, что она там, подползла бы к двери в том конце и открыла огонь в упор.

Панацея стояла в дальнем конце кабинета, в высшей его точке. Ее каштановые волосы, прихлопнутые сверху беретом, слегка колыхались под ветерком, дующим сквозь бесстекольное окно позади нее. Лицо ее густо покрывали веснушки; на ней был топ и свободные штаны. Но в первую очередь бросалось в глаза выражение лица, полное страха, – оно явственно показывало, что она здесь жертва, не угроза.

Методом исключения можно было сделать вывод, что нечто рядом с ней – ее сестра. Я бы назвала это гробом, однако оно было из чего-то живого. Оно смахивало на громадный ком плоти примерно ромбовидной формы, усеянный выростами вроде мозолей и ногтей, защищающими его и укрепляющими края. На стороне, обращенной ко мне, в здоровенном костяном выросте было отпечатано лицо девушки. Оно не двигалось, служило украшением, с длинными вьющимися волосами, обвивающими эту штуку с боков. «Сестра» парила в футе над полом.

Зрелище меня так поразило, что я чуть не забыла, зачем я здесь. Я коротко вдохнула, потом медленно выдохнула, наводя пистолет на спину Джека, и нажала на курок.

Я намеревалась разрядить в Джека и Костерезку всю обойму, но забыла по отдачу. В тот же самый момент, когда Джек упал, моя рука дернулась вверх, однако мысленное указание стрелять все равно выполнила. Вторая пуля угодила в потолок.

Я рывком открыла дверь и крутанулась вправо, чтобы выстрелить в Костерезку, но моя рука занемела, а у нее оказалась отличная реакция. Я только готовилась выстрелить, а она уже открывала дверь в другом углу класса, чтобы выбежать в коридор.

У меня была доля секунды, чтобы решить, гнаться за ней или заняться Джеком. Я кинула взгляд на Панацею – она таращилась на меня. Наша встреча взглядов словно выдернула ее из транса: она бросилась на Джека, вытянув руку вперед. Но застыла на месте, когда Джек вслепую рубанул ножом. Тогда она развернулась и бросилась к сестре.

Джек вовсе не был выведен из строя. Кроме собственно удара пули, он, похоже, вообще не пострадал. На ноги он вскочил мгновенно и тут же крутанулся на сто восемьдесят градусов, лицом ко мне, его нож уже двигался.

Я шмыгнула обратно за дверь; нож вскользь прошел по спине. Костюм он не пробил.

Странно, но то, что я выскочила в коридор и прижалась спиной к стене, заставило меня почувствовать, будто я должна драться с Джеком, хотя гнаться за Костерезкой отсюда, возможно, было бы сподручнее.

– Проснись, – услышала я голос Панацеи. Она сказала что-то еще, но я не разобрала.

Я ощутила рывок, но не физический. На эмоциональном уровне. Голос покинул меня, впрочем, говорить я и не собиралась. Ощущение было, как будто я стояла на самом краю громадного каньона и любое движение, даже шаг назад, на твердую землю, непременно бросило бы меня вниз, к верной смерти.

Парящая конструкция из плоти вырвалась в коридор, разнеся дверь, через которую выбежала Костерезка, вместе с рамой. Костяная маска подалась вверх, точно открытая крышка; под ней оказался прозрачный шар со стеклянистой жидкостью и светловолосой девушкой-подростком.

Глаза ее были открыты, но она словно находилась в полусне; волосы парили вокруг нее в жидкости, которая, похоже, была плотнее воды. Руки были вытянуты, однако кисти и нижнюю часть тела скрывала плоть, окружающая ее. Грани оболочки, разворачивающиеся вокруг нее, были загнуты вперед, словно бычьи рога.

Если бы эта сестра набросилась на меня, я бы не отбилась. Словно олень в свете фар, я стояла столбом, не в силах ни думать, ни заставить тело двигаться.

Она медленно повернулась в воздухе, точно разбираясь, что к чему. Двигалась задумчиво – и вдруг ринулась за Костерезкой. Заложила слишком крутой вираж, ее занесло, и она пробила собой стену, разнеся оконные рамы и конструкции из гипсокартона и плитки.

Я услышала, как Костерезка, убегая, заливается детским смехом.

– Не умно, не умно со стороны вас обеих, – укоризненно произнес Джек. – Видите ли, теперь, когда Виктории нет, я остался здесь с заложницей.

Я стояла спиной к стене, сжимая в руке пистолет. Десять патронов в обойме, четыре истрачено, если я правильно сосчитала. Я всегда закатывала глаза, когда в кино считали выпущенные пули, однако это оказалось труднее, чем я думала. Сотрясение и дезориентация, происходящие при стрельбе, мешают совершать даже простейшие арифметические действия. Я не помнила, сколько раз выстрелила во время боя на парковке.

– Я превращала каждый микроб, прикасающийся к моей коже, в летучую чуму, Джек, – тихим голосом проговорила Панацея. – Ты должен быть уже мертв.

– А я? – спросила я, ощутив укол тревоги.

– Я не знала, что ты здесь. Ты тоже должна быть мертва. Прости.

– Бонус от дыма малышки Костерезки, – ответил Джек. – Если мне не изменяет память, это нечто вроде предохранителя на тот случай, если она случайно выпустит коктейль, от которого не иммунизировала себя или остальную команду. То, что он работает против букашек и мелких грызунов, – скорее полезный побочный эффект, чем запланированный результат. В любом случае работа Костерезки сделала нас, членов «Девятки», более или менее иммунными к любым болезням.

– А пуля?

– Подкожная сетка. Вокруг позвоночника и внутренних органов защита прочнее, а ты попала весьма близко к позвоночнику. Довольно-таки больно.

– Рой! Мне плевать, если я умру, – обратилась ко мне Панацея. – То есть я предпочла бы выжить, хотя бы чтобы вернуть Викторию в норму, но… не бери в голову эту часть насчет заложника. Если мне придется умереть, чтобы ты смогла убить эту сволочь, я умру.

Все не так просто. Убить чудовище вроде Джека или Костерезки – это одно. Я могу заставить себя сделать это. Но убить при этом постороннего – совсем другое.

Джек, похоже, правильно интерпретировал мое молчание.

– Подозреваю, Амелия, что она берет в голову судьбу заложника. Монстр, который обитает в сердце Рой, весьма похож на твоего. Одинокое существо, отчаянно нуждающееся в собственном месте, и единственная, к кому это существо хочет быть жестоким, – это она.

– Не делай вид, что ты меня знаешь, Джек, – отозвалась я. – Ты уже пытался играться с моей головой, но ты ошибся.

– У меня была некачественная информация. От Милочки есть польза, но у нее изначально не было перспектив стать долговременным членом нашей группы. Чтобы им стать, нужно быть по-настоящему особенным. Костерезка, Сибирячка, я. Возможно, Манекен, но судить трудно. Он не слишком общителен, однако провел с нами уже немало времени.

Я молчала. Его голос, пока он говорил, менял громкость. Джек перемещался?

В кабинет вели две двери. Он двигался к одной из них, рассчитывая выскочить и нанести удар? Я кинула взгляд вдоль коридора. Туалет, подсобка, еще один туалет, чулан… Логично, что рядом с музыкальным кабинетом с минимумом звукоизоляции нет других учебных классов.

– У вас, конечно, есть различия. Амелия, на тебя давит чувство вины, как давят твои правила и многое другое. Я хотел бы, чтобы ты еще раз подумала, как прекрасно быть свободной…

– Нет, – коротко, почти оправдывающимся тоном оборвала его Амелия.

– Увы. Что ж, вернусь к интерпретации вас обеих: что касается Рой, то, я бы сказал, чувство вины ее ведет. Из-за чего ты чувствуешь себя такой виноватой, девочка-насекомочка?

Он пытается меня отвлечь.

Я пробежала по коридору, держась достаточно низко, чтобы меня не было видно из окна. Остановилась сразу за краем букашкоубийственного облака. Я могла бы послать букашек в погоню за Костерезкой и сестрой – ее Викторией зовут, кажется? – но вокруг Костерезки все равно будет такой же дым. Я сомневалась, что способна чего-либо добиться в этом направлении.

Какая-то вина всегда связана с семьей. Скажи, что бы подумала твоя мама, увидев тебя в твой обычный день? Или ты не помнишь ее из-за миазмов? Я почти забыл.

Хоть я и не помнила ни ее лица, ни кто она, ни даже где она, я ощутила укол сожаления. Я сцепила зубы, чтобы напомнить себе не раскрывать рта, и схватила тросы, сплетенные букашками. Накинула их петлями на рог Атланта и вновь побежала по коридору, пригибаясь.

Чисто для проверки я попыталась запустить букашек в коридор. Дым все еще оставался, хоть и поредел. Букашки по-прежнему умирали, просто чуть медленнее, чем раньше. Я отвела их на предыдущие позиции. Нет смысла тратить их впустую.

– Роой, – певучим голосом позвал он. Из-за акустики коридора я не смогла понять, где он. – Неужели ничего не ответишь?

Как я пыталась обнаружить его, так и он пытался обнаружить меня.

Я решила дать ему то, чего он хочет.

– Ты жалок, Джек.

Я хотела его спровоцировать, и это мне удалось.

Еще я хотела натянуть шелковый трос, как только Джек выйдет в коридор, и зацепить его.

Он, однако, не стал открывать дверь, а прыгнул через открытое окно в верхней ее части, прижав колени к груди. Приземлился с коротким перекатом, обнаружил меня и рубанул.

Я вскинула руки к лицу, чтобы его защитить. Чувство веса шелкового троса практически исчезло, когда Джек его перерубил.

Мне давали начальные уроки рукопашного боя, хоть я и не помнила кто. Надо застать противника врасплох. Держа руки перед лицом, почти слепая, я ринулась на Джека.

Его пинок пришелся мне в бок, но моей инерции хватило, чтобы я все равно в него врезалась. Мы оба свалились на пол, и я потянулась к дымящемуся флакону, висящему у него на шее.

У Джека в руке уже был стилет. Он ткнул им, целясь мне в лицо, в глаз, и я отдернула голову назад, отказавшись от попытки схватить флакон. Он локтем опрокинул меня на бок, потом перевернулся сам, одновременно перехватив нож в другой руке обратным хватом, и ударил сверху вниз, целясь мне в голову сбоку. Воспользовавшись инерцией от его толчка, я перекатилась, прежде чем нож вонзился мне в висок или в ухо. Он продолжил атаки, нанося удары обоими ножами один за другим.

Конечно, он умел драться. Он же сказал, что занимается этим уже довольно давно.

Ненавижу это. Ненавижу сражаться, не имея достаточной информации о противниках.

Я пыталась подняться на ноги, но получалось медленно и неуклюже, потому что я не могла помогать себе руками. Мне приходилось прижимать их к голове, чтобы защищать лицо от урагана ударов. Сейчас у Джека было по ножу в каждой руке, и он не давал мне между ударами даже полсекунды передышки.

Предплечья и кисти не укрывали голову полностью. Я ощущала, как удары надрезают уши, гладят волосы у самых висков. Несколько раз клинок нашел дорогу между рук и между пальцев.

Я вслепую понеслась к кабинету. Мне требовалась секунда, чтобы передохнуть, подумать, прежде чем меня превратят в кровавое месиво. Я услышала позади себя шаги. Рука схватила меня за плечо. Крутанулась, спихнула ее, почувствовала еще один режущий удар по затылку. Глаза заливала кровь, уши превратились в кровавые лохмотья, порезы на скальпе и шее адски горели.

Крик. Не Джека. Он сразу повторился, те же слова, но я не разобрала какие. Уши тоже залило кровью.

Я ввалилась в кабинет, и Панацея тут же оказалась рядом.

– Вылечи меня, – выдохнула я. Я не знала, где Джек, и из-за боли не могла нормально мыслить, чтобы составить план. Он за мной не гнался. – Быстрее!

Панацея прикоснулась к моему лбу, и я почувствовала, как порезы затягиваются.

Но была еще одна рана, которая не затягивалась.

– Из-за красных миазмов я потеряла способность узнавать людей. Я ничего не знаю про тех, с кем дерусь. Почини мне мозг.

– Я не… я не могу.

– Если ты меня не починишь, Джек сможет победить, и тогда, возможно, погибнут миллиарды. И если ты не вылечишь то, что Костерезка сделала этими своими миазмами, я и еще десятки тысяч людей могут умереть от дегенеративной болезни мозга.

– Ты не понимаешь. Я не могу лечить повреждения мозга.

Мое сердце упало.

– Я… мои… в последний раз, когда я это сделала, в последний раз, когда нарушила свои правила, все полетело к черту. Ты просишь меня в точности о том же, о чем Джек. Снова нарушить свои правила.

– Это всего лишь правила.

Где Джек?

– Это единственное, что не дает мне развалиться.

Он уходит. Вот дура.

– Ты была готова умереть, если он возьмет тебя в заложницы. Я прошу тебя пожертвовать меньшим. Развались, если иначе не сможешь. Но исправь то, что начала Костерезка.

– Это хуже, чем смерть, – тихо произнесла она.

– Спроси себя, хуже ли это, чем медленная дегенеративная смерть десятков тысяч и возможный конец света.

Она уставилась на меня.

Даже пока она сверлила меня потрясенным взглядом, я чувствовала, как что-то в моей памяти пробуждается, барьеры рушатся.

– Плохо. Каждую секунду у тебя появляются новые перманентные повреждения.

– Это не главный приоритет. Я больше беспокоюсь насчет Джека и за других, кого этой дрянью ударило сильнее, чем меня.

– Это паразиты, которые производят неправильно свернутые белки. Я могу это остановить и, думаю, могу заставить их производить контрреагент, который нейтрализует те белки и способствует излечению мозга. Не могу заставить их исправлять то, что уже сломано, но могу повысить пластичность мозга, чтобы создавались новые связи со старой информацией.

Ее голос звучал так тихо, что я едва слышала.

Но я вспомнила остальных. Ябеду и Брайана. Рэйчел. Я вспомнила Алека и Айшу. Собак. Наших врагов. Папу. Перед мысленным взором всплыло мамино лицо, и на меня нахлынуло облегчение, когда я избавилась от тревоги, которую даже не осознавала.

– Паразиты со временем заменят тех, которые есть сейчас, и погибнут, если станет холодно. Или если повысить уровень спирта в крови. Напейся через неделю-две, чтобы вычистить их из себя, и не пей загрязненную воду. Если каждый вычистит их из себя, эффекты миазмов пройдут к концу зимы.

– Скорее всего, она их рассеяла повсюду еще до того, как применила катализатор.

– Видимо, так.

– А сами повреждения – ты их можешь убрать?

– Незначительные могу. Но для людей с более серьезными повреждениями мозга я ничего не смогу сделать, если только не займусь ими напрямую. Есть другие лекари, я знаю, что они не так хороши, но, может, им удастся что-то сделать.

Я кивнула.

Бежали драгоценные секунды.

– Как только мне можно будет идти, сразу скажи, – попросила я. – Джек наверняка атакует или еще что-нибудь отколет.

– Пытаюсь создать глобальное решение, чтобы помочь сразу как можно большему числу людей. Паразиты будут покидать твое тело с потом, слюной и мочой, поступать в водопровод и подавлять изначальных, и все, кого ты вылечишь, будут вылечивать других – это как эпидемия, но наоборот. Я должна убедиться, что все сделала верно, иначе не вылечится никто. Если я облажаюсь, может получиться даже хуже, чем то, что устроила Костерезка.

От тревоги и нетерпения я притопывала ногой на месте. Джек что-то затеял, а я тут торчу.

В попытке отвлечься я сменила тему.

– Где ты достала материал для того, что сделала с Прославленной? Этот саркофаг. Тебе необходимо использовать живые ткани, значит…

– Не человеческие.

– Это не так уж успокаивает.

– Я с помощью феромонов приманила бродячих кошек, собак и крыс, потом сцепила их воедино. У Виктории было недостаточно подкожного жира, чтобы сохранять тепло, и она истощалась быстрее, чем я обеспечивала ее питательными веществами.

– Но она вернется в норму?

– Нужно немного больше времени. Я должна удостовериться, что в коконе она полностью в порядке, потом отсоединить ее от кокона и добиться того, чтобы она достигла физического равновесия. Как только я пойму, что она восстановится… – тут она увяла.

– Эми…

– Иди. Я закончила. Лови Джека.

Я колебалась. У Эми был мрачный взгляд. И она избегала моего.

Я развернулась и побежала. Атлант уже ждал на крыше, когда я бегом поднималась по лестнице.

Потеряно слишком много времени. Мое тело стало контрреагентом для прионных генераторов Костерезки, но мне было необходимо найти ее и Джека. Я могла прощупывать окрестности букашками и приблизительно определять, где эти двое проходили (там букашки сразу гибли), но нужно было отслеживать их передвижения.

Прославленная парила над школой, высматривая Костерезку. Ее «кокон», как его назвала Эми, был поврежден примерно так же, как школьные ворота, но Прославленная внутри него была невредима.

То, что она высматривала Костерезку, означало, что, вероятно, реализовывался худший из возможных сценариев.

Убивающий букашек дым тянулся от школьных ворот вовне. Трудно было понять, то ли они направились той дорогой и сдержали растекание дыма, то ли это следы от их предыдущих передвижений. Моим единственным ресурсом и способом обнаружения были букашки, но при проверках они гибли десятками, если не сотнями.

Если те двое остались в школе, а я сейчас улечу, с Эми и Прославленной может произойти что-то ужасное. Напротив, если они ушли, а я останусь, катастрофа может произойти со всеми остальными.

Я взлетела и направила Атланта по расширяющейся спирали, сканируя окрестности букашками.

Со смесью облегчения и страха я обнаружила, что инсектицидный дым Костерезки стал гуще в полумиле отсюда. Мне хватило везения, чтобы угадать.

Они разделились. Два дымовых следа, тянущихся по разным улицам. Мои букашки наощупь определяли, где смертельные зоны; каждый раз несколько штук погибали, и общее количество постепенно снижалось. Это было похоже на партию в морской бой, только с постоянно двигающимися кораблями и ограниченным боезапасом.

Три следа. Я затормозила в воздухе.

Три?

Я направилась к одному из них – оставила Атланта и побежала в переулок, через дыру в стене внутрь полуразрушенного дома, мимо груды обломков… Нет, ошибка. Это было слишком проворным и пробиралось там, где было бы тесно даже Костерезке.

И еще до того, как я вернулась к Атланту, вокруг нас в разные стороны направилось шесть следов. Несколько минут спустя их стало вдвое больше.

Наша команда применила этот метод в свое время, чтобы, пользуясь тьмой Мрака, отступить после ограбления банка. Но как они это сделали? Это же не просто ветер разносит газ по ложным переулкам. Флаконы с этой дрянью разносили какие-то живые существа?

Механические пауки. Они нашли свою создательницу, и Костерезка с их помощью распространяла пар, отрезая мое букашечное восприятие.

Они сбежали.

Предыдущая          Следующая

2 thoughts on “Червь 14.10

Leave a Reply

ГЛАВНАЯ | Гарри Поттер | Звездный герб | Звездный флаг | Волчица и пряности | Пустая шкатулка и нулевая Мария | Sword Art Online | Ускоренный мир | Another | Связь сердец | Червь | НАВЕРХ