ПРОНИКНОВЕНИЕ 2.4
– Никто ее не любит. Никто не хочет видеть ее здесь, – сказала Джулия.
– Просто лузерша. В пятницу она даже не сдала проект по искусству, – откликнулась София.
– Если она даже не старается, зачем вообще ходит в школу?
Несмотря на такое построение разговора, говорили они со мной. Только притворялись, что беседуют друг с дружкой. Они действовали очень расчетливо, так чтобы при надобности успешно прикинуться невинными овечками, и в то же время совершенно по-детски изображали, будто меня здесь нет. Смесь незрелости и хитрости, на какую способны только старшеклассники. Я бы посмеялась над нелепостью всего этого, если б только они не развлекались за мой счет.
Как только я вышла из класса, Эмма, Мэдисон и София затолкали меня в угол, а остальные шесть девчонок их прикрывали. Я не могла пробраться мимо них – меня отпихивали руками и локтями обратно. Так что мне ничего не оставалось, кроме как стоять, прислонившись к окну, и слушать, как восемь девчонок выдавали бесконечную серию подколок и насмешек. Не успевала одна закончить, как вступала следующая. Все это время Эмма оставалась позади всех и молчала, улыбаясь микроскопической улыбкой. Я не могла встретиться взглядом ни с одной из других девчонок, чтобы та не выплеснула мне в лицо свежую порцию оскорблений, поэтому просто смотрела на Эмму.
– Самая уродина в классе.
Они едва думали, о чем говорят, и многие оскорбления были явно не в кассу или противоречили другим. Скажем, одна могла обозвать меня шлюхой, а другая – тут же заявить, что любого парня вырвет, прежде чем он ко мне прикоснется. Смысл был не в том, чтобы оказаться умной, находчивой и меткой. Скорее, он был в том, чтобы снова и снова доносить до меня чувства за этими словами, вбивать их в меня. Если б я могла как-то вклиниться, может, нашла бы что ответить. Если б я их просто сбила с ритма, может, они не смогли бы снова в него войти. Однако слов я не находила, и в этом «разговоре» просто не было пауз, где меня бы не смогли переболтать.
Эта конкретная тактика была для меня внове, но нечто подобное мне приходилось терпеть уже полтора года. В какой-то момент я пришла к выводу, что сидеть спокойно и принимать это все – в большинстве случаев самое простое. Они хотели, чтобы я отбивалась, потому что все складывалось в их пользу. Если бы я стала защищаться, а они бы все равно победили, этим они бы только больше ублажили свое эго. Если бы мне как-то удалось их одолеть, в следующей раз они бы стали только злее и настойчивее. И примерно по той же причине, по какой я не стала драться с Мэдисон за украденную у меня работу, сейчас я просто стояла, прислонившись к стене возле окна, и ждала, когда либо им надоест это их развлечение, либо они достаточно проголодаются, чтобы оставить меня в покое и уйти обедать.
– Чем она лицо моет? Мочалкой для посуды?
– Если нет, то пусть обязательно начнет! Сразу станет красивше!
– Никогда ни с кем не разговаривает. Может, она знает, что говорит как тормоз, потому и молчит в тряпочку.
– Не, она не такая умная.
Я увидела, как всего в трех футах позади Эммы из класса вышел мистер Глэдли. Тирады не прекращались, пока я смотрела, как он сует под мышку кучу папок, достает ключи и запирает дверь.
– На ее месте я бы покончила с собой, – заявила одна из девчонок.
Мистер Глэдли повернулся и уставился мне прямо в глаза.
– Так здорово, что у нас с ней физра не вместе. Представляете, увидеть ее в раздевалке? Я бы обблевалась.
Не знаю, какое у меня было выражение лица, но точно не счастливое. Всего каких-то пять минут назад мистер Глэдли убеждал меня пойти вместе с ним в учительскую и рассказать директрисе об измывательствах. И вот я смотрела на него, а он печально посмотрел на меня, потом переложил папки в свободную руку и зашагал прочь.
Я была в шоке. У меня просто в голове не укладывалось, как он мог от этого вот так отмахнуться. Когда он пытался мне помочь – он что, просто прикрывал свою задницу, делая то, что от него требовалось делать в ситуации, которую он не мог игнорировать? Или он махнул на меня рукой? После попытки помочь в своем неэффективном стиле, когда я дважды отказалась от его предложения, он просто решил, что возня со мной не стоит его усилий?
– Видела бы ты, как она облажалась в группе только что. Смотреть было больно.
Я сжала кулак, потом заставила себя разжать. Будь мы все парнями, все шло бы совсем по-другому. Я была в лучшей форме за всю свою жизнь. Я бы с самого начала выдала несколько ударов, может, разбила бы пару носов. Я знаю, что в конце концов проиграла бы, меня бы завалили числом и запинали бы, пока я лежала, но на этом бы все и кончилось, а не тянулось бы, как сейчас. Потом мне несколько дней было бы физически больно, но, по крайней мере, меня бы утешало знание, что кое-кому из них тоже больно, и мне не приходилось бы сидеть под этим градом оскорблений. Если бы я пострадала достаточно сильно, школе пришлось бы как-то действовать, они не смогли бы не заметить драку одного против девяти. Насилие привлекает внимание.
Но здесь так не получалось. Девчонки играли грязно. Если бы я как следует засадила Эмме, она бы тут же понеслась в учительскую с какой-нибудь состряпанной историей, и ее подружки, конечно, поддержали бы ее версию. Для большинства учеников стукачество равносильно моральному самоубийству, но Эмма была выше этих правил. Если бы она пошла к директрисе, люди стали бы воспринимать все серьезнее. К тому времени, как я вернулась бы в школу, история разошлась бы по принципу испорченного телефона, и я выглядела бы полной психичкой. Все стало бы только хуже. Эмма выглядела бы жертвой, и девушки, которые раньше не занимались этой травлей, вступили бы в нее уже ради Эммы.
– И она воняет, – неубедительно заявила одна из девчонок.
– Прям как протухший виноградный или апельсиновый сок, – со смешком встряла Мэдисон. Снова напоминает про сок? Я начала подозревать, что это было ее идеей изначально.
Похоже, у них кончался запал. Я решила, что еще через минуту-другую им надоест, и они разойдутся.
Видимо, Эмма подумала так же, потому что она шагнула вперед. Компания раздвинулась в стороны, чтобы дать ей место.
– Что такое, Тейлор? – спросила она. – У тебя расстроенный вид.
Ее слова не вписывались в ситуацию. Все время, что они занимались этой хренью, я сохраняла бесстрастие. Ощущала я при этом скорее смесь раздражения и скуки, чем что-либо еще. Я открыла рот, чтобы что-нибудь сказать. Грубого «иди в жопу» вполне хватило бы.
– Настолько расстроенный, что ты можешь проплакать ночь напролет, и так неделю подряд? – спросила она.
Слова застряли у меня в глотке, когда я обработала ее фразу.
Как-то раз, почти за год до того, как я поступила в старшую школу, я была у Эммы дома. Мы уплетали завтрак и слушали чересчур громкую музыку. Спустилась старшая сестра Эммы с телефоном. Мы приглушили музыку, и оказалось, что звонил папа, чтобы совершенно уничтоженным голосом сообщить, что мама погибла в аварии.
Сестра Эммы подвезла меня до дома, и я выла всю дорогу. Помню, что Эмма тоже плакала – из сочувствия, наверное. Может, из-за того, что она считала мою маму самым клевым взрослым в мире. А может, потому что мы правда были лучшими подругами и она понятия не имела, как мне помочь.
Мне не хотелось думать о следующем месяце, но кусочки воспоминаний всплывали сами, без спросу. Помню, как подслушала папу, который ругался над маминым телом, что она набирала текст, когда вела, и что во всем виновата она сама. Один раз я почти ничего не ела пять дней, потому что папа был настолько разбит, что я для него не существовала. В конце концов я обратилась за помощью к Эмме – спросила, можно ли мне несколько дней есть у нее. Думаю, ее мама поняла, что к чему, и поговорила с моим папой, потому что он начал брать себя в руки. Тогда мы с ним выстроили свою рутину, чтобы наша семья не развалилась снова.
Как-то раз, примерно через месяц после смерти мамы, мы с Эммой были на игровой площадке в парке. Мы сидели на мостике, ощущая попами влажное дерево, и потягивали кофе, купленный в Donut Hole. Заняться нам было нечем, мы просто бродили и болтали о том о сем. В конце концов ноги привели нас на игровую площадку, и мы остановились, чтобы дать им отдых.
«Знаешь, я тобой восхищаюсь», – внезапно сказала Эмма.
«Почему?» – спросила я, совершенно озадаченная тем, что такая красивая, и потрясающая, и популярная девочка нашла чем восхищаться во мне.
«Ты такая крепкая. Когда твоя мама умерла, ты была вообще никакая, а сейчас, всего через месяц, уже собралась. Я бы так не смогла».
Помню, тогда я призналась ей: «Вовсе я не крепкая. Я могу продержаться целый день, но плачу ночи напролет, и так неделю подряд».
Этого хватило, чтобы шлюзы открылись. Она одолжила мне свое плечо для поплакать, и наш кофе остыл, прежде чем я закончила.
Сейчас, видя, как я таращусь на нее, не в силах произнести ни слова, Эмма улыбнулась шире. Она помнила, что я тогда сказала. Она знала, какие воспоминания это пробудит. В какой-то момент она вспомнила ту историю и решила превратить ее в оружие. Только ждала случая бросить ее в меня.
И, твою ж мать, это сработало. Я ощутила сбегающую по щеке слезинку. Моя способность взревела на краю сознания, гудя, настаивая. Я подавила ее.
– Да! Она плачет! – рассмеялась Мэдисон.
Сердясь на саму себя, я провела рукой по щеке, чтобы смахнуть слезу. Но следующие уже набухали, готовясь занять ее место.
– Да у тебя прям суперспособность, Эмма! – прыснула одна из девчонок.
Чтобы прислониться к стенке, я сняла рюкзак. Сейчас я потянулась за ним, но, прежде чем я успела его подобрать, чья-то нога протянулась сквозь лямку и оттащила рюкзак в сторону. Я подняла голову и увидела, как обладательница ноги – темноволосая, стройная София – ухмыляется мне.
– О боже! Что она делает? – воскликнула какая-то из девчонок.
София стояла, прислонившись к стене, и ее нога небрежно стояла на моем рюкзаке. Вряд ли имело смысл пытаться его отобрать – это всего лишь позволило бы ей продолжить игру в «а ну-ка отними». Я оставила рюкзак, где он был, и пробилась сквозь собравшихся девчонок, вмазавшись в одну из них плечом так, что она пошатнулась. Потом побежала к лестнице, на первый этаж и вон из школы.
Я сбежала. Специально я не проверяла, но, скорее всего, они наблюдали за мной через окна в конце коридора. Мне было плевать. Не в высшем приоритете моих забот было и то, что я только что пообещала заплатить из собственных денег тридцать пять баксов за учебник по Мировым проблемам взамен испорченного виноградным соком. Несмотря на то, что это были практически все деньги, оставшиеся у меня после покупки деталей для костюма. Мой проект по искусству, свежепочиненный, лежал в рюкзаке. Я знала, что не получу его обратно в целости, если вообще получу.
Нет, моей первоочередной заботой было – убраться оттуда. Я не собиралась нарушить слово, которое дала сама себе. Не применять к ним свои способности. Эту черту я не должна была пересекать. Даже если бы я сделала что-нибудь абсолютно невинное, например наградила их всех вшами, – я не была уверена, что смогла бы на этом остановиться. Я не была уверена, что смогла бы удержаться от прозрачных намеков на свои суперспособности или от того, чтобы раскрыть свою секретную личность чисто ради возможности посмотреть на их лица, когда они поймут, что девушка, которую они травили, – честная супергероиня. Об этом я, конечно же, не могла не мечтать, но знала, что в далекой перспективе мне это аукнулось бы.
Возможно, самое важное, рассуждала я, в том, чтобы держать два мира порознь. Какой смысл в эскапизме, если тот мир, куда я сбегаю, тоже запачкан людьми и вещами, которых я пытаюсь избегать?
Я начала думать, чем занять вторую половину дня. Мысль о том, чтобы вернуться в школу, меня даже не посетила.