РАКОВИНА 4.10
Осознание того, что я могу открыть глаза, пришло постепенно, как будто я забыла, как это делается. Я попыталась – и тут же пожалела о своем решении. Один мой глаз не видел ничего, даже открытый, а второй не мог сфокусироваться: когда я что-то различала, образы были совершенно бессмысленные. Я зажмурилась, но даже розовый свет, проникающий сквозь веки, бил по сетчатке, точно фейерверк.
Я попыталась связать воедино в голове то, что произошло, но мысли двигались как в патоке.
– Если бы у вас, маленьких засранцев, была хоть капля мозгов, то что бы вы подумали, когда сумели хоть чуть-чуть, но подловить меня? Вы бы, нахрен, обоссались от ужаса, – прошипел голос. На то, чтобы опознать этот голос, у меня ушло несколько секунд – намного дольше, чем должно было. Бакуда.
Все тело начало болеть. Это было как порезы от бумаги, только в двести раз больше, и каждый из этих порезов был какой-то моей мышцей. Кожу щипало, как от пчелиных укусов, но постепенно это начинало больше смахивать на ожоги. Суставы болезненно пульсировали, словно каждый из них был выдернут из своего места и кто-то в мрачном ритме молотил концами костей по земле.
Я снова открыла тот глаз, который видел, и безуспешно попыталась его сфокусировать. Три алых ленты… нет. Это у меня троилось. Одна алая лента тянулась сбоку по моей маске, отделялась от нее на кончике носа и опускалась вертикально вниз. Там, где она касалась земли, была лужица, которая постепенно росла. Я поняла, что у меня течет кровь. Сильно течет.
– Оставили меня лежать с гранатометом в руке и боеприпасами по всей гребаной улице – да вы просто напрашивались. Ммать, все эти обнимашки-поздравляшки, как будто вы реально меня сделали? Вы умоляли меня вас пристрелить.
Я не собиралась выходить из игры вот так, без боя. Но я и двигаться-то толком не могла, не то что действовать. Желание сделать хоть что-то было едва ли не мучительнее, чем боль, которая гудела и пульсировала во всем теле. Что я могла? Моя голова работала уже не так убийственно медленно, как только что, но мысли все равно были разодраны в клочья и шевелились вяло. Все, что у меня должно было от зубов отскакивать, вспоминалось смутно, нечетко, нецельно. Слишком много мыслей оставались одиночными, оторванными от остальных. Я бы стукнула по чему-нибудь от раздражения, если бы только могла двигаться, не разламываясь от боли. Пришлось ограничиться тем, что я сжала кулаки.
Школа. Неприятности в школе? Я? Та троица? Нет. Почему я думаю о школе? О чем я думала до того, как накатило это раздражение? Хотела как-то сражаться. Бакуда, школа, сражаться. Я чуть ли не застонала от досады, когда попыталась составить единую мысль из отдельных частей, но не смогла. В итоге я всего лишь выдохнула – и дернулась от боли, которую это вызвало.
– О? Беспомощная девочка в насекомом костюме пришла в себя, – оповестил ночь жужжащий голос Бакуды.
Неподалеку Мрак что-то произнес, но я не смогла разобрать.
Бакуда рассеянно ответила:
– Не беспокойся. Скоро дойдет очередь и до тебя.
Я что-то услышала, потом прямо перед моим лицом появилась пара розовых ботинок. Изображение лениво плыло перед глазами.
– Что, неважный день? – она склонилась надо мной. – Это хорошо. Видишь ли, кое-кто из моих людей работает в штаб-квартире Протектората. В охране, и как раз там, где держат Луна, понимаешь? Освободить его она не может, но узнала от него всю историю. Я знаю, что это ты – та мелкая засранка, из-за которой он туда угодил. Поэтому с тобой будет сегодня особое обращение. Тебе предстоит посмотреть, что я сделаю с твоими друзьями. Я начну с мальчика в черном, потом перейду к твоим бессознательным корешам. Я их приклеила, чисто на всякий случай. А когда твои дружки будут все равно что мертвы, я отдам тебя Они Ли. Он вел себя очень хорошо, когда дело дошло до смены власти, и он долго нудил, чтобы я ему дала с чем поиграться. Как тебе это?
Я слушала вполуха. Словно мантру, я повторяла в уме одно и то же, снова и снова: Бакуда, школа, сражаться.
– Бакуда, школа, – промямлила я. То, каким тонким и слабым оказался мой голос, напугало меня больше, чем все остальное, что привлекло мое внимание за последние минуты.
– Что? Девочка-насекомочка хочет что-то сказать? – Она нагнулась, ухватилась за бронесекцию, висящую поверх груди, и рывком подняла меня в полусидящее положение. Такое таскание было похоже на пытку, зато боль обострила мои мысли, они даже обрели некое подобие четкости.
– Школа. Бакуда лажанулась, – ответила я, и мой голос оказался лишь чуть-чуть сильнее, чем при прошлой попытке. Черно-красные линзы очков уставились на меня; я собрала мысли, чтобы снова заговорить, на этот раз более членораздельно. – Думаешь, ты такая умная, и так лажанулась? Что это было? Второе место? Или даже не второе? – тут мне удалось нечто вроде смешка.
Она выпустила меня и шагнула назад, словно я горела. Когда моя голова стукнулась об пол, я чуть не вырубилась. Пришлось постараться, чтобы этого не случилось. Спасибо боли – она помогает оставаться в сознании.
Неподалеку от меня раздался голос Мрака. Я смогла разобрать только первое слово. То ли «она», то ли «одна». Он рассмеялся. Я испугалась, что не понимаю его, что я не понимаю, почему я не понимаю его. Я слышала хуже, чем должна была, это я знала. Но дело было не только в этом. В чем еще?
Искажение. Взрыв или взрывы, возможно, повредили мне слух, и я не могла разбирать его слова сквозь эффект, который накладывала на его голос его же способность. Поняв это, зная, что я смогла понять это, я почувствовала себя в сто раз лучше.
– Ты так думаешь? – прошипела Бакуда Мраку. Ее слова разбирать было легче: ее маска воспроизводила их идеально отчетливо и монотонно, хоть это и пряталось за шипением и жужжанием.
Она пнула меня в лицо этим своим розовым ботинком. От того, что при этом моя голова дернулась, было больнее, чем от того, что она чуть ли не вбила мои зубы мне в рот. Бакуда ухватила меня за костюм и протащила несколько футов. От этого стало болеть сильнее все остальное. По шкале от одного до десяти сейчас было, пожалуй, девять с половиной, не меньше. Что бы я ни сделала, больнее уже не станет, так что я собрала всю силу мышц и воли и вцепилась ей в запястья. Она выпустила меня, потом пихнула, так чтобы я перевернулась на бок. От этого движения меня едва не вырвало.
Я увидела Мрака, и это помогло мне удержаться. Я сражалась с тошнотой и часто дышала от боли. Он был примотан к сарайчику в полусидящей позе чем-то вроде золотой клейкой ленты. А где Ябеда?
– Поглядим, как вы будете умничать, когда я угощу как следует высокого, темного и загадочного, – угрожающе произнесла Бакуда. – Посмотрим… Вот. Настоящая жемчужина. Два – двадцать семь. Сиди тихо. Если ты хотя бы подумаешь применить свою способность, я просто суну эту штучку в глотку насекомой мерзавке и подорву. И в любом случае ты не можешь помешать мне, даже если я ослепну и оглохну.
Она сняла и отшвырнула в сторону розовые перчатки. Потом достала из рукава нечто смахивающее на длинные, узкие ножницы. Только у них были затупленные кончики. Почти как у пассатижей. Они щелкнули, сомкнувшись на предмете, похожем на металлическую таблетку размером в дюйм.
– Операция не нужна, потому что это будет ненадолго. Я собираюсь засунуть эту вещицу тебе в ноздрю и протолкнуть в носовую полость, – Бакуда потянулась в черноту, истекающую из всего тела Мрака, и стала возиться вокруг его лица. – Только надо снять твою маску… то есть шлем. Вот.
Был Мрак в маске или без, сказать было трудно Его голова представляла собой сплошную тень, сохраняющую примерную форму человеческой головы.
Бакуда потянулась в эту тень одной рукой, а другой сунула капсулу прямо в ее середину.
– Заходит… Надо медленно, мы же не хотим активировать ее раньше времени, эффект будет по-настоящему крутым, если она зайдет глубоко. Понимаете, моя «два – двадцать семь» – это что-то вроде счастливой случайности. Я изучала способность малышки Висты, думала, что, может, удастся создать гранату, которая искривляет пространство. И чисто случайно я расколола эффект Мэнтона. Ну, по крайней мере, что-то я сделала, когда собирала гранату, и это что-то пробило эффект Мэнтона. Вы, идиоты, хоть знаете, что это такое?
Она остановилась и похрустела костяшками пальцев, оставив ножницеподобный инструмент торчать из середины лица Мрака.
– Это такое мелкое правило, которое не дает пирокинезу вскипятить вашу кровь и вообще не дает большинству способностей воздействовать на человеческие тела. Или, в зависимости от того, какой теории вы придерживаетесь, это правило, по которому ваша способность действует либо только на органические, живые тела, либо на все остальное. Вот представьте. Эффект искривления пространства, который действует только на живое. Я подрываю эту штучку, и вся живая материя в пределах трех футов от капсулы деформируется, искривляется, сжимается, расширяется, растягивается, гнется. Причем это тебя не убивает. Это второй самый потрясающий факт после пробивания эффекта Мэнтона. Все остается подсоединенным ко всему остальному. Абсолютно нелетально, но ты будешь жалеть, что не умер, каждую секунду своего оставшегося жалкого сраного существования.
Кончай просто валяться и смотреть, думала я. Сделай что-нибудь!
– Просто щелк, пшш, и ты настолько уродлив, что человек-слон бы обзавидовался. Голова вчетверо больше нормальной, повсюду шишки, как опухоли, каждая черта не той формы, не того размера. Мозг тоже перестраивается, но это обычно очень умеренные повреждения, я ее откалибровала, чтобы она сосредоточилась на внешних частях, – тут она рассмеялась. Тем самым сухим, монотонным, нечеловеческим смехом. Когда она заговорила снова, то произнесла каждое слово по отдельности. – Необратимо. И. Охеренно. Ржачно.
Я потянулась к своим букашкам, но у меня не получалось собирать мысли воедино в достаточной степени, чтобы отдавать какие-то сложные команды. Я просто позвала их к себе. И это никак не помогало мне спасти Мрака.
Мое вещевое отделение. Медленно – в равной степени чтобы это было незаметно и из-за невозможности двигаться быстро без приступов адской боли – я сдвинула руку за спину и напомнила себе, что там есть.
Перцовый баллончик – бесполезен. Он обожжет Бакуде кожу, но очки и маска защитят большую часть ее лица. Она была вся в ссадинах – может, стоит попрыскать на тело?.. Это, конечно, прикольно подействует на ее раны, но спасет ли нас?
Блокнот с ручкой. Мобильник. Мелочь. Нет, нет и нет.
Дубинка. Мне не хватит сил, чтобы ей махать, и пространства, чтобы ее развернуть.
Эпипены. Малополезны, и я была не уверена, что моей силы и координации хватит, чтобы воткнуть шприц в Бакуду и нажать на него.
Вот и все, что было в моем вещевом отделении. Моя рука обмякла и свесилась за спину. Я попыталась заставить себя ею двигать, и тут пальцы по чему-то скользнули.
Ножны у меня на пояснице. Я закрепила их как можно ниже, чтобы нож оставался прикрыт броней и при этом легко досягаем.
Нож должен сработать.
Раздался слабый щелчок. Бакуда подправила положение своих ножницепассатижей, потом вытащила их из носа Мрака. Капсулы в них уже не было.
– Это будет шоу, – злорадно произнесла Бакуда и выпрямилась, прежде чем я смогла решить, куда резать или колоть. Я не хотела убивать, но должна была ее остановить. Ради Мрака.
Моя рука была по-прежнему у меня за спиной, она сжимала рукоять ножа обратным хватом. Я чуть сдвинулась, приняв позу поудобнее.
– Эй, букашка. Что ты там делаешь? Трепыхаешься, как рыба на песке? Смотри внимательно, будет очень клево выглядеть, когда куски его лица начнут вылезать из этой маленькой тенюшки.
Я попыталась составить ответ – какой-нибудь ответ, который добавил бы яду к тому, что я собиралась сделать, – но на меня накатила волна слабости. Темнота вновь начала собираться по краям поля зрения. Я распрямила ноги в попытке причинить себе больше боли, привести себя в полное сознание, однако прогнать темноту не получилось. Это Мрак применяет свою способность? Я посмотрела на него. Нет. Я просто постепенно отключаюсь.
Отключиться сейчас я не могла.
Кольца на пальцах.
Без умного ответа, без колкости, даже без возгласа я врезала ножом по мыску ее ступни. И тут же одновременно вспыхнули две мысли.
Я ударила по чему-то твердому. У нее что, ботинки или ступни бронированные?
Я хоть по той ноге ударила? Ябеда не говорила, на какой из двух эти кольца. А может, они вообще на обеих.
Волна черноты накатила на меня и так же быстро схлынула; я смутно слышала вопли Бакуды. Тошнота вновь подбиралась; по мере того как сознание уходило, потребность блевать росла. Меня могло вырвать в любую секунду, но если это произойдет, когда на мне маска, то я могу подавиться. А если буду лежать на спине, то могу даже захлебнуться.
Мрак говорил что-то. Я не могла разобрать его слова. Звучало тревожно.
Женщина орала прямо мне в ухо. Сплошной поток ругательств, угроз, описания жутких вещей, которые она со мной сделает. Бессознательность звала меня – манящая, безопасная, свободная от боли и угроз.
Если только бессознательность. Мне вдруг пришла в голову ледяная мысль, что я умираю, и сознание на миг прояснилось. Я сосредоточилась на мешанине искаженных образов и звуков – где я находилась, что мне говорили и кричали.
Женщина каталась по земле рядом со мной. Она пнула воздух, и струя крови заляпала ту линзу моей маски, через которую я могла видеть. Как зовут эту женщину, напомните? Бакуда. Нож по-прежнему торчал в мостовой там, где была ее ступня. Вот во что твердое он ударился: в мостовую, не в броню. Было много крови. Ее. Кусочек ботинка, розовый и багровый. В луже крови – два маленьких пальца с крашеными ногтями, розовые и багровые.
Я попыталась выдернуть нож, но не смогла, хотя он вошел всего на четверть дюйма. Это усилие заставило меня хватать воздух, насколько могли мои легкие. Каждый вдох ощущался так, словно я дышу колючей проволокой, а к бокам кто-то прижимает раскаленные утюги. Я молилась, чтобы тошнота ушла прочь, зная, что она не уйдет.
Мрак. Что он говорит? Бакуду с ее механическим произношением я едва понимала. А Мрака понимать было вдесятеро труднее. Как будто другой язык.
Лай не вой сож? Нож? Да, нож. Ему нужен нож.
Я разрешила себе упасть на живот, лицом вниз, чтобы не захлебнуться. Рука по-прежнему держала нож, но выгнулась под неестественным углом, послав мне в мозг импульс боли. Запястье и локоть неуклюже выкрутились и напряглись в попытке вернуться в естественное положение. Я подавила желание выпустить нож и продолжала сжимать рукоять.
Мостовая сдалась раньше меня, и нож высвободился. Рука распрямилась и вытянулась вперед, кисть в черной перчатке по-прежнему сжимала нож. Подняв взгляд, я успела увидеть размытую фигуру Мрака, отчаянно дергающуюся в путах, а затем чернота и блаженная бессознательность забрали меня к себе.