КЛУБОК 6.9
«Дорогая Мисс Милиция…»
Может, неправильно начинать с «дорогой»? Может, это подразумевает бОльшую степень дружбы или близости, чем есть на самом деле? Может, это покажется насмешкой?
«Мисс Милиция, мы с Вами встречались сегодня вечером…»
Нет. Если я пойду этим путем, она может удалить мое письмо вместе с мейлами от фанов, которые получает.
«Мисс Милиция, Вы знаете меня как Рой, но на самом деле Вы меня не знаете…»
Это лучше, но мне не понравились интонации. Пока я оставлю так и пойду дальше, а потом вернусь.
«…Видите ли, я не злодейка, несмотря на…»
Несмотря на что? Несмотря на то, что я запугала и причинила вред куче невинных людей? Несмотря на то, что я чуть не убила Луна, а позже вырезала ему глаза? Несмотря на то, что у меня сейчас без малого 280000 долларов, полученных преступным путем?
Я поежилась, вынула руки из карманов и застегнула толстовку, чтобы прикрыть живот. Когда мы добрались до лофта, Брайан сказал, что мы все, видимо, слишком устали, чтобы обсуждать сейчас предложение Змея, и поэтому мы перенесли это дело на завтра на утро. Я была этому рада: так я не смогу увидеть или услышать что-нибудь, что еще больше осложнит мне жизнь. И потом, я обещала папе, что вечером буду дома.
Был уже десятый час, поэтому автобус от парома ходил через целых полтора часа. Я решила, что пешком доберусь до дома быстрее, чем если буду ждать. Заодно и размяться будет полезно, если учесть, как сурово досталось моему телу, когда я скакала на Иуде.
Сунув руки обратно в карманы, я вернулась к мыслям, какими словами мне писать Мисс Милиции. «Несмотря на» вычеркнуть. Может, зайти с другого бока?
«…Верите Вы или нет, но все это время у меня были добрые намерения. Я присоединилась к «Темным лошадкам» в первую очередь для того, чтобы помочь вам. Чтобы помочь городу…»
Было ли это стопроцентной правдой? Нет. Если быть абсолютно честной перед собой – одной из причин, почему я присоединилась к «Темным лошадкам» и осталась с ними, было мое одиночество. Что если я подбавлю искренности?
«…Для меня стало полной неожиданностью то, как легко оказалось их полюбить. Я была в тяжелой жизненной ситуации, а они меня приняли. Поэтому мне трудно писать Вам этот е-мейл. Но это необходимо. В конечном счете я решила идти этим путем, потому что так лучше для общего блага…»
Так я сама себе говорила не далее как сегодня, перед тем как мы пошли на дело. Я говорила себе, что оставаться с этими ребятами чревато громадным риском для невинных людей, что рано или поздно это приведет к тому, что кто-то непричастный пострадает в стычке или что меня арестуют за что-нибудь серьезное.
Однако сейчас мне следовало учитывать и планы Змея. Был ли он честен, когда говорил, как именно собирается помочь городу? У меня не было оснований считать, что он лгал, и Ябеда за него ручалась. Но в то же время эмблемой Змея был змей, а Ябеда и раньше, случалось, уходила от правды и вела меня к неверным выводам.
Вопрос в том, шла ли я этим путем, потому что это лучше для общего блага? Нет. Или, по крайней мере, я не была полностью уверена, что делаю то, что делаю, именно поэтому.
Почему же тогда я это делаю?
Несколько часов назад это был очень трудный вопрос, а сейчас он стал вдвое труднее. Настолько труднее, что мне стало страшно. Как я вообще дошла до такого?
Я вспомнила случай из детства. Я сидела в университете на одном из занятий мамы. Мне тогда было не больше десяти лет, папа был занят, и мама не нашла, на кого меня оставить. И я, вундеркиндка, сидела жутко гордая на этой лекции по английскому вместе с подростками и двадцатилетними лбами и понимала, что говорила мама. Мы даже читали с ней эту книгу в течение нескольких предыдущих недель, так что я знала материал. «Не апельсинами едиными…»[1].
Я сидела и слушала, когда в аудиторию вошел пожилой человек и сел рядом со мной на заднем ряду. Добрым голосом он прошептал, что моя мама – замечательный профессор. А несколько минут спустя, когда я набралась смелости поднять руку и ответить на один из вопросов, он похвалил меня, а потом встал и вышел. Бог с ней с гордостью за себя и за маму; больше всего меня поразила при этой нашей встрече его прическа. Нелепый зачес сбоку набок.
Когда лекция закончилась и мама повезла меня домой, я упомянула этого человека, и мама узнала в нем заведующего кафедрой, ее босса. Тогда я сказала о зачесе и о том, как ужасно это выглядело.
– Посмотри на это с его точки зрения, – стала объяснять мама. – Возможно, когда-то давно он стал слегка лысеть, но он мог зачесать волосы чуть набок, и тогда это было совсем незаметно. Каждый год он делал этот зачес чуточку больше. Это было постепенно, он привык так выглядеть – он ведь это видел в зеркале каждое утро и каждый вечер. Много маленьких шажков.
– А почему ему никто не скажет? – спросила я.
– У него нет никого, кто мог бы ему сказать, – ответила мама. – А все, кто его знает достаточно хорошо, не хотят его обидеть, даже если в перспективе это будет лучше.
– Ты могла бы сказать.
Что она и сделала – на той же неделе. Резанула правду-матку старому завкафедрой английского языка. По ее словам, он постригся, а позже поблагодарил ее. То событие и мамин поступок навсегда запечатлелись в моей памяти.
Я сглотнула комок в горле. Я никак не могла привыкнуть к тому, как же сильно тосковала по маме всякий раз, когда вспоминала ее. Прямо сейчас я за получасовой разговор с ней отдала бы что угодно. У меня не было ни малейшего сомнения, что она сумела бы все разложить по полочкам и облечь в такие простые слова, что все проблемы показались бы ерундовыми.
Мне пришлось остановиться, поднять глаза, сморгнуть подступившие слезы и сделать глубокий вдох – только после этого я смогла продолжить.
Может, я сейчас в таком же положении, что и тот старикан? Может, я позволила себе постепенно соскользнуть в яму из-за того, что я сосредотачивалась на собственном восприятии и мне не хватало более широкого взгляда на вещи?
Я никогда не думала на эту тему как следует. Сейчас я по-прежнему была уверена, что смогу отослать этот е-мейл, смогу сделать ход… Но прежде я должна была упорядочить мысли. Составлять письмо мысленно не пойдет, мне нужно видеть слова на экране компа перед собой, конкретные слова, черные на белом.
Я обошла дом сзади и полезла в карман за ключами. Но достать их я не успела – папа открыл дверь.
– Тейлор. Я рад видеть тебя живой-здоровой.
Выглядел он устало и куда старше, чем в прошлый раз, когда мы виделись.
Я его коротко обняла.
– Привет, пап. Ты получил мое письмо, что я буду поздно?
– Да, – он захлопнул и запер дверь у меня за спиной. – Что случилось?
Я пожала плечами, снимая толстовку, потом, убедившись, что перцовый баллончик, телефон и ключи в карманах, повесила ее возле двери.
– Ничего особенного. Я была у Брайана, помогала ему собирать мебель, потом внезапно явились его сестра и соцработница, которая ей занимается. Я не могла уйти, чтобы это не выглядело неловко.
В общем-то, примерно так все и было, только раньше.
– Понятно, – пробормотал он. – Вы с ним были одни?
– Нет, – соврала я, чтобы у папы не возникло неверное впечатление. – Ну, по крайней мере, недолго. Лиза ушла за несколько минут до того, как явилась та чиновница.
– И у тебя новая маечка, я смотрю. Красивая.
– Лизина, – слукавила я, чуть поежившись под папиным взглядом.
– А, – кивнул он.
– Я пойду к себе в комнату, ладно? Я малость утомилась.
Папа покачал головой.
– Я хотел бы, чтобы ты осталась и поговорила со мной.
Я не хотела бы. У меня в голове и так было много всякой ерунды и внутренних конфликтов, чтобы беспокоиться о том, как состряпать новую ложь для папы.
– Может, завтра утром? – предложила я, сложив руки перед собой в умоляющем жесте и отступая к двери в переднюю. – Мне очень нужно хоть минуту посидеть за компом, привести мысли в порядок.
Я толкнула дверь, но она не открылась. Странно. Я повернула ручку – не помогло.
– Дверь заело, – сказала я.
– Дверь заперта, Тейлор. И дверь в гостиную тоже, – ответил папа. Когда я посмотрела на него, он показал мне старомодный ключ, который держал в руке.
Я наблюдала, как он берет из-за кухонного стола два стула, ставит один в центр комнаты, потом второй – спинкой к задней двери и усаживается на него.
– Сядь.
– Папа, сегодня не лучший…
– Сядь.
У меня сердце из груди выпрыгнуло. Ну, по крайней мере, мне так показалось. В животе родилось мерзкое, тяжелое ощущение.
– Сегодня я говорил с твоей школой, – сообщил папа, подтвердив это мерзкое ощущение.
– Прости.
– Ты пропустила почти месяц занятий, Тейлор. Три недели. Ты пропустила крупные тесты, даты сдачи проектов, домашнюю работу… Они сказали, что ты можешь провалить этот год, если уже не провалила.
– П-прости, – повторила я.
– Я мог бы понять – я знаю, с чем тебе пришлось иметь дело; но ты просто оставила меня в неведении. Ты лгала мне.
Я не смогла извлечь из себя слова нового извинения.
– Я позвонил в школу, чтобы узнать, как у тебя дела, и они сказали, что ты уже какое-то время не появляешься, и я просто не знал, что делать. Я просто… я был в полной растерянности. Я позвонил твоей бабушке.
Я вздрогнула. Бабушка – имелась в виду мамина мама, строгая женщина, которая никогда не одобряла папу как подходящую пару для своей дочери. Ему наверняка было нелегко сделать этот звонок.
– Она убедила меня, что, возможно, я слишком сосредотачивался на том, чтобы быть твоим союзником, и недостаточно сосредотачивался на том, чтобы быть твоим родителем. Скажи она мне это неделю назад, я бы тут же повесил трубку. Но после разговора со школой, понимая, как сильно я тебя подвел…
– Ты меня не подводил, – перебила я. Меня саму удивило, что мой голос чуть дрожал от чувств.
– Подвел. Раз ты в таком положении, раз ты не можешь говорить со мной – совершенно ясно, что все, что мы делали, не работало. В общем, больше никаких секретов, никаких полуправд. Если понадобится остаться здесь на всю ночь, мы останемся на всю ночь. Я даже на работу завтра не пойду, если придется, но мы таки поговорим.
Я кивнула и сглотнула. На стул, который папа оставил в центре комнаты, я все еще не села.
– Мне, эмм, надо в туалет.
– Хорошо, – он встал. – Я провожу тебя туда, а потом провожу обратно на кухню.
– Ты обращаешься со мной как с заключенной?
– Ты моя дочь, Тейлор. Я люблю тебя, но я знаю, что что-то происходит, и это не только те издевательства, или это что-то связанное с издевательствами, но ты об этом пока не упоминала. Я боюсь за тебя, Тейлор, потому что ты избегаешь меня и молчишь, даже если это делает хуже тебе самой.
– И ты принуждаешь меня открыться, заперев меня, – ответила я, впустив в голос гнев и обиду. – Ты считаешь, что это хоть чуть-чуть круто – после всех тех раз, когда эти суки загоняли меня в угол в школе? Теперь я и дома должна жрать полной ложкой это дерьмо, когда меня гнобят те, кто сильнее?
Папа ответил невероятно терпеливо:
– Надеюсь, ты понимаешь, что я делаю все это, потому что люблю тебя.
Я понимала. Проблема в том, что легче от этого не становилось ни на чуточку.
– Тебе действительно нужно в туалет, Тейлор?
Я покачала головой. Что мне было нужно, так это выбраться из этой комнаты. Я увидела, как папа поджал губы, и поняла: он знал, что я просто искала, как бы сбежать.
– Поговори со мной, Тейлор.
– Не в настроении, – я пересекла комнату и попробовала другие двери, в гостиную и подвал. Заперты.
– Почему ты так упорно пытаешься сбежать? – спросил папа. В его голосе звучала боль, и от этого мне совершенно не стало лучше. – Пожалуйста, расслабься, посиди.
Я ощутила на краю сознания потрескивание своей способности и осознала, что сжимаю кулаки. Ну почему именно те люди, на которых, предположительно, я могу рассчитывать, ополчаются на меня, загоняют в угол, заставляют чувствовать себя мерзко? Эмма, школа, Оружейник, теперь еще и папа?
Я пнула стул, да так сильно, что он врезался в холодильник и оставил на нем отметину. Папа чуть расширил глаза, но не двинулся с места и не заговорил. Я ощутила подергивание моей способности – обитающие в окрестностях букашки начали двигаться в моем направлении. Мне пришлось осознанно отменить приказ, чтобы они вернулись к своему нормальному поведению.
Издевательство над стулом не принесло ни малейшего облегчения, и я яростно смахнула стоявшие на полке возле холодильника кулинарные книги и распечатки, отправив их на пол. Фоторамка, лежавшая в глубине этой стопки, упала и разбилась.
– Ччерт, – пробормотала я. Мне все равно не получшало, а вот держать рой под контролем стало труднее.
– Вещи можно заменить, Тейлор. Можешь выпускать пар в свое удовольствие.
– Папа? С… – тут мне пришлось остановиться на несколько секунд, пока я не решила, что мое дыхание уже в порядке и я могу говорить, не сбиваясь. – Сделай одолжение, а? Немного посиди тихо и дай мне подумать?
Он посмотрел на меня очень внимательно, потом ответил:
– Окей. Это можно.
Сидеть мне было уже не на чем, и я привалилась спиной к стене под полкой, которую только что опустошила, и съехала на пол. Ноги запротестовали, когда я подтянула колени к груди. Я сложила руки поверх коленей и уткнулась в них лицом.
Я знала, что домой пришла в 9:24. К тому времени, когда я разогнала своих букашек, взяла способность под контроль и решила, что поднять голову вполне безопасно, на часах было 9:40. Папа все еще сидел на стуле.
Я тихо, протяжно вздохнула и вновь зарылась лицом в руки.
Что теперь?
Ну же, Тейлор. Ты противостояла суперзлодеям, когда на кону стояла твоя жизнь. Не далее как сегодня ты противостояла Оружейнику. Неужели смотреть в глаза собственному отцу так трудно?
Нет, не так трудно. Вдесятеро труднее.
Но я должна разобраться с проблемой тем же путем. Разложить по полочкам свои возможности, свои инструменты. Физическое насилие исключается. Применение моей способности – тоже. Что у меня остается?
В конечном счете, решила я, ситуация осталась та же самая. Мне по-прежнему надо написать письмо Мисс Милиции и привести мысли в порядок. Проблема в том, что сейчас у меня появилась еще одна задача. Мне нужно было сознаться папе, что я натворила.
Я не была уверена, что смогу это рассказать. Мое горло перехватывало от чувств, и я сомневалась, что сумею организовать свои мысли достаточно хорошо, чтобы убедить папу, что я все сделала из благих побуждений. Я раскрою рот, чтобы начать объяснять, промямлю самое основное, может, он даже сначала будет смотреть озабоченно. Потом я продолжу говорить, не смогу нормально объяснить, что я сделала и почему, и озабоченность на его лице сменится на замешательство. А потом? На отвращение, на разочарование?
При этой мысли какая-то маленькая частица меня умерла.
Я лучше напишу. Резко подняв голову, я оглядела раскиданные вокруг бумажки. Нашла коричневый бумажный конверт – в такие обычно кладут документы. Потом нашла маркер.
Сверху на конверте я написала: «Я СУПЕРЗЛОДЕЙКА».
Я впилась глазами в эти слова на конверте, лежащем у меня на коленях. Потом подняла взгляд на папу. Он читал книгу, опершись правым локтем о левое колено.
Я представила, как даю ему конверт, как он есть сейчас. С одной-единственной строкой.
– Блин, – пробормотала я.
– Ты что-то сказала? – папа оторвал взгляд от книги и потянулся к ней рукой, чтобы отложить в сторону.
– Не, ничего. Читай спокойно, – рассеянно ответила я, раздражаясь на отвлечение и по-прежнему злясь на папу за то, что он так со мной поступил.
– Хорошо, – согласился он, но смотрел в книгу не дольше трех секунд – потом снова кинул взгляд на меня, будто проверяя. Я попыталась не обращать на него внимания и сосредоточиться на конверте.
Что же написать? Секунду спустя я начала выводить под заголовком, который написала на конверте раньше:
«Я люблю Брайана и Лизу. Я даже люблю Алека и Рэйчел. Но они тоже суперзлодеи. Я присоединилась к ним, потому что хотела собрать все подробности о них, в которых нуждался Протекторат, а потом их всех предать».
Я подняла маркер и нахмурилась.
Почему это так чертовски тяжело?
Я надела колпачок на маркер и стала нервно стучать им по колену. Думая о разных вещах, пытаясь понять собственные чувства, исследуя свои мысли в попытках разобраться, что же заставляло мои внутренности завязываться в узел все туже.
Может, это из-за папы? Может, мне слишком стыдно от мыслей о том, как он это поймет, когда прочтет? Да. Но писать было трудно и тогда, когда я мысленно писала одной лишь Мисс Милиции. Так что это не вся картина.
Может, я боялась ареста? Нет. Ну, я видела бюрократию в действии у себя в школе, я не доверяла системе, я была готова, что где-то она мне кинет подлянку. Но мой выбор вело не это. А что-то более личное.
Команда. Беспокоило ли меня то, как они это примут? В смысле, сверх того, что они, возможно, станут моими врагами? Как сказал Змей, нет гарантии, что любое действие против них окажется стопроцентно успешным. Ябеда, скорее всего, поймет, что отряд ОПП на подходе, еще до того, как они займут позиции, а «Лошадки» таки были мастерами по сматыванию удочек. И в итоге я заполучу одного, а может, и не одного врага, которому известно все, что нужно, и который имеет все возможности превратить мою жизнь в ад.
Уже теплее.
Это действительно имело отношение к тем ребятам, и до меня постепенно дошло, в чем же дело.
Я встала и подошла к плите.
– Тейлор? – тихо произнес папа.
Я сложила конверт вдоль, чтобы скрыть слова, зажгла конфорку и поднесла уголок конверта к пламени. Вскоре он загорелся.
Горящий конверт я держала над раковиной, пока не была уверена, что мой текст полностью отправился в небытие. Остатки я бросила в раковину и смотрела, как они догорают.
Я не хотела посылать тот мейл Мисс Милиции, потому что эти ребята мне нравились. Но это было не главное откровение. Что заставило меня встать и сжечь конверт, так это осознание, что эти ребята мне нравились, я обожала их, я доверяла им прикрывать мне спину…
…но при этом держала их на расстоянии.
Это было глупо, это было эгоистично, но я искренне, отчаянно хотела узнать, каково это – ближе познакомиться с Лизой, не тревожась, что она пронюхает о моем плане. Я хотела узнать, каково это – общаться с ней, не заставляя себя взвешивать каждую фразу из страха дать ей роковую подсказку. Я хотела лучше узнать Суку и Алека. И Брайана. Я хотела быть ближе к Брайану. Я не могла сформулировать это как-то лучше, потому что не знала, будет ли у нас с ним будущее, помимо обычной дружбы. Я не ожидала чего-то другого. Это по-прежнему имело значение.
Я позволила себе думать, что задружилась с ними, что я повзрослела как личность и что поэтому продолжать со своим планом – вполне окей. Но это была фигня. Я не позволила себе по-настоящему открыться и законтачить с ними, а сейчас я осознала, как же сильно я этого хотела.
Причины продолжать действовать по плану становились все хлипче, мне все труднее было их обосновывать. Моя репутация, видимо, уже была порвана в клочья, я рассорилась со всеми, с кем это имело значение, в моем послужном списке уже уйма преступлений. Как бы я ни пыталась отмахиваться от всего этого и уверять себя, что все это я делаю во имя общего блага, разговор со Змеем поколебал мою уверенность. Не то чтобы я полностью ему поверила; не то чтобы я поверила, что он действительно добьется того успеха, на который рассчитывал; но моя уверенность поколебалась.
Черт побери, я хотела больше быть с «Темными лошадками». Зная, что больше не могу оправдывать следование плану, зная, сколько дерьма выльется на мою голову, если я ему последую, – как же я буду себя ненавидеть за то, что предала друзей? Этого маленького желания настоящей, искренней дружбы было достаточно, чтобы подтолкнуть меня в нужном направлении. Я смогла передумать. Я ничего не буду посылать Мисс Милиции.
Я смыла водой из-под крана дымящиеся остатки конверта, глядя, как они утекают в слив. Но и после того, как последний клочок горелой бумаги исчез, я еще долго смотрела на бегущую воду.
Наконец я закрыла кран, сунула руки в карманы и прошла через кухню к двери в прихожую. Кинув быстрый взгляд на ручку и замок, я прислонилась к двери спиной. Я вызвала к двери букашек из гостиной, коридора и кондиционера в прихожей, запустила их в замок. Смогут ли они сдвинуть нужные детали?
Увы, нет. Они были недостаточно сильны, чтобы справиться с механикой, запрятанной в двери, а те, которые, возможно, достаточно сильны, не поместились бы туда. «Убирайтесь», – велела я, и они убрались.
Значит, мне все-таки придется иметь дело с папой. Чувствуя себя более виноватой, чем когда-либо, я посмотрела на него. Он глядел на меня так озадаченно, так встревоженно. Я чувствовала, что не смогу больше врать ему в лицо.
Но как я ни поступлю, этим я причиню ему боль.
Я пересекла комнату, и он встал, словно не был уверен, что я собираюсь сделать. Я крепко обняла его. Он обнял меня еще крепче.
– Я люблю тебя, папа.
– Я тоже тебя люблю.
– Извини меня.
– Тебе не за что извиняться. Просто… просто поговори со мной, окей?
Я отодвинулась от него и взяла толстовку, висевшую у задней двери. Снова пройдя в другой конец комнаты, я порылась в карманах и достала мобильник.
И начала набирать текст.
– У тебя есть мобильный телефон, – очень тихо произнес папа. Мама погибла, когда пользовалась мобильником за рулем. Мы с папой никогда на эту тему не говорили, но я знала, что он выкинул свой вскоре после аварии. Отрицательные ассоциации. Жуткое напоминание.
– Ага, – ответила я.
– Зачем?
– Чтобы быть на связи с друзьями.
– Это… Я просто не ожидал. Даже и не подумал бы.
– Так само получилось, – я закончила печатать, закрыла мобильник и убрала в карман джинсов.
– Новая одежда, ты стала злее, лжешь мне, прогуливаешь школу, теперь этот телефон… Мне кажется, что я теперь совсем тебя не знаю, совенок, – он назвал меня так, как когда-то давно звала мама. Я слегка вздрогнула.
Тщательно выбирая слова, я ответила:
– Может, это и к лучшему. Потому что мне совершенно не нравилась та я, которая была раньше.
– Мне нравилась, – прошептал папа.
Я отвернулась.
– Ты хотя бы можешь мне сказать, что не принимаешь наркотики?
– Даже не курю и не пью.
– Никто не заставляет тебя делать то, чего ты не хочешь?
– Нет.
– Окей, – сказал он.
Повисло долгое молчание. Минуты тянулись и тянулись, как будто мы оба ждали, когда заговорит другой.
– Не знаю, знаешь ты или нет, – наконец нарушил молчание папа, – но, когда твоя мама была еще жива и ты училась в средней школе, мы с ней говорили о том, что ты можешь перескочить через класс.
– Мда?
– Ты была умной девочкой, и мы боялись, что в школе тебе скучно. Мы спорили. И я… я убедил маму, что в перспективе ты будешь счастливее, если в старшую школу будешь ходить вместе с лучшей подругой.
Я издала смешок. И увидела страдание на папином лице.
– Ты ни в чем не виноват, пап. Не мог же ты знать.
– Я понимаю. По крайней мере, головой. Но эмоционально – не уверен. Не могу не думать, как бы все сложилось, если бы мы тогда сделали, как хотела мама. Ты так отлично училась, а теперь рискуешь провалить год?
– Может, и провалю, – и как только я сказала это вслух, у меня будто камень с души свалился. У меня будут варианты. Я нахваталась достаточно, чтобы, может, надавить на школьную администрацию, чтобы они разрешили мне перескочить через класс. И я буду достаточно взрослой, чтобы учиться на онлайн-курсах, как Брайан.
– Нет, Тейлор. Тебе не обязательно. Руководство школы знает о твоих обстоятельствах, мы наверняка сможем добиться для тебя каких-то исключений, продления сроков…
Я пожала плечами.
– Я не хочу возвращаться, не хочу умолять о помощи тех говнюков из администрации только для того, чтобы оказаться в том же положении, что и месяц назад. Насколько я могу судить, гнобить меня будут, это неизбежно, на это невозможно как-то повлиять или как-то предотвратить. Это как силы природы… только человеческой природы. Если думать об этом в таком ключе, справляться легче. Я не могу с этим воевать, не могу победить, значит, надо сосредоточиться на том, чтобы разбираться с последствиями.
– Тебе не обязательно сдаваться.
– Я не сдаюсь! – возмущенно выкрикнула я и сама удивилась своему возмущению. Переведя дыхание, я заставила себя вернуться к нормальному тону. – Я что хочу сказать: у меня, по-моему, нет ни единого гребаного шанса понять, почему она это все сделала. Тогда на фига тратить время и силы на то, чтобы парить этим себе мозг? Пошла она в жопу, она не стоит того внимания, которое я ей уделяю. Я… меняю приоритеты.
Папа сложил руки, но его лоб пересекли морщины беспокойства.
– И каковы твои новые приоритеты?
Ответ мне пришлось поискать.
– Жить своей жизнью, компенсировать потерянное время.
И тут, словно среагировав на мое заявление, за спиной у папы открылась задняя дверь. Папа вздрогнул и развернулся.
– Лиза? – растерянно спросил он.
Лиза показала ключ, который достала из-под искусственного камня в заднем дворе, и положила его на перила крыльца. Не улыбаясь, перевела взгляд с папы на меня. Наши взгляды встретились.
Я прошла мимо папы, но он ухватил меня за руку выше локтя, прежде чем я успела выйти.
– Останься, – приказал… нет, попросил он умоляющим тоном, сжав мою руку.
Я вырвалась – выкрутила руку, так что он не смог ее удержать, – и спрыгнула с крыльца. В коленках отдалась боль при приземлении. Сделав три-четыре больших шага, я развернулась лицом к папе, но в глаза ему посмотреть не смогла.
– Пап, я люблю тебя. Но мне надо… – а что мне надо? Я не смогла построить мысль. – Мне, эмм, в общем, я буду на связи. Чтобы ты знал, что со мной все нормально. Это не насовсем, мне… просто нужна передышка. Нужно разобраться во всем этом.
– Тейлор, ты не можешь уйти. Я твой родитель, и здесь твой дом.
– Серьезно? Прямо сейчас у меня нет такого ощущения, – ответила я. – По идее, дом – это такое место, где чувствуешь себя в безопасности.
– Ты должна понять, я не мог поступить иначе. Ты избегала меня, не говорила со мной, а я не смогу тебе помочь, пока не получу ответы.
– Я не могу дать тебе ответы, – покачала головой я. – И помочь ты не сможешь по-любому.
Он сделал шаг вперед, и я быстро шагнула назад, сохранив расстояние между нами.
Он еще раз попытался меня убедить:
– Зайди в дом. Пожалуйста. Я больше не буду на тебя давить. Я должен был понять, что мы не в том месте, где я могу это делать.
Он снова шагнул вперед, и я снова попятилась, а Лиза сделала шажок вбок, чтобы встать между нами.
– Лиза? – папа переключил внимание на нее, глядя такими глазами, словно увидел ее впервые в жизни. – Ты считаешь, что это правильно?
Лиза перевела взгляд с него на меня и обратно, потом осторожно сказала:
– Тейлор умная. Если она решила, что ей нужно уйти и самой во всем разобраться, я верю, что у нее есть на это хорошие причины. У меня дома ей хватит места. Так что нет проблем, ни малейших.
– Она еще ребенок.
– Она способнее, чем вы думаете, Дэнни.
Я повернулась и пошла прочь. Лиза догнала меня и пошла рядом, обвив рукой мои плечи.
– Тейлор, – окликнул папа. Я заколебалась, но все-таки не обернулась. Мой взгляд прилип к воротам заднего двора.
– Пожалуйста, будь на связи, – сказал папа. – Ты можешь вернуться домой в любой момент.
– Ладно, – ответила я. Не уверена, что достаточно громко, чтобы папа расслышал.
Лиза повела меня к своей машине. Мне пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не обернуться.
[1] «Не апельсинами едиными…» («Oranges are not the only fruit») – повесть английской писательницы Джанет Уинтерсон.